Сербский генерал Младич. Судьба защитника Отечества - Лилиана Булатович

И вот мы вновь вместе после четырнадцатилетней разлуки. И оказались там, где никогда даже не предполагали быть в Схевенингенской тюрьме! В серой комнате, называемой приёмная, переполненной сербскими заключенными и их родственниками, под бдительными взглядами многочисленных, но на удивление неприметных надзирателей!

Когда я только вошла в помещение, меня заметил Властимир Джорджевич (последний раз я брала у него интервью в Приштине в 1998 г. Тогда он занимал пост начальника полиции Автономного края Косово и Метохии, входящего в состав Сербии). Он вскочил поздороваться, сказав при этом: «Кто бы мог подумать, что мы здесь встретимся». Разумеется, он понял, к кому я пришла, и быстро окликнул Младича, который сидел в кругу пришедших несколько ранее: его супруги Босы, также арестованного Стояна Жуплянина, его родителей и сына. Они громко разговаривали.

Увидев меня, Младич встал, мы по-братски обнялись. Улыбаясь, он с какой-то гордостью и радостью представил меня окружающим. Только после того как они закончили тему, связанную с родными, мы перешли в отдельную комнату. Он и Боса предлагают мне кофе, напитки — совсем как дома, в Белграде. Комната эта неплохо оборудована: в ней посуда, автоматы с освежающими напитками, кофейный автомат, микроволновка и даже посудомоечная машина. У стола — большая корзина, наподобие тех, что для белья, а в ней лежит всё, что можно принести из своей камеры или тюремного магазина-буфета.

Мы общались, шутили, рассказывали о событиях, как никогда прежде. Была иллюзия, что мы не там, где на самом деле. В голове проносились темы, события, факты, которые хотелось обсудить, проверить эмоции.

Смотрю на командующего и вижу глаза того великого и храброго Человека с большой буквы. Болезнь оставила на нём тяжёлый след. Правая сторона тела плохо слушается, но он отчаянно борется за концентрацию. И мы говорим, говорим, шутим, смеёмся, как никогда ранее. Он перебрасывается шутками и с надзирателями. Они отвечают ему тем же. По всему видно, что он тяжело болен, но мне ясно, что он свои болезни объявил главными врагами и всю свою волю задействовал для сопротивления с целью выжить и иметь возможность в зале суда рассказать всю правду, когда до этого дойдет дело.

Я тихо спросила его:

— Ну как ты?

И гляжу, чтобы запомнить его выражение лица и отблеск вопроса в его взгляде.

Он, качнув головой, отмахнулся, кратко заметив:

— Не будем сейчас об этом, — и сразу же обрушил на меня лавину своих вопросов о моей семье, сыне, друзьях и тех, кто пытается выдать себя за них… О Косово… Извиняется за то, что нас с мужем нынешние власти преследовали за дружбу с ним. Я, разумеется, не принимаю эти извинения, говорю:

— Ничего, каждый делает своё дело.

Когда я получила слово, сказала серьёзным тоном:

— Ты звал меня, и вот прибыла, чтобы подать тебе рапорт!

— Я тебе уже говорил, что у меня нет никаких замечаний по содержанию твоей книги. «Рапорт» я прочитал четыре раза. Ты, Лиля, подала истории настоящий РАПОРТ о борьбе сербского народа за свободу. Единственное, о чём сожалею, что не имел возможности сообщить тебе ещё некоторые детали и лучше разъяснить отдельные ситуации и поступки определённых людей. Но ты и без этого не допустила ошибок в их оценке.

Меня затрясло, и я едва сдержала слёзы. Собственно говоря, великий военачальник присвоил мне награду всей моей жизни.

Я только и смогла встать по стойке «смирно» и сказала ему:

— Спасибо тебе, брат!

А он тем же тоном попросил прислать ему все три книги написанной мною «Трилогии о Сребренице»: «Истинная Сребреница», «Сербские мученицы Сребреницы», «Крики и предостережения».

Далее вновь начались вопросы, расспросы… Мы затрагивали трудные темы, переплетая их с шутками, а потом возвращались к началу.

Из всего арсенала глубоко продуманных отвратительных лживых обвинений в его адрес наибольшее возмущение у Младича вызвало утверждение о том, что, находясь в Сребренице в июле 1995 г., он перед теле- и кинокамерами раздавал детям конфеты, а сразу же после съемки отбирал их! И такое лживое утверждение включено Гаагским трибуналом в доказательную базу обвинения против генерала. Он просил разыскать этот фильм о Сребренице и показать всю правду о событиях тех дней. Два дня спустя он с возмущением говорил об этом в зале суда на статусном заседании, хотя единственным вопросом, вынесенным на рассмотрение, было тяжёлое состояние его здоровья.

Обсуждая тему добровольной сдачи, жизни и смерти, он говорил, что не мог позволить себе так просто умереть, так как это не соответствует его характеру, званию и положению, тому, за что он боролся, ради чего он жил.

Когда я сообщила ему, что была на праздновании Дня святого Лазаря в селе Лазарево, откуда полицейские увели его в Белград в суд по военным преступлениям, и что жители села хотят его переименовать в Ратково, он не соглашается:

— Пусть хранят имя Лазаря, его кости защищают Косово и Метохию, а эта часть Сербии сейчас под самой большой угрозой!

Далее он говорит, что должен «объединить и сплотить сербство по всему свету», бороться за Величественную, а не Великую Сербию! Повторил и мне то, о чём не раз говорил на статусных заседаниях суда, а именно то, что в Гааге он защищает не себя, а сербский народ, Республику Сербскую и Сербию!

Все два дня, сколько длилось наше общение, он старался держаться, выглядеть более здоровым, чем это было на самом деле Он часто цитировал отрывки «О счастье» из книги Йована Дучича «Наследие царя Радована». И всё расспрашивал, всё объяснял мне. Я вынесла оттуда множество незабываемых тем для будущих записей. Он вспоминал что-то так, будто желал, чтобы это было сейчас, поскольку правда о прошедшем его глубоко мучила. Но, замолкая, он замечал в моих глазах пытливые вопросы… И мы говорили, говорили…

И хотя он и убеждал меня, что он счастливый человек, поскольку является неