Имя для сына - Михаил Щукин

За окном гуще, напористей повалил снег, такой белый, что его даже в темноте было видно. Кижеватов тяжело, грузно поднялся, подошел к окну, долго стоял там. Не поворачиваясь, попросил Надежду поставить чай, и лишь когда она ушла, вернулся на свое место.

— Как живешь, Козырин?

— Нормально, Трофим Афанасьевич, по-прежнему.

— По-прежнему… Вот и худо. Вообще-то правильно, чуда не бывает.

— Трофим Афанасьевич, о чем вы?

— Извини, Козырин, не надо было тебя звать, но очень хотелось поглядеть, каким ты стал с моей помощью. Ты меня переплюнул, ой как переплюнул. Вспоминаешь хоть, как с Воронихиным мне под зад мешалкой наладили? Глупый вопрос. Да, консервная банка — вот моя судьба: открыли, съели, больше не нужна, и выкинули. Но тебя, Козырин, тоже выкинут, придет время — и выкинут. Запомни это. Больше ничего я тебе не скажу.

«Старый пень, — со злостью думал Козырин. — Позвал сюда морали читать. Что, грехи решил снять, в рай собрался? Дудки, туда таких не пускают. Плохой, видишь ли, я стал. А каким ты сам был? Каким? Не можешь простить, что тебя вытурили из района? А как бы сам сделал на моем месте? А?»

Но вслух Козырин ничего не сказал, только губы под усами брезгливо вздрогнули.

Надежда вернулась из кухни с чаем. Молча выпили по чашке, и Козырин стал собираться. Кижеватов его не задерживал.

Закрыв за собой дверь, Козырин с облегчением вздохнул — больше его сюда палкой не загонишь. Раз съездил — хватит. Что было в прошлом, то было, мертвых обратно с кладбища не носят. И он, Козырин, тоже не понесет.

До моста они с Надеждой дошли пешком, а там поймали такси и скоро были в гостинице, где Козырин занимал хороший номер и куда к нему всегда приезжала Надежда.

Да, черт возьми, невеселый получился визит к Кижеватову. Так и тянуло в прошлое, но Козырин упорно сопротивлялся. Заказал по телефону ужин, а когда его принесли из ресторана, устроил с Надеждой настоящий пир, был к ней необычно внимательным и ласковым. А она все смотрела на него с немым вопросом и ожиданием, как смотрела у Кижеватова.

— Как тебе наш визит? — спросил Козырин. — Одного не пойму — зачем он меня звал? Старая калоша, морали взялся читать!

— Петя, это я его попросила.

— Что-о?

Он вплотную придвинулся к Надежде, цепко ухватил ее за плечо, глубоко заглянул в глаза. Надежда свой взгляд не отвела, не испугалась, только чуть откачнулась.

— Отпусти меня. Я его специально разыскала и специально попросила, чтобы он тебя позвал.

— Зачем?

— Ты ведь не хочешь доживать так, как доживает Кижеватов? А тебя ждет такая же судьба. — Надежда мягко сняла с плеча его руку, обхватила Козырина за голову, торопливо и жадно прижала к себе, захлебываясь от слов, заговорила быстро, сбиваясь, шепотом, прямо в ухо: — Петя, брось свои дела, живи нормально, как все! Иначе у тебя будет только один конец, конец Кижеватова, он одинокий, забытый… Ведь страшно так доживать! Петя! Давай бросим, уедем куда-нибудь! В тундру, в пустыню, к черту на кулички! Я устала за тебя бояться! Устала!

Козырин резко разжал ее руки, поднялся. Всегда спокойное лицо дергалось, кончики усов, поползли вверх, и показались ровные, крепкие зубы, казалось, что он оскалился. Но длилось это какую-то секунду, он тут же провел по лицу ладонью и словно стер внезапный оскал.

— Это было в первый и в последний раз. Слышала? В первый и в последний раз. Иначе… иначе наши дорожки разойдутся. Я живу сам, без советчиков.

Надежда отодвинулась в угол дивана и уже оттуда смотрела на Козырина, который все еще стоял перед столом, словно раздумывал, какую выбрать закуску. Стоял долго, потом обошел стол и сел напротив Надежды.

— Я никогда и никому про это не говорил: Тебе скажу. Одной. У каждого, кто живет и бегает по этой земле, есть своя философия. И у каждого она разная. У маленького человека, который смотрит снизу, она своя, во-от такая, махонькая; у человека, который смотрит сверху, она другая, побольше.

— И ты смотришь сверху… — не спросила, а как бы невесело уточнила Надежда.

— Да, я смотрю сверху. И чем больше смотрю, тем больше вижу внизу маленьких людишек. Жизнь — это конус, вот так, и наверху оказываются только самые крепкие и самые способные. Я все это понял на собственной шкуре. Оставшихся внизу и ненавижу так же, как они ненавидят меня. Они хотят быть такими, как я, но не могут и поэтому завидуют. Кижеватов не удержался наверху, свалился. А ты хочешь и меня стащить следом. Зачем я тогда карабкался столько лет? Вот так. На этом наш разговор закончен, и больше к нему мы не возвращаемся.

Он протянул руку, погладил Надежду по плечу и улыбнулся:

— Будь умницей.

Материал о райпо без ответа не остался. В газете появилась «последушка», в которой говорилось, что приняты меры и виновные наказаны. Рябушкин опять читал с выражением и смеялся, придерживая пальцем очки.

— А ты как хотел? — строго спросил Савватеев, выслушав Андрея. — Черкнул сто пятьдесят строк и мир перевернул? Не выйдет, братец, с налету, на дурнинку. Пойми одно — таких, как Козырин, голыми руками не возьмешь. Потеть не один день придется. Кажется мне, не столько за работу их надо критиковать, сколько в душу им влезть. В середку самую. Вывернуть наизнанку и показать. Этого они больше всего боятся, для них это хуже любого выговора. И если мы их с тобой вот так вывернем, дело свое сделаем. И конечно, факты. Любой промах — козырь Козырина, вот видишь, даже скаламбурил.

Андрей ответом остался недоволен. Вообще он был недоволен многим, что происходило вокруг него. Иногда ему казалось, что его закрутило в воронке на крутом обском перекате, вода плотно сжимается, давит, давит со всех сторон и тащит вниз. Руки и ноги натыкаются на вязкую упругость, слабеют. Рвануться бы сейчас одним махом, выкинуть тело на свободное течение, но — в какую сторону? И он крутил, крутил головой, не находя выхода.

Хорошо, что хоть оставались тихие вечера в гостях у Веры. Они становились все более нужными и необходимыми не только ему, но и ей. Чем больше они узнавали один другого, тем больше тянулись друг к другу. С детства лишенный материнской ласки, Андрей постоянно ощущал в душе нехватку тепла, и вот здесь он словно обрел его наконец.

Уходить из маленькой комнатки ему с каждым вечером становилось все труднее, а Вере все труднее было его провожать.

Последний шаг они сделали неожиданно для самих себя. Как часто случается, в обычном, спокойном течении будней они не решились бы еще долго, но подтолкнул случай.

Придя, как обычно, вечером, Андрей с удивлением увидел, что дверь в квартиру полуоткрыта, в квартире темно. Вера в пальто сидела на кухне, прислонившись головой к подоконнику, и плакала. Когда вспыхнул свет, она удивленно подняла голову, увидела Андрея и залилась еще сильнее. На расспросы ничего толкового ответить не могла, только бормотала отдельные слова да отмахивалась рукой. Кое-как Андрей отпоил ее водой, заставил рассказать, что случилось. Вера была не похожа на самое себя. Подкрашенные ресницы потекли, лицо зареванное, некрасивое.

А случилось вот что.

Шло родительское собрание десятого класса, в котором Вера была классной руководительницей. Собрание необычное, с присутствием директора и завуча. Речь шла о ЧП, которое, если по-честному, не было таким уж громом средь ясного неба. Время от времени, с промежутками в два-три года, гром такой на крутояровскую школу падал. Погромыхает, и утихнет.

Одна из учениц забеременела. И упорно не желала говорить от кого. Да теперь уже и не допытывались, поняли, что девчонка с характером. Теперь из этого случая извлекали воспитательный урок для родителей. Директор и завуч держали собрание в своих руках. Вера только сидела и помалкивала, до нее, наверное, очередь так бы и не дошла. Но тут вдруг с первой парты по-ученически поднял руку начальник ПМК Авдотьин и попросил слова. Он не торопился, наклонив голову, говорил тихо, с расстановкой, пытаясь всех приобщить к своей неотступной заботе:

— Вы прекрасно знаете, что у меня две дочери, одна в девятом, другая в десятом. Да… Получше нам надо думать, побольше тревожиться. И родителям и педагогам. Ведь только из-за нашего недогляда такое случилось. Я вот о Вере Николаевне сказать хочу. Вы отличный педагог, мы вас уважаем, ценим, прекрасно понимаем, что вы молодая… Простите, но я буду говорить до конца, раз уж у нас здесь вроде как семейный совет. Так вот. Понимаете сами, у нас тут полудеревня, все на виду. И вот сидят мои дочери у окна и комментируют: вон к Вере Николаевне молодой человек пошел. А потом еще караулят, когда он уйдет. А уходит только за полночь. Ну, все мы люди взрослые, понимаем, что ходит он не только чай пить… Но Для детей-то… Они же ведь подругам в школе рассказывают. Какой пример? Надо как-то незаметнее делать, без афиширования…