История русского народа в XX веке - Олег Платонов

Ключ к хозяйству — рабочая сила… Казалось бы, ее много. Но где пути к ней? Как ее привлечь к делу? Как ее производственно организовать? Уже при очистке железнодорожного полотна от снежных заносов мы столкнулись с большими затруднениями. Разрешить их путем приобретения рабочей силы на рынке нет никакой возможности при нынешней ничтожной покупательной силе денег, при почти полном отсутствии продуктов обрабатывающей промышленности… Единственным способом привлечения для хозяйственных задач необходимой рабочей силы является проведение трудовой повинности.

Самый принцип трудовой повинности является для коммуниста совершенно бесспорным: «Кто не работает, тот не ест». А так как есть должны все, то все обязаны работать… Наши хозяйственники и с ними вместе профессионально-производственные организации имеют право требовать от своих членов всей той самоотверженности, дисциплины и исполнительности, каких до сих пор требовала только армия… Рабочий не просто торгуется с советским государством, — нет, он повинен государству, всесторонне подчинен ему, ибо это — его государство… Рабочее государство считает себя вправе послать каждого рабочего на то место, где его работа необходима.

Меньшевики выступают… против трудовой повинности. Они отвергают эти методы как «принудительные». Они проповедуют, что трудовая повинность равносильна низкой производительности труда… Это утверждение подводит нас к самому существу вопроса. Ибо дело, как мы видим, идет вовсе не о том, разумно или не разумно объявить тот или другой завод на военном положении, целесообразно ли предоставить военно-революционному трибуналу право карать развращенных рабочих, ворующих столь драгоценные для нас материалы и инструменты или саботирующих работу. Нет, вопрос поставлен меньшевиками гораздо глубже. Утверждая, что принудительный труд всегда малопроизводителен, они тем самым пытаются вырвать почву из-под нашего хозяйственного строительства… Ибо о том, чтобы перешагнуть от буржуазной анархии к социалистическому хозяйству без революционной диктатуры и без принудительных форм организации хозяйства, не может быть и речи… Плановое хозяйство немыслимо без трудовой повинности.

Что свободный труд производительнее принудительного — это совершенно верно по отношению к эпохе перехода от феодального общества к буржуазному. Но надо быть либералом… чтобы увековечить эту истину и переносить ее на эпоху перехода от буржуазного строя к социализму… Весь вопрос в том, кто, над кем и для чего применяет принуждение.

Трудовая повинность имеет принудительный характер, но это вовсе не значит, что она является насилием над рабочим классом. Если бы трудовая повинность натыкалась на противодействие большинства трудящихся, она оказалась бы сорванной и с нею вместе советский строй…

Русский капитализм, в силу своей запоздалости, несамостоятельности и вытекающих отсюда паразитических черт, в гораздо меньшей степени, чем капитализм Европы, успел обучить, технически воспитать и производственно дисциплинировать рабочие массы. Эта задача сейчас целиком ложится на профессиональные организации пролетариата. Хороший инженер, хороший машинист, хороший слесарь должны иметь в Советской Республике такую же известность и славу, какую раньше имели выдающиеся агитаторы, революционные борцы, а в настоящий период — наиболее мужественные и способные командиры и комиссары… Наши трудовые мобилизации не войдут в жизнь, не укоренятся, если мы не захватим за живое все, что есть честного, сознательного, одухотворенного в рабочем классе.

Более глубокие слои… вышедшие из крестьянской толщи… еще слишком бедны инициативой. Чем болен наш русский мужик — это стадностью, отсутствием личности, т.е. тем, что воспело наше реакционное народничество, что восславил Лев Толстой в образе Платона Каратаева: крестьянин растворяется в своей общине, подчиняется земле. Совершенно очевидно, что социалистическое хозяйство основано не на Платоне Каратаеве, а на мыслящем, инициативном, ответственном работнике. Эту личную инициативу необходимо в рабочем воспитывать…

…Путь к социализму лежит через высшее напряжение государства. И мы с вами проходим как раз через этот период… Никакая другая организация, кроме армии, не охватывала в прошлом человека с такой суровой принудительностью, как государственная организация рабочего класса в тягчайшую переходную эпоху. Именно поэтому мы и говорим о милитаризации труда».

По сути дела, воззрение Троцкого на переустройство труда в новую историческую эпоху отражало мировоззрение паразитических, деклассированных, босяцких слоев общества. Именно для этих слоев труд был проклятьем, а лень — осью жизни. В их представлении нормальный человек может трудиться только по принуждению, из-под палки.

Нравственные ценности русского крестьянина, и прежде всего трудолюбие как добродетель, были совершенно непонятны и даже дики для этих слоев. Золотой век для них — это время, когда не надо будет работать, а только наслаждаться вечной праздностью. Недаром Троцкий говорит о лени как о двигателе прогресса. Социалистический лозунг освобождения труда мыслится им как освобождение от труда. Золотая мечта лодырей и паразитов.

Именно поэтому он всегда был враждебен русскому крестьянству, начисто отрицая его культуру. Он писал: «Мужицкая основа нашей культуры — вернее бы сказать, бескультурья — обнаруживает все свое пассивное могущество». Это могущество традиционной крестьянской культуры Троцкий и его последователи «огнем и мечом» пытались уничтожить, подавить «косность широких слоев отсталой народной массы». И это была не просто борьба людей, а двух противоположных идеологий — трудовой и нетрудовой (паразитической).

В идеях Троцкого в чистом виде появилось утопическое стремление к созданию всеобъемлющей, всезнающей, всепонимающей централистской системы административного диктата, сочетающейся со всеобщей милитаризацией труда, бюрократизацией и натурализацией распределения и обмена, огосударствлением профсоюзов. Именно он стал одним из главных инициаторов проведения этой системы в жизнь. Крах этой системы он позднее объяснял не принципиальной ее порочностью, а низкой культурой населения России, которая еще не доросла до столь «совершенных» форм хозяйственного развития. Вот как это он сам рассказывал на XI партийном съезде: «Мы начали в хозяйственной политике крутым и непримиримым разрывом с буржуазным прошлым. Раньше был рынок — упраздняется, свободная торговля — упраздняется, конкуренция — упраздняется, калькуляция коммерческая — упраздняется. Что вместо этого? Централистский верховный священный ВСНХ, который все распределяет, все организует, обо всем заботится: куда машины, куда сырье, куда готовые продукты, — он из единого центра через свои ответственные органы решает, все распределяет. Мы на этом плане осеклись. Почему? Потому что оказались недостаточно подготовленными… А если бы не осеклись? Или другими словами: если бы другой рабочий класс на известной стадии своей диктатуры имел бы возможность, по своей культурной подготовке, перейти к этому централистическому государственному упразднению рынка, конкуренции, калькуляции и к замене этого единым хозяйственным планом, все охватывающим и все предусматривающим… тогда огосударствление профсоюзов и плановое руководство социалистическим хозяйством означали бы две стороны одного и того же процесса».

Абсолютное непонимание традиционной крестьянской культуры было для Троцкого не случайным. В истории страны он видел только отрицательные стороны — темноту, невежество. Прошлое России, да и вообще Русский народ Троцкий просто презирал. «Россия приговорена своей природой на долгую отсталость, — заявлял он. — Ни один государственный деятель России никогда не поднимался выше третьеразрядных имитаций герцога Альбы, Меттерниха или Бисмарка». Вообще Россия для Троцкого — провинциальное захолустье, в котором не было ничего ценного, а только «варварская жестокость самодержавного государства, ничтожество привилегированных классов, лихорадочное развитие капитализма на дрожжах мировой биржи, выморочность русской буржуазии, упадочность ее идеологии, дрянность ее политики». Российское «третье сословие», заявлял Троцкий, «не имело и не могло иметь ни своей Реформации, ни своей Великой Революции». Российская история, по мнению Троцкого, не дала в прошлом ни Лютера, ни Фомы Мюнстера, ни Мирабо, ни Дантона, ни Робеспьера. Вся русская культура — лишь «поверхностная имитация высших западных моделей и ничего не внесла в сокровищницу человечества».

Как некогда маркиз де Кюстин, Троцкий предлагает строить Россию заново, прежде всего очистив ее от всякого «исторического хлама», называемого некоторыми отсталыми людьми «культурно-историческим наследием». Что делать с такими отсталыми людьми, Лев Давидович знает точно. «Враждебные государству элементы, — пишет он, — должны направляться в массовом порядке на объекты строительства пролетарского государства». Большая часть пятнадцатого тома собрания сочинений Троцкого посвящена милитаризации труда, которая должна осуществляться путем превращения производственных районов в миллионные дивизии, объединения военных округов с производственными подразделениями. На важнейших объектах он предлагает создавать «ударные батальоны, чтобы они повысили производительность личным примером и репрессиями…»