Убить Марко Поло (рассказы) - Давид Маркиш

- Придет Марко Поло, - успокаивал нас дядя Жора, - куда денется? Абдильда его подгонит поближе, а потом уже я возьмусь за дело.

Участие дяди Жоры в деле, в решающей его фазе, не обрадовало Дика: лучше б барсовый Абдильда сам управлялся. Но дядя Жора был настроен деятельно и немного торжественно, как русский человек перед баней. В таком состоянии он, пожалуй, и на волка бы набросился с бреднем.

- Ты выпил, дядя Жора? - вздохнув, спросил Дик.

- Я? - непонятливо переспросил дядя Жора. - Чего-чего?

- Ну, принял уже? - уточнил я. - Или еще не успел?

- Ни-ни! - Дядя Жора протестующе повел тонким пальцем перед своим искалеченным носом. - Абдильда не налил.

За разговорами ожидание шло почти незаметно, время не тянулось по урочищу, а ровно бежало иноходью, поводя красивыми боками. Дик уложил свою двустволку на колени и то и дело поглаживал ее и охлопывал, как девушку или близкое домашнее животное.

- Наша жизнь - что? - говорил и рассуждал между тем дядя Жора.

- Ну что? - поторопил события Дик.

- Привычка! - сказал дядя Жора. - И больше ничего.

- Ну почему же! - оглядывая сквозь прорехи куста противоположный склон, возразил Дик. - Вот, например, смотреть телевизор - это привычка, да. Или даже курить.

- А пить - нет, - вставил я и взглянул на дядю Жору. - Пить - это удовольствие, оно никак не может стать привычкой.

- Я шире беру! - махнул руками дядя Жора. - Вот раньше ведь убивали по собственному усмотрению? Убивали! И никому даже в голову не приходило, что это не годится. А почему? Потому что привыкли.

- Что ж, это верно, - согласился Дик. - Это ты подметил интересно.

- Ну вот, - продолжал дядя Жора. - И потом подумали: так нельзя, в этом деле надо навести общий порядок. Старая привычка околела, новая родилась на свет: нельзя убивать. И мы все теперь к этому привыкли, по-другому никто даже не думает.

- Ну да, - возразил я, - а то сегодня никто друг друга не убивает. Ты вон радио послушай! Того застрелили, этого зарезали...

- Это потому что всегда кто-нибудь думает против правил, - объяснил дядя Жора. - Когда убить было все равно, что раз плюнуть, тоже всегда находился какой-нибудь чудак, вроде белой вороны, и не убивал. Не убивал, и все!

- И это был инакомыслящий, - пробормотал я в сторону. - Допотопный диссидент. - Как видно, Абдильда все же плеснул дяде Жоре в стакан, пожалел-таки человека. Иначе с чего бы пропивший ружье егерь полез в такие рассуждения?

- Да, диссидент, - расслышал меня дядя Жора. - Можно и так сказать. Ну, как академик Сахаров, что ли.

Если б я мог, я бы с облегчением не поверил своим ушам: иссыккульский алкаш знает имя Сахарова, знает само это слово - "диссидент"... Это невозможно, потому что это просто невозможно! Дик тоже разинул рот и глядел на нашего егеря с большим изумлением. Так, наверно, он уставился бы на какого-нибудь папуасского людоеда, пустившегося в рассуждения о вкусовых качествах кетчупа.

- А вот я все хотел спросить насчет этих песен, - сказал Дик. - Про быка, про князя...

Дядя Жора молчал - то ли не понял, куда клонит Дик, то ли не хотел почему-то отвечать.

- Откуда ты их знаешь? - напрямик спросил я. - Ну, арии, арии!

- А, это... - фальшивым голосом сказал дядя Жора и сощурил глаза под надвинутой на лоб шапчонкой. - Да я раньше в музыкальной школе работал, в Токмаке, вел класс сольфеджио.

Токмак - городок небольшой, одноэтажный, не знаменитый ничем. По наши времена сохранились там районная библиотека и краеведческий музей - бастионы местной интеллигенции, а сельхозтехникум и музыкальную школу закрыли вскоре после получения Киргизией независимости, из-за недостатка средств. Казенное оборудование растащили, преподаватели разбрелись по Великому шелковому пути кто куда, в поисках прокорма.

Специалисты по сахарной свекле и джугаре прибились к зеленым берегам чуйских полей, а постановщик музыкальных голосов дядя Жора так и не нашел себе применения: киргизам было не до пения, а кто, вопреки трудным обстоятельствам жизни, упрямо желал распевать песни, легко обходился без преподавателя сольфеджио. Промаявшись с полгода без работы, дядя Жора пошел в поводу у душевной русской традиции: запил горькую. Верных товарищей в этом приятном деле всегда в избытке, и дядя Жора не скучал в одиночестве, наедине со стаканом. Вещички стали исчезать из дома, словно унесенные ветром. За выходным костюмом хозяина пришла очередь беличьей шубки жены, а там и кастрюльки со сковородками потянулись с кухни в обмен на утреннее пивко: стесненное до хрипа финансовое положение очень способствует возрождению опробованного веками натурального обмена.

