На 101 острове - Лев Успенский

Вот какой была конка XX века, потешная предшественница теперешних трамваев, автобусов, троллейбусов.

Предшественница трамвая? Это не совсем точно. В Петербурге лет шестьдесят назад имелся один маршрут электрического трамвая, но вы знаете, где он был проложен? Один конечный пункт его лежал на набережной возле Адмиралтейства, другой — на Петербургской стороне за Невой. Вы не удивляетесь? Видимо, трамвай ходил по двум мостам — Дворцовому, через Большую Неву, и Биржевому, через Малую. Очень хорошо, но дело в том, что в те дни никакого Дворцового моста в этом месте города еще не было. Вот в этом-то все и дело.

Трамвай ходил прямо по самой Неве. Маршрут был сезонным: ежегодно, когда могучая река покрывалась толстым зимним льдом, а зимы в начале века были суровыми, по метровой ледяной коре настилались шпалы, прокладывались рельсы, и два маленьких вагончика начинали весело бегать по широкому гладкому полю между Крепостью, Дворцом и Биржей. Они не походили на наши большие трамваи: над крышами у них возвышались не дугообразные бугеля, а шесты, похожие на те, что теперь установлены на троллейбусах.

Пассажиры смотрели в окна на огромные проруби — майны, из которых хмурые бородачи выволакивали на мокрых дровнях голубовато-зеленые призмы невского льда: нынешних хладокомбинатов еще не было, замораживать продукты твердой углекислотой не умели, холодильники были совершенной редкостью, и бесчисленные ледники города заблаговременно снабжались только естественным льдом с самой Невы.

Раз уж мы начали говорить о разных видах транспорта старого Петербурга, придется упомянуть, что наряду с обыкновенной конкой работала тогда и другая конка — паровая. Странное это сочетание слов — «паровая конка», «паровая конная железная дорога»! А впрочем, говорим же мы — «зеленые чернила», и никого это не удивляет.

Паровую конку тащил по улицам, заняв место кляч, забавный, кубической формы, паровозичек. Он очень мало походил по виду на обычные железнодорожные паровозы: вагончик с котлом в середине, с топкой в задней части и с открытой площадочкой впереди, на которой, обдуваемый всеми ветрами, стоял вожатый-машинист. Наверху из крыши торчала коротенькая труба, валил густой угольный дым, все — честь честью. Но вот привычного гудка или свистка у этого локомотива не было, а если и был, то в ход его обычно не пускали. Под рукой у машиниста имелась точно такая же тормозная рукоять, как у кучера конки, и на ней хитроумно устроенный колокол, язычок которого бился вправо и влево, когда вожатый двигал вверх и вниз коротенькую медную муфточку — ручку.

В городе действовали две линии таких паровых конок; одна начиналась на Сампсониевском проспекте (теперь проспект Карла Маркса) и тянулась в Лесной до Круглого пруда, сейчас уже не существующего. Другая соединяла площадь у Николаевского (Московского) вокзала с далекой деревней Мурзинкой, за Обуховским заводом, на восточной окраине города.

Шипя, окутываясь клубами пара, роняя на мостовую горячий шлак из топок, тащили эти паровички по хмурым окраинным улицам между бесконечными корпусами заводов, пустырями и «огородными местами», трактирами и полицейскими участками поезда из трех или четырех обыкновенных коночных вагонов, зимой закрытых, летом открытых, но только выкрашенных не в синий, коночный, а в темно-зеленый цвет. В них ехала далеко не аристократическая публика; ехали рабочие на далекие заводы то в дневную, то в ночную смену; ехали мелкие чиновники, живущие в глухих переулках Выборгской или бог знает где, в селе Смоленском… И когда, навстречу поезду или догоняя его, по мостовой проносился на жарко дышащем жеребце-лихаче или в собственном выезде какой-нибудь гвардейский офицер, делец в шелковом цилиндре и тысячной шубе или юный лицеист в шинели и расшитой треуголке, — странно смотрели тогда друг на друга эти люди из двух разных миров: то ли с глубоко спрятанной ненавистью, то ли с презрением, то ли со страхом… Два города жили тогда в одном, два Петербурга рядом. И с каждым днем приближалось время, когда они должны были столкнуться в решительном смертельном бою.

В бронзе и мраморе

Много на свете легенд, сказок, преданий, в которых оживают, бродят среди людей и даже вмешиваются в их дела каменные, чугунные, бронзовые статуи. Вот в «Каменном госте» Пушкина дерзкий повеса Дон Гуан пригласил статую усопшего командора на ужин — и куда? Ко вдове самого покойного. Наступил назначенный час…

«Входит статуя командора. Донна Анна падает.Статуя:Я на зов явился.Дон Гуан:О боже! Донна Анна!Статуя:Брось ее.Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан?»

Стиснув каменной рукой руку несчастного, статуя проваливается вместе с ним.

Это сказка о далекой Испании. А вот в Петербурге, в ночь после наводнения 1824 года, по озаренной луной улице бежит обезумевший от страха человек.

«Бежит и слышит за собойКак будто грома грохотанье —Тяжело-звонкое скаканьеПо потрясенной мостовой.И, озарен луною бледной,Простерши руку в вышине.За ним несется Всадник медныйНа звонко-скачущем коне».

У шведской писательницы Лагерлёф все изваяния города Карлскруны сходят в полночь со своих мест, гуляют по улицам, вспоминая давно прошедшие дни и любуясь родным городом.

Может быть, только в старину сочинялись такие легенды? Нет, и в наши дни советский поэт обращается к памятнику Пушкина в Москве:

«Александр Сергеевич,разрешите представиться.Маяковский».

И целую ночь потом оба поэта, живой и бронзовый, бродят по улицам Москвы, и Маяковский поверяет Пушкину самые свои глубокие думы и чувства.

Мы с вами хорошо знаем, что все это фантазия: статуи не оживают. А в то же время они действительно живут, но живут особой, своей жизнью — жизнью произведений искусства.

Великолепные статуи есть везде. Особенно много их в Ленинграде. Одни украшают улицы, площади, сады города; другие рассказывают о славных событиях, напоминают о великих и дорогих нам людях. И каждая такая статуя, каждый памятник стóит того, чтобы перед ним остановиться, — у него всегда есть чтó сказать нам.

Вот у Финляндского вокзала памятник Владимиру Ильичу Ленину. В апреле 1917 года, едва прибыв из-за границы, Ленин на этой самой площади, говоря с башни броневика с восставшим народом, закончил свою речь призывом: «Да здравствует Социалистическая Революция!» Скульптор изобразил в бронзе именно этот момент.

Перед Исаакиевским собором взлетел на гранитную скалу «Медный всадник» — памятник преобразователю России — Петру Первому, гениальный монумент, в котором все продумано, все живет, от гордо вскинутой головы правителя до гигантской скалы, которой скульптор придал форму стремящейся вперед волны.

Вот статуя у Кировского моста. Вам скажут, — это памятник Суворову. Но посмотрите: не герой Рымника и Измаила, не любимец солдат — Александр Суворов стоит перед нами с обнаженной саблей. Это римский бог войны Марс щитом и мечом прикрывает лежащие на алтаре короны и среди них тиару римского папы. Зачем здесь короны и тиара? Спросите у историков, они расскажут вам, чтó это означает.

Скульптор Козловский создал памятник не самому Суворову, а славе русского оружия, победоносного в суворовских руках.

Орловский изваял две статуи русских полководцев — Кутузова и Барклая де Толли. Он создал точные, похожие портреты этих людей и вложил в свою работу много труда. Не меньшее искусство затратил на их установку знаменитый архитектор Стасов. Надо было поместить статуи так, чтобы они не нарушили строгой красоты портиков Казанского собора — великого творения архитектора Воронихина. Много раз Стасов примерял на месте деревянные модели памятника, увеличивал, уменьшал высоту пьедестала.

Теперь всем кажется, что памятники и собор были воздвигнуты в одно время по единому замыслу, а ведь Воронихин работал за четверть века до Стасова и Орловского: собор закончен в 1811-м, а памятники открыты в 1837 году.

Большой художник Петр Клодт прекрасно изображал животных. Он создал четырех могучих коней на Аничковом мосту, и создал так хорошо, что одну пару таких же коней установили в Берлине перед Старым дворцом, а другую — в Неаполе на улице Сан-Карло.

Кто не знает дедушку Крылова в Летнем саду? Это тоже создание Петра Клодта. Целый зверинец окружает старого баснописца в его удобном кресле. Это памятник не только ему, а и его басням. Ребята, вечно толпящиеся у подножия памятника, весело отыскивают здесь Проказницу Мартышку, Осла, Козла, Косолапого Мишку и многих, многих других. Интересно, что неподалеку от этого места в дни Петра Первого в одной садовой аллее стояли смешные изображения зверюшек из басен другого великого баснописца — грека Эзопа. Вероятно, Клодт знал об этом, когда задумывал памятник Крылову.