Морские повести и рассказы - Виктор Викторович Конецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странно устроены мужчины. Дмитрий Александрович не любит вспоминать этот конфуз. Он, конечно, старается не показать этого, но мне казалось, что ему неприятно. Ну, так, как если бы вы промазали в тире все пульки на глазах любимой.
И нынче мое ощущение подтвердилось. После исполнения номера Рублевым он пробормотал:
– Андрей, ты единственный человек на судне, которому не надо следить за порядком на рабочем месте, – закрыл рот, и полный ажур!..
В начале пятого ночи недалеко от Сопочной Корги, где происходит расставание с лоцманами, в рубку поднялся Фомич, объяснил, что не спится, предложил мне идти отдыхать.
Вахту ему я официально с удовольствием сдал, но в каюту не хотелось.
В рубке была обычная кромешная тьма, оба лоцмана (уже со своими чемоданчиками); на штурманской вахте был Спиро и торчал, переживая утрату джинсов, десятки и моториста, второй механик.
Все молчали.
Вчерашние, нынешние, завтрашние заботы, тревоги и надежды бесшумно конвоировали теплоход «Державино» в Карское море.
– Тимофеич, звякни боцману на бак, – приказал Фомич. – Пусть штормтрап проверит. И выброску чтоб не забыли привязать. Это, значить, чье дело о веревке и спасательном круге думать? Мое или твое?
Старпом не ответил. Молчал в углу, уперев лоб в стекло окна.
– С какого борта вам трап? – спросил Фомич лоцмана.
– С правого.
Фомич убавил ход и поинтересовался:
– Тимофеич, ты там оглох? Не видишь, лоцмана уже намыливаются?
Совсем затих наш теплоход, едва трепыхалось в стальном чреве его уставшее сердце.
Было четыре сорок ночи.
Старпом молчал.
– Оглох он там, значить? Или характер показывает? – гадательно пробормотал Фома Фомич, разглядывая в бинокль черные близкие берега.
– У вас, Фома Фомич, голосок-то посильнее шаляпинского, – заметил я. – Такую арию Тимофеичу спели, что и бегемот оглохнет.
– На глотку не жалуюсь. Пожалуй, и ныне еще смогу на милю звуковой сигнал подать, – сказал Фома Фомич не без удовлетворения. – Бот подойдет или сам «Меридиан»? – спросил он лоцманов.
– Сам, – ответил кто-то из них.
– Разрешите доложить? – спросил от руля Ваня.
За рейс салага в значительной степени повытряхивал из волос и сено, и солому. И уже даже начинает огрызаться на боцмана.
– Чего тебе? – спросил Ваню Фомич.
– Спит старпом. Нормально кемарит, – доложил Ваня с четкостью Рублева.
Да, такое с любым моряком может случиться. Раз – и вдруг вырубился человек, уперев рога в стекло рубки. Внешне все нормально: штурман крепко стоит на ногах и внимательно смотрит вперед, а на деле – вырубился. Так можно вырубиться и на несколько секунд, и на минуту, и на пять минут. Очень опасная вещь. Очевидно, для таких ситуаций психологи и считают полезными «маленькие аварии». Со мной такое происходило за жизнь три или четыре раза. Самое страшное, когда очнешься и осознаешь, что спал на ходовой вахте, а у тебя под ногами несколько десятков человек полностью полагаются на твое внимание и предусмотрительность. Потому даже не считается зазорным при таком состоянии вызвать капитана и попросить подмены на часок, чтобы проспать затмение. Однако редко у кого из штурманов хватает внутренней смелости признаться в грехе и позоре, срабатывает самолюбие, в результате лишние, бессмысленные аварии.
– Это что, значить, получается? – вопросил окружающую тьму Фома Фомич. – Он кемарит, а мы здесь вкалываем? Тсс! Тихо! Я ему сейчас в сновидении такое кино покажу! Тихо! Ваня, бери ратьер и бегом на бак! Скажи боцману, пущай все три огня врубит и на рубку направит. Викторыч, стань пока на руль.
– Чего боцману сказать-то? – не понял Ваня.
– Цыц! Не ори, – сказал Фомич. – Тот сам догадается.
У ратьера – ручного фонаря – красный, зеленый и белый огонь. Если их все разом включить и направить с бака на мостик, то получится картинка, очень похожая на огни судна, идущего прямо тебе в лоб.
Боцман у нас с юмором, имеет солидное брюшко, но утверждает, что от работы на лесовозе «Державино» так ужасно истощал и похудел, что может спрятаться от любой погранзаставы или даже таможни за обыкновенной шваброй. Ваня взял фонарь и отправился на бак.
Я много раз говорил, что милое и лукавое хулиганство взрослых мужчин, работающих тяжелую работу, таит в себе не меньше обаяния, нежели таится его иногда в прекрасной игривости молодой девушки.
Но здесь назревало что-то не то.
Кажется, и лоцмана это «не то» почувствовали.
Пока Ваня преодолевал на пути в нос баррикады лиственно-соснового каравана, потенциальный отшельник и пустынник Митрофан Андреевич тихо рассказал мне, как еще в те времена, когда он плавал на Дальнем Востоке, назначили к ним на судно четвертого штурмана. «Ну прямо-таки мальчишка, вовсе мальчуган, вроде Тома Сойера. Отходили с Охотска. На рейде шлепнули якорь, „добро“ ждем на окончательный выход. „Добро“ все не дают. Ночь, мальчуган и закемарил в рубке. Капитан заметил. Но спокойный такой мужчина. „Давайте, – говорит мне, – на крыло удалимся, пусть судоводитель отдохнет, коль минутка выпала свободная, не будем его разговором тревожить“. Мы удалились, треплемся, „добро“ ждем, его все не дают. Мальчуган свои минуток пятнадцать ухватил, проснулся и видит ужасную картину – прямо на кучу огней его пароход прет. А это „Советский Союз“ на рейд втягивался. Малец огляделся, а в рубке-то пусто! И у штурвала никого! Он прыг к штурвалу, одной рукой его крутит, другой к телеграфу тянется, третьей к тифону, четвертой к телефону, чтобы капитану звонить. А мы стоим на крыле и наблюдаем за его маневрами. Наконец капитан спрашивает: „А чего вы, голуба, в данный секунд делаете?“ Мальчуган докладывает: „Расхожусь со встречным судном, следующим прямо или почти прямо нам навстречу!“ – „Мы, – успокаивает его капитан, – второй час на якоре кукуем. Ты не беспокойся. Отдохни еще минут двадцать. Я разбужу, когда надо будет“. И что, вы думаете, из всего этого вышло? Заикаться паренек начал. И так сильно, что