Отчаявшись переломить ход судьбы, жена побросала в чемодан остатки былого достояния и уехала в Россию, к тетке, под Саратов. Девятилетнего сына она увезла с собой. Женщина вела себя безупречно, давняя проржавевшая любовь барахталась в ее сердце: до последнего дня она уговаривала и убеждала дядю Жору ехать вместе с ней под Саратов и начинать там, под покровительством тетки, новую жизнь. Но, отведав хмельной свободы, дядя Жора и не думал возвращаться из милых азиатских краев на историческую родину; здесь ему было привычно. После отъезда жены с сыном как-то сама собой отпала нужда в доме с огородом на тихой улице. Дом был продан и пропит, дядя Жора перебрался на житье к товарищам, в заброшенную кибитку. Надо сказать, что изрядную часть денег, вырученных от продажи недвижимости, дядя Жора намеревался переправить жене. Он и на почту ходил, и узнавал, можно ли оформить денежный перевод, но потом выяснилось, что при переезде в кибитку адрес саратовской тетки потерялся безвозвратно. Оставалось лишь ждать вестей от уехавшей жены, а деньги жгли карман нестерпимо, да и вести с Саратовщины, как назло, никакие не приходили: жене было не до писем, или любовь обессилела, перестала барахтаться и камнем пошла ко дну.

На исходе первого года вольной жизни дядя Жора загремел в тюрьму. Повод был дурацкий: случилось хулиганство, случилась драка с применением разнообразных подручных средств. Обливающегося кровью дядю Жору доставили в участок, оттуда в суд и там, ни на шаг не отступая от демократической процедуры, впаяли ему полтора года отсидки. За колючкой он вспомнил, наконец-то, профессию: в хоровом кружке блатари и разбойники под его руководством распевали дроздами и соловьями. И через полсрока, за хорошее поведение и культурный вклад, дядя Жора был выпущен на свободу.

Идти ему было некуда, жить негде: товарищи, не внесшие культурный вклад, досиживали срок, а кибитку предприимчивые бедовые люди приспособили под торговую палатку, открытую круглые сутки. Таким образом дядя Жора превратился в гражданина без определенного места жительства, иначе говоря, в бомжа. После тюремного музыкального кружка новый статус пришелся ему не по душе. Пробомжевав зиму и весну, отощавший и одичавший, он по Чуйской долине, по Великому шелковому пути двинулся пешком на Иссык-Куль - там, в курортных приозерных местах, светила надежда прокормиться и отогреться душой.

Поздней осенью, перед снегом, когда обитатели иссыккульских берегов готовятся к зимней спячке в окружении припасенных впрок банок с домашними соленьями и вареньями, дядя Жора определился за койку в общежитии и одноразовое утреннее питание в местное охотничье хозяйство - мыть полы, сторожить, топить печку. Хозяйство дышало на ладан: правительственные чиновники благородной охоте с беркутами предпочитали теперь ловлю рыбки в мутной воде, а рядовое население, ни у кого не спросясь, ловило себе заповедное зверье, будь оно занесено хоть в Красную книгу, хоть в Золотую на шкуру или в котел. Книжка платных лицензий на отстрел диких животных лежала в сейфе без движения, резиновая круглая печать засохла и не годилась никуда. К лету охотничье хозяйство приватизировал владелец трех десятков прибрежных ларьков и прогулочного катера "Звезда Иссык-Куля" г-н Конурбаев. В контору наняли поломойкой красивую девушку, а дядю Жору повысили и перевели в егеря. Теперь его судьба, как и судьба самого предприятия, зависела от иностранных туристов: приедут или не приедут поглядеть на жемчужину Центральной Азии, а если приедут, пожелают ли подстрелить осторожного улара, сердитого снежного барса или дурака Марко Поло.

Туристы иногда приезжали, и дядя Жора, с его легким характером, не отягощал себя заботами о завтрашнем дне и жил на чистом воздухе, на лоне дикой природы, в свое удовольствие.

- Жена-то нашлась? - спросил я, когда дядя Жора закончил рассказывать и сидел мешком, с полуулыбкой на просветлевшем лице. - Письмо прислала?

- А куда она пришлет-то? - сказал дядя Жора и беспечально махнул рукой. - На деревню дедушке?

Дик сосредоточенно молчал, даже ружье свое оставил в покое. История дяди Жоры разбередила что-то в его душе, и вопросы клубились в ней, как птичья стая.

- Ну хорошо... - сказал Дик. - Вот вы все-таки культурный человек, музыкант. И вдруг ваша жизнь меняется в худшую сторону: вы теряете работу, ничего не зарабатываете, становитесь бродягой. Вас сажают в тюрьму. Кто-то во всем этом виноват. Кто?