Солженицын и евреи - Владимир Бушин

Но каков уровень и министра! Он и не понял, что сморозил, что проболтался о предательском лакействе своего президента, которое от граждан родной страны, да и от всего мира, лучше бы скрыть.

Напомню, что вскоре после того, как Ельцин сбежал из Кремля, он дал большое интервью «Комсомольской правде». Среди многих вопросов был у корреспондента и такой: «Борис Николаевич, есть ли люди, перед которыми вам сейчас хотелось бы извиниться?» Ельцин обалдел, у него отвалилась челюсть: ему — извиняться?!

Но, очухавшись, сказал: «Я всегда расставался с людьми нормально, по-человечески». Он, конечно, считал, что по-человечески расстался и с теми, кто в результате его живодерских реформ «нормально» уходили в мир иной по миллиону в год.

А корреспондент опять об этом: «Часто ли испытываете угрызения совести за дела своей жизни? Стыдно ли вам за что-нибудь?». Журналист был уверен, что все нормальные люди в той или иной мере разделяют чувство Пушкина:

И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю.И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.

Но ответ был таков: «Никаких угрызений не испытываю. Совесть моя чиста!» Как стеклышко от бутылки «Столичной». Ни одну страницу своей жизни он не читал с отвращением или хотя бы с сожалением, но все — с восторгом! Ни единого дня не проклинал, а только любовался всеми. А уж жалобы, слезы — можно ли вообразить это у него на устах и в очах ясных!..

Минуло десять лет, и во время очередной душевной беседы Владимира Путина с народом, уже в конце беседы, на листочке из какой-то специальной папки ему анонимно был задан вопрос: «Неужели вам не стыдно перед нами?» Вот такое, простите за выражение, дежавю, перекличка времен. Путин мог, перебирая бумажки, отложить столь дерзкий вопрос, не отвечать, и никто бы не заметил, но он внятно огласил вопрос и быстро, твердо, с вызовом, как его великий учитель, ответил: «Нет, не стыдно!».

Для тех, кто не знал или забыл ответ Ельцина, это было поразительно. Да неужели не стыдно уж если не за лакейство перед Западом своих учителей и создателей от шкурника Собчака до того же ЕБНа и ныне чтимых им, как национальных героев, то как может быть не стыдно за свое собственное угодничество и трусость перед Америкой, в интересах которой и скрыл истинную причину гибели подводного крейсера «Курск», и утопил в океане нашу добротную космическую станцию «Мир», и ликвидировал на Кубе и во Вьетнаме бесподобные военные базы, с советского времени и еще при Ельцине позволявшие видеть все, что происходит в обоих полушариях, и за то, что без согласия парламента отправил в США под символические проценты чудовищно огромные народные средства, — неужели за все это ему?.. Ни в одном глазу.

КАК ПАМЯТНИК ТВАРДОВСКОМУ ОТКРЫВАЛИ

Вслед за памятником Окуджаве через пять лет после его смерти, Высоцкому — через десять лет, Бродскому — через пятнадцать лет, дождался памятника в Москве и Александр Твардовский — через 43 года после смерти. Ничего, Пушкин тоже ждал именно 43 года: 1837–1880.

— Нет, ребята, я не гордый.Не заглядывая вдаль,Так скажу: зачем мне орден?Я согласен на медаль.На медаль. И тоне к спеху.Вот закончили б войну…

А войне-то все конца не видно, но после ордена Бродскому выдали однако медаль и Александру Трифоновичу. Хорошо бы, конечно, приурочить к столетию со дня рождения в 2010 году. И памятник, кажется, был уже готов, но он два года почему-то валялся на заводе. Дочери поэта Ольга Александровна и Валентина Александровна знали об этом, и каково было им представить, что вот валяется их отец. дожди. пыль. снуют мимо люди.

Открыли памятник 22 июня — на другой день после дня рождения поэта, в годовщину начала Великой Отечественной войны. Он стоит, склонив голову, на мраморном розовом кубе в расстегнутом странно ниспадающем бесчисленными складками пальто. Я бы лично предпочел

видеть его не в таком длиннополом салопе, не в мятой хламиде, а в шинели или гимнастерке, как в работе А.Г.Сергеева, установленной на родине поэта. Там они сидят вдвоем с Теркиным и ведут душевную беседу. Да и взгляд поэта, может быть, я не стал бы клонить долу.

Твардовский был не «поэтом эпохи «оттепели», как написали о нем в эти дни в интернете, и совсем не в том его заслуга, что «без его поддержки невозможно было бы издание первой книги А.Солженицына», как полагает автор памятника В.Суровцев. Этот Солженицын — большая драматическая ошибка Твардовского, стоившая ему нескольких лет жизни. Ведь тот, втершись в доверие, как невинный страдалец, прошедший огни и воды, бесстыдно обманывал, предавал поэта, глумился над ним.

Приведу только один пример.

Твардовский написал письмо председателю Союза писателей К.А.Федину в его, Солженицына, поддержку. Вдруг через пару дней это письмо передает Би-би-си. Твардовский ошарашен. Говорит Солженицыну: «Ну, как это могло произойти? Я же отправил письмо с нарочным. Оно было передано из рук в руки. Никому, кроме вас, читать не давал. Не могли же вы за полчаса переписать его и отправить».

И тот ухмыляется в «Теленке»: все переписать, конечно, не мог, но самое важное переписал и передал, куда надо. Его мать была стенографисткой и обучила способного мальчика. Боже мой, и еще говорят о всезнающем и всемогущем КГБ!

Это был хлюст, который, когда дельце провернул, уже не скрывал своего бесстыдства, хвастался своим подонством и предательством. Его жена Н.Решетовская была права, озаглавив второе издание своей книги о нем «Обгоняя время». Да, в нем было все то, что пышным ядовитом цветом расцвело позже — в эпоху Горбачева-Ельцина-Путина. Он был ее провозвестником.

И в конце концов этот страдалец вынудил Твардовского однажды сказать ему: «У вас нет ничего святого… Ему с… в глаза, а он — божья роса!.. Я вас запретил бы». А потом, по свидетельству В.Я. Лакшина, его заместителя в «Новом мире», Александр Трифонович выразил суть своих отношений с Солженицыным стихами Бернса:

Вскормил кукушку воробей,Бездомного птенца,А он возьми да и убейПриемного отца.

И это притом, что Твардовский не мог знать того, что его чадо отчубучит позже. В «Архипелаге», в «Теленке», вышедших уже после смерти Твардовского, он не только глумился над вскормившим его журналом и главным редактором, — он врал и о себе, и о войне, и о стране. Чего стоит одно заявление о том, что если бы Гитлер победил, то ничего страшного: эка беда, справляли елку на Новый год — стали бы на Рождество, висел портрет с усами — повесили бы с усиками. За такие дела судить надо, а его нынешняя власть своими высшими наградами осыпала, в школы внедрила.

Не прав скульптор Суровцев и в заявлении, что Твардовский «один из первых стал говорить о потерях страны и армии в годы войны». А что, до этого уверяли, будто дошли до Берлина без потерь? Это кто же уверял? И дальше: «Потери были колоссальны, ни одно государство в мире не потеряло столько солдат, как СССР». Действительно, ни одно. И не только солдат, но и мирных граждан. Так в чем же дело-то? И тут коммунисты виноваты? А дело, сударь, в том, что ни по одному государству в мире война не прошла своим страшным катком два раза — туда и обратно. И ни в одном государстве в мире ожесточенность борьбы не доходила до того, что более тридцати городов несколько раз переходили из рук в руки. Ни в Польше, ни во Франции, ни в самой Германии не было ни одного такого факта. Париж и Брюссель сразу были объявлены открытыми городами: не троньте их! Наконец, ни в одной стране мира немцы не ставили себе задачу планового истребления народа, расчистки нашей обширной земли под свой фашистский рай. Не Люксембургом же, не Палестиной им прельститься…

Главная книга Твардовского — «Василий Теркин». Это о войне. И был он, прежде всего, поэтом Великой Отечественной войны.

Поставили памятник на Страстном бульваре недалеко от улицы Горького, откуда он ушел на войну, и от дома, где находилась редакция «Нового мира», которую он возглавлял пятнадцать лет. Рядом — деревья, деревья, деревья. Сейчас они прекрасны.

Ждали на открытие городского голову Сергея Собянина. Но ему некогда: пробки вышибал и готовился к открытию памятника Расулу Гамзатову, куда явится вместе с президентом, произнесут речи. Можно было ожидать, что вести торжественную процедуру будет председатель Союза писателей России или первый секретарь Союза, или кто-то из писателей-фронтовиков, допустим, Юрий Бондарев, который много печатался в «Новом мире». На безрыбье могли бы и меня, рака, пригласить, хоть я и неласково писал о некоторых публикациях журнала, о его любимых авторах. Но что делать, если безрыбье!.. Ан нет, в роли ведущего оказался эссеист Анатолий Салуцкий. А рядом — тов. Слуцкий, представитель одного важного фонда. Вместе они хорошо смотрелись, но заменить Бондарева не могли. Что им могут сказать хотя бы такие строки: