Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин

— Ой, сэр, только не вздумайте ходить в Центральный парк, умоляю вас, сэр!

Решив, что парк, видимо, закрыт на время проведения каких-либо церемоний или работ по озеленению, Хавжива прислушался к совету. И отправился прямиком на рыночную площадь, где в этот ранний час торг был уже в полном разгаре. Вскоре Хавжива обнаружил, что на него обращают внимание, он становится центром толпы. Люди постепенно обступали его, опасливо замолкая и не отводя настороженных взглядов. Хотя Хавжива и был облачен в светлую йеовианскую одежду, он оказался единственным бронзовокожим среди четырехсот тысяч горожан. Угрюмые взгляды со всех сторон выразительно свидетельствовали: «Чужак!» Тогда он выбрался из притихшей толпы и скрылся в прилегающих к рынку улочках. Наслаждаясь утренней свежестью, Хавжива стал любоваться архитектурными красотами — ветхими домами, выстроенными некогда в очаровательном и несколько вычурном колониальном стиле. И застыл как вкопанный в совершенном восхищении перед орнаментами храма Туал. Церковь выглядела позабытой и запущенной, но в изножье барельефа Праматери в нише возле входа Хавжива углядел пучок свежих цветов, — стало быть, все же кто-то хранит верность заветам. Нос Праматери за время войн был почти полностью отбит, но улыбка ее оставалась по-прежнему безмятежной и как бы чуточку удивленной.

Внезапно Хавжива почувствовал, что за спиной у него кто-то есть.

— Убирайся из наших краев, ты, дерьмо заморское! — раздался грубый окрик.

Хавживе жестоко заломили руку за спину, земля вдруг выскочила у него из-под ног. Перед глазами сомкнулись ухмыляющиеся, что-то вопящие рожи. Посыпались беспорядочные удары, чудовищная боль пронизала все тело, взгляд заволокла багровая пелена, бешеные крики смешались с всплесками боли воедино, и наступило наконец спасительное забытье.

Сидевшая рядом с его койкой дама почтенного возраста почти беззвучно напевала что-то смутно знакомое.

Сиделка сосредоточенно считала петли на своем вязанье; наконец, оторвавшись на миг от вязанья, она встретилась взглядом с пациентом и тихонько ахнула. С трудом сфокусировав зрение, Хавжива разглядел, что лицо у нее пепельно-голубого цвета, а глаза сплошь черные.

Сиделка тут же поправила что-то в опутывающей больного аппаратуре и доложила:

— Я медсестра, ваша ночная сиделка. У вас сотрясение, небольшая трещина в черепе, почечные ушибы, перелом левой ключицы и ножевое ранение в живот. Но не тревожьтесь, скоро пойдете на поправку.

Вся тирада прозвучала на местном наречии, которое Хавжива как будто должен был понимать, — просьбу не тревожиться он, во всяком случае, понял точно. И покорно подчинился.

Ему казалось, что он снова на борту «Ступеней Дарранды» в состоянии НАФАЛ-прыжка через космическую пустоту. Столетия проносились как в дурном сне, а кошмар отступать и не думал. Время и сами люди утратили человеческий облик. Хавжива пытался исполнить «напев самообладания», но не мог вспомнить — слова исчезли, начисто испарились из памяти. Пожилая сиделка брала его за руку и, нежно поглаживая, ласково, но непреклонно влекла назад к настоящему, в бытие, в сумеречную тихую палату с незаконченным вязаньем у нее на коленях.

И настало утро — с ярким солнечным светом в окнах. В изножье постели стоял сам комиссар провинции Йотеббер, плечистый верзила в белом, шитом пурпуром одеянии.

— Весьма сожалею, — с трудом шевеля разбитыми губами, прошептал Хавжива. — Очень глупо было пойти гулять без охраны. Во всем виноват я один.

— Злоумышленники уже схвачены и вскоре предстанут перед Судом справедливости, — отчеканил комиссар.

— Они же совсем мальчишки, — прохрипел Хавжива. — Всему виной мои собственные невежество и безрассудство…

— Негодяи понесут заслуженное наказание! — отрезал комиссар.

Дневные сиделки, девицы помоложе, всегда притаскивали с собой в палату головизор и смотрели по нему новости и сериалы. Смотрели почти без звука, чтобы не мешать пациенту. Однажды в жаркий полдень, когда Хавжива бездумно любовался парящими высоко в небе облаками, к нему крайне почтительно обратилась очередная сиделка:

— Ой, извините, пожалуйста, но, если господин пожелает сейчас взглянуть, он сию же минуту увидит исполнение приговора над злодеями, которые напали на него исподтишка!

Хавжива машинально повернулся на бок и увидел подвешенное за ноги тощее человеческое тело, бьющееся в смертных судорогах. Кишки, выпущенные из распоротого живота, свисали на грудь и заливали лицо кровью. Вскрикнув, Хавжива зажмурился.

— Выключите это! — взмолился он. — Выключите… это… немедленно! — Ему недоставало воздуха. — Разве люди способны на такое? — Последнюю фразу, крик души, он прохрипел уже на родном наречии, диалекте Стсе.

Поднялся переполох, кто-то выбежал из палаты, кто-то, наоборот, вбежал внутрь, и рев торжествующей на экране толпы оборвался. Хавжива лежал с закрытыми глазами и, едва переводя дух и унимая сердцебиение, повторял про себя строки «напева самообладания» до тех пор, пока его душа и тело снова не обрели равновесие, хотя и непрочное.

Вкатили тележку с едой — Хавжива категорически отказался от трапезы.

И снова был полумрак, снова комната освещена лишь ночником, скрытым где-то в углу, и отблесками городских фонарей. Снова рядом с Хавживой ночная сиделка с вязаньем на коленях.

— Весьма сожалею, — пробормотал он наобум, не в силах припомнить, что говорил до этого.

— Ой, господин посол… — вздрогнув, сказала сиделка и вздохнула. — Я читала о вашем народе. О Хайне. Вы ведете себя совсем иначе, чем мы. Вы не истязаете и не убиваете друг друга. Живете в мире и согласии. Представляю себе, какими омерзительными мы вам показались. Вроде ведьм и исчадий ада, наверное?

— Вовсе нет, — ответил Хавжива, сглотнув комок горькой желчи.

— Когда вы, господин посол, оправитесь, когда хоть чуточку окрепнете, я поведаю вам кое-что. — В негромком голосе сиделки читалась скрытая мощь — та, которая, как чувствовал Хавжива, может вылиться в нечто большее, внушающая уважение сила. Он знавал немало людей, всю свою жизнь говоривших с подобными интонациями.

— Я и сейчас в состоянии вас выслушать, — заметил он.

— Не теперь, — возразила сиделка. — Позже. Теперь вы слишком утомлены. Хотите, я спою вам?

— Хочу, — согласился Хавжива, и женщина, продолжая набирать петли, шепотом завела песнь — почти без слов и без мелодии. Он разобрал лишь имена богов: Туал, Камье. Это ведь не мои боги, хотел сказать Хавжива, но веки налились неодолимой тяжестью, и он уснул, убаюканный шатким своим равновесием.

Ее звали Йерон, и она вовсе не была старухой, как поначалу показалось Хавживе. Сиделке не было еще и пятидесяти. Но тридцать лет войны и тяжкие годы недородов оставили на ее лице неизгладимый отпечаток. Все зубы искусственные — вещь, для Хавживы неслыханная, — а на глазах стекла в тонкой металлической оправе. На планете Уэрел уже научились применять регенерацию органов, но, как объяснила Йерон, лишь немногие из обитателей Йеове могли позволить себе столь дорогостоящие процедуры.