Немка. Повесть о незабытой юности - Лидия Герман

Я училась в 6-ом классе, уже втянулась в школьную жизнь. С моими соученицами сложились хорошие отношения. Что касается учебы, то она отступила на второй план. Я привыкла получать тройки, иногда и двойки за диктант, даже по математике не всегда выполняла задания, не говоря об устных предметах. Для этого не было книг, и уже не было интересно. Я считала, что самое главное – это знание русского языка, которого у меня нет. Иногда отец проверял мои знания и находил, что я сильно сдала, однако считал, что не оценки главное, а знание.

На одной из перемен Роза спросила меня, не могла бы я прийти к ней на день рождения 18 декабря. И глядя на меня, шепнула: „Только ты". Моя мать встревожилась, когда я сообщила ей об этом. „Что же ты Розе подаришь?" – спросила она. „Ничего", – ответила я. До дня рождения оставалось еще несколько дней.

Когда я 17 декабря пришла из школы и вошла в сенки, я взяла, как всегда, веник и смела снег с валенок. Вдруг открылась дверь в комнату. Я страшно испугалась, увидев полный хаос в нашем жилище. Все наши вещи были разбросаны вокруг. Посреди комнаты стоял наш сундук, с откинутой крышкой и пустой. Наша одежда, белье, посуда, постельные принадлежности и одна разорванная подушка разбросаны в двух наших комнатах. Моя гитара тоже лежала на полу. Молча я стояла перед своей мамой, а она спрятала свое лицо в фартук, не в силах вымолвить ни слова. Лисбет шепотом, с заплаканными глазами, дрожащими губами читала молитву. Мария была здесь, она стояла спиной ко мне у печи. В голове моей проносились догадки, которые я внутренним криком „Не-ет!" отталкивала. Потом я спросила, как могла, спросила: „Мама, а где папа?" Она обняла меня, прижалась и сказала, что его забрали. Его арестовали. На мои вопросы почему и за что, никто не мог ответить. Никто не знал. Потом мать сказала, что он сейчас еще в сельсовете, и я могу ему отнести что-нибудь покушать на обед. Мать подошла к плите, что-то завернула в полотенце, и я помчалась… Рывком открыла дверь и оказалась в прокуренном помещении, битком набитом людьми. Отец сидел за столом у окна со сложенными на коленях руками. Я рванулась к нему. Тотчас меня какой-то мужчина, наверно из НКВД, оттолкнул назад. Он взял у меня узел с тарелкой, с чем-то еще и поставил перед отцом. Я в упор смотрела на папу, он кивнул мне и сказал, чтоб я успокоилась, что он скоро вернется, так как ни в чем не виноват. Сотрудник НКВД приказал ему молчать и встал перед ним так, чтоб я отца не видела. Да и толпа, которая немного расступилась при моём появлении, опять сомкнулась. Люди в сельсовете смотрели молча, каждый перед собой. Только некоторые бросали на меня короткие взгляды и отворачивались. Я стояла у двери и прислушивалась к звукам, который издавал отец, принимая пишу. Потом мне принесли посуду и легким толчком в спину выпроводили меня. Я больше не видела своего отца. Никогда.

Позднее мы узнали, что его в наручниках, с руками за спиной, увезли сначала в Родино, оттуда в Кулунду. Об этом рассказал нам молодой парень, который в то время был в Кулунде. На обратном пути оттуда он встретил эскорт с моим отцом. Мы спросили, не видел ли он ноги отца, может, и ноги были в кандалах. Нет, он не видел. А у меня все вертелось в голове: „За что? За что?"

Когда я вернулась из сельсовета, у нас была тётя Анна. Все были заняты уборкой, не переставая плакать. Я должна была рассказать всё, что видела и слышала в сельсовете. „А папа сказал, что он скоро вернётся, что он ни в чём не виноват", завершила я свой рассказ.

После обеда состоялся семейный совет. Теперь в нашем доме остались две старые женщины, две пятилетние девочки и я.

Прежде всего, мне хотелось бросить школу. Я думала, этим окажу большую поддержку матери и Лисбет, которые обе не говорят по-русски, обе слабого здоровья и, в общем, уже старые. Только я заявила об этом, как одновременно Мария и Анна произнесли: „Нет!", и сказали, что обещали отцу дать мне возможность учиться, пока Элла в трудармии. И чем бы я теперь, зимой, могла заниматься в колхозе, а после школы, дескать, всё равно все лето, пока снег не выпадет, работаю в поле. Твердо было решено, что я буду ходить в школу. Тогда я пожелала утром рано, до школы, воду из колодца брать и очищать пригон от навоза, чтобы помочь матери. И это предложение было отвергнуто, а осталось только воскресенье, когда я постоянно носила на коромысле воду из колодца, наполняя все имеющиеся бачки и вёдра.

Моя мать мне показала протокол обыска, который и теперь у меня хранится. Один работник НКВД и два гражданских лица провели домашний обыск. Забрали они Библию, молитвенную книгу и 23 письма, написанных готическим шрифтом (старонемецким), и все они были адресованы бабушке Лисбет. Маленькую молитвенную книжку в костяной обложке мать всегда носила в кармане фартука. Во время обыска она её сунула незаметно одной из близнецов. Они обе спрятались за дверь и там громко ссорились из-за неё. Если бы обыскивающие хоть слово понимали по-немецки, они бы и её забрали (к сожалению, она после смерти моей матери потерялась).

В этот день, в день ареста моего отца, молились наши женщины за него по одной этой оставшейся книжке. Я верила в его слова, что он невиновен и скоро вернется. Было непостижимо и невероятно, что его арестовали.

Мама проводила меня на следующее утро в школу с наилучшими пожеланиями. В классе уже все собрались, когда я вошла, но на мое приветствие никто не ответил. Этого я не ожидала. И все делали вид, будто чем-то заняты, никто и не замечал меня. Маня… Маня пересела на другое место. Со мной никто не сидел. Я осталась одна. В голове все смешалось, одна мысль сменяла другую. Я не знала или не хотела знать, как расценить все это. Прежде всего, я никак не могла понять, что Маня меня оставила. До конца всех уроков я сидела одна. За весь день никто не обмолвился со мной ни словом и никто ни разу не обернулся ко мне. Почему я не ушла? Из трусости? Или наоборот? Но в эти часы я приняла твердое решение оставить школу навсегда. Я неподвижно сидела и ждала, пока все покинут классное помещение. Еще немного посидела. Когда я вышла в коридор, то глазам своим не поверила. В коридоре стояла Роза и ждала меня. Некоторое время мы безмолвно стояли друг перед другом… Рука в руку мы пошли домой. Роза хотела, чтоб я с ней пошла к ним домой. У неё был день рождения. Я отказалась, ссылаясь на дело с моим отцом. Роза возразила, что всё знает, что для неё это не имеет никакого значения. И она пошла со мной спросить разрешения у моей мамы. Мать не надо было уговаривать, она даже обрадовалась Розиному приглашению. Из сундука она достала оставшуюся после Мариенталя декоративную фарфоровую шкатулку в виде светло-зелёного огурца с пупырышками, лежащего на большом огуречном листе. Огурец имел продольный разрез и белую полость. Особую красоту изделию придавало глянцевое покрытие. Это был подарок для Розы. Ей он очень понравился. У неё дома нас встретили её мама Анастасия, их невестка Антонина Фёдоровна и Вера, племянница Розы и наша одноклассница и подруга. Все меня тепло встретили, выражали глубокое сострадание и находили слова убедительного утешения и ободрения. Они как будто сняли тяжесть с моих плеч, тяжесть чувства вины за моего отца. За этот день я и сегодня благодарна этой семье, семье Шевченко. И этот день укрепил нашу дружбу с Розой.

Обе девочки, Роза и Вера, были хороши собой и считались в Кучуке лучшими во всех отношениях. Но Вера тогда выглядела намного моложе Розы и нас всех, хотя мы были всего на год старше.

У Розы были красивые каштановые волосы до плеч и большие голубые глаза, обрамлённые длинными ресницами. Красивый овал лица и ровные сверкающие белизной зубы придавали её внешности особую привлекательность. К тому же, она была прекрасно сложена, высоко держала голову на своей действительно длинной и красивой шее. Своей лёгкой плавной походкой она отличалась от всех нас. Роза всегда внимательно слушала собеседника, не перебивая и не говоря лишних слов. Если же она чувствовала себя кем-то обиженной, если была задета её честь, то Роза сама себе была лучшей защитницей, она не давала себя в обиду. Я восхищалась Розой за это. Сама же я была совершенно лишена этой способности – постоять за себя.

Роза появилась на свет, когда её матери было 53 года. Отец её умер, когда ей не было и пяти лет. Жили они в Кучуке, а после смерти отца уехали на Украину к родственникам. В первые дни войны они приехали в Кучук, где жил брат Розы Григорий Шевченко с женой Антониной и дочерью Верой. Брат ушел на фронт, и вот они жили вчетвером одной семьей. Их деревянный дом с деревянной крышей и деревянным полом был самый красивым домом на участке колхоза им. Свердлова. В их дворе стояли пять крепких ветвистых тополя. На другой стороне двора начинался огород, простиравшийся по отлогому склону вниз, почти до самой речки. Узкая тропинка вела вдоль огорода до самой реки. Много прекрасных дней, даже ночей, я проводила с девочками (больше с Розой вдвоем) в этом дворе, в этом доме. И вспоминала при этом Мариенталь.