Красный свет - Максим Кантор

В тот день Йорг не стал мне отвечать. За сына ответила мать: сегодняшняя поездка была ревизией прусского духа.

Сумасшедшую женщину увели в барак. Широкозадый охранник Сиповский толкал сумасшедшую в спину, и она, прижимая ребенка, поплелась в барак для женщин с детьми – там имелись стены. В сумраке мы ее быстро потеряли из виду.

– Скорее в машину, – сказал Мэкер, – я окоченел. Уверен, что генерал Модель пригласит всех на обед. Он грозился угостить нас охотничьими трофеями. Хайль Гитлер, – это коменданту.

– Хайль!

Елена, оттолкнув графиню фон Мольтке (та удерживала ее), приблизилась к коменданту.

– Майор Клачес, – сказала Елена, – мне надо сказать вам важную вещь. – Елена вздрагивала, но речь ее была ясной. – Хочу, чтобы вы знали. Вы думаете, эти люди умрут, а вы нет? Я вас убью. Если я не смогу это сделать, это сделает мой сын. Вы умрете!

13

Майор Клачес подал рапорт; в отличие от докладной записки Хельмута фон Мольтке, его рапорту дали ход; инспекция Красного Креста была отозвана; обед, который нам посулил Вальтер Модель, не состоялся. Мы вернулись в Берлин в санитарном эшелоне, полном раненых немецких солдат.

Графиня фон Мольтке была слишком горда, чтобы волноваться; Елена была слишком возбуждена, чтобы думать о последствиях; если бы не мое присутствие, последствия могли быть фатальными.

В дороге – а дорога длилась пять дней: на сей раз мы ехали через Варшаву, и нам пришлось стоять почти сутки – мы разговаривали мало. Дамы не приглашали присоединиться к их беседе. Впрочем, я не стремился. Я понимал, что говорить мне следует не с ними. В дороге Фрея принимала участие в перевязках – оказалось, она знакома с профессией сестры первой помощи.

В Берлин прибыли 9 марта, отчетливо помню мокрый от дождя перрон. Снег уже сошел.

14

Я сказал Ройтману:

– Извольте, скажу, что войну начал Сталин; скажу, что Гитлер – сталинский ученик; скажу, что рабочие-интернационалисты и нацисты хотели одного и того же, а именно власти. Извольте, я профессионал. Вам нужна пропаганда… Думаете, что победите… Ну-ну. Действуйте, Ройтман. Вообразите, что будет после победы… Надеетесь приблизиться к трону? Вам дадут черную работу, Ройтман… Много я видел на своем веку еврейских комиссаров, ни один не кончил хорошо. Вот, вы уже громите русские храмы, как Каганович… Готовы ли строить лагеря для бессловесных русских, которых Бисмарк называл «крещеными медведями»? Вам надо будет это делать.

Ройтман ответил так:

– Верю ли в новую империю? Ни единой минуты. Думаю ли, что приблизят к трону? Сомневаюсь. Быть евреем – плохо при любом сценарии.

– Тогда зачем? Зачем, Ройтман?

– Затем, что надо бороться с ложью. Начинаем запись. Буду говорить как актер, простите актерские интонации. Итак, начали. Ведущий программы «История и современность» политолог Борис Ройтман снова в эфире. Программа выходит в скорбные часы. Брошен в тюрьму либеральный предприниматель Панчиков. Композитор и мыслитель Аркадий Аладьев арестован. Под следствием находится гражданка Франции, правозащитница мадам Бенуа. Убит, – Ройтман сделал эффектную паузу, – убит Мухаммед Курбаев. Полагаю, настала пора сказать, что происходит.

– Мухаммед Курбаев? – раньше я не слышал этой фамилии.

– Свершилось кровавое преступление режима. Убит идеолог либерализма, лидер национально-освободительного движения. Светлый ум.

Ройтман пошелкал клавишами, дал музыкальную заставку: полились звуки Малера. Ройтман поглядел на меня смущенно – мол, законы жанра. Потом продолжал:

– Назову это памятным каждому словом: сталинизм. Мы думали, что сталинизм ушел в прошлое. Культ личности разоблачили. Но сталинизм вернулся. Я настаиваю на этом диагнозе. Скажу более: именно потому, что мы не понимали природу сталинизма, эпидемия смогла вернуться. Сегодня покажу, как давно готовились сегодняшние события. У меня в гостях уникальный человек – тот самый, что привел к власти Адольфа Гитлера и присутствовал при его секретных переговорах с Москвой. Все тайное рано или поздно становится явным, прошлое оживает в настоящем – поприветствуем, в гостях Эрнст Ханфштангель!

Ройтман пощелкал пультом, раздались звуки аплодисментов. Ройтман продолжал:

– Эрнст, спасибо, что согласились дать интервью. Вы долго молчали, теперь решили говорить. Вы, несомненно, сочувствуете новой российской демократии – идеям Феликса Гачева, Николая Пиганова, Дмитрия Бимбома. В вашей среде популярны эти имена?

– Да, – сказал я и поглядел в оконо на ямайских негров, – очень популярны.

– Начнем ab ovo. Нашим слушателем важно понять, как внедрялся в их сознание тоталитаризм. Варварский раздел Польши, пакт Молотва – Риббентропа. Генерал Гудериан и советский комбриг Кривошеин, как выясняется, принимали совместный советско-нацистский парад в Бресте – после того как в польский город Брест-Литовск вошли советские войска. Всего за год до героической обороны Брестской крепости советские танки сами эту крепость захватили! Прокомментируйте эпизод.

– Россия передала город Украине в девятнадцатом году, – сказал я устало, – а затем Украина передала Брест Польше – в обмен на польскую военную помощь в борьбе с Советской Россией.

– Не будем! – сказал Ройтман. – Не будем пересматривать итоги международных соглашений! А германско-советский договор о разделе Польши иначе заставляет смотреть на войну. Парад большевиков вместе с нацистами! Расскажите подробности.

– Брест занял Гудериан с 19-м механизированным корпусом, а затем Гудериан вывел войска, когда через неделю пришел комбриг Кривошеин. Выход германского корпуса из города ошибочно принимают за парад. По соглашению от 23 августа к России отошла та часть Польши, которая прежде была русской.

– Благодарю, что позволили узнать больше о преступном сговоре. Германская и российская тоталитарные машины договорились о подавлении польской свободы! Поистине, только Сталин мог додуматься до такого цинизма. Расскажите, как реагировал Гитлер на предложение о разделе Польши.

– Адольф отнесся уважительно к дипломатической традиции. Договор о совместном российско-прусском подавлении Польши называется «конвенция Альвенслебена», и составлена данная конвенция сто пятьдесят лет назад, в 1863 году, в Петербурге, совместными усилиями князя Горчакова и Густава фон Альвенслебена.

– Альвенслебена? – перспросил Ройтман, теряя нить беседы.

– Понимаю ваше недоумение, – сказал я, – вы интересуетесь, тот ли это фон Альвенслебен, что командовал 4-м корпусом при Седане во время Первой Франко-прусской кампании в 1870–1871 годах? Конечно же да. Кстати, внуки его во время Третьей Франко-прусской войны воевали в Дюнкерке. Третьей Франко-прусской я называю Вторую мировую войну, так мне удобнее. Вам будет любопытно знать, что именно внуки Альвенслебена в составе корпуса Гудериана входили в Польшу в 1939-м. Видите, друг мой, как длинна нить Ариадны.

– При чем здесь Ариадна? – спросил Ройтман. Беседа рассыпалась на глазах.

– Нить Ариадны есть метафора истории, – сказал я, – восходящая к Криту. В истории жизненное пространство, то есть Lebensraum, сознательно искривлено до состояния лабиринта. Вы ждете, что нить выведет к Сталину? Терпение. Начнем с конвенции фон Альвенслебена. Дух конвенции состоял в том, что свободной Польши в принципе быть не должно. По мысли Бисмарка, анализировавшего этот вопрос, свободная Польша невыгодна великой Германии в большей степени, нежели России. Военный союз Пруссии и России против независимой Польши ослабляет Францию – именно в этом смысл данного союза. Ровно этого добивался и Адольф в августе 1939-го. Неужели силы двух крупных военных государств были направлены против собственно Сикорского – ну что вы, право! – и я продолжил, усугубляя занудство: – Разумеется, это старый добрый прусский план, который приводят в исполнение всякий век. Кстати, именем Альвенслебена был назван легендарный Бранденбургский полк, о котором вы несомненно слышали.

Ройтман глядел на старого зануду с ненавистью; я же не испытывал к еврею неприязни. Но и жалости к нему не испытывал. Ты хочешь отработать свой хлеб перед хозяевами? Изволь, старайся, но облегчать работу не собираюсь. Ты хочешь участвовать в истории? Я отвечал на исторические вопросы аккуратно; просто слушать меня было невыносимо. Современный интеллигент жаждет обладать знаниями, готов сделать усилие, чтобы знания присвоить, но усилия не должны быть чрезмерными.

Ройтман выключил магнитофон.

– Неужели я сорвал вам путч? – спросил я. – Никогда себе не прощу. Надеюсь, танки не успели вывести на площадь?

– Историю остановить не в вашей власти, – сказал Ройтман. – Вы просто вели себя глупо.

– Зачем ссылаться на историю? Я именно историю рассказал – другой не бывает. Вы хотите обмануть историю… это иное… И напрасно, Ройтман, напрасно…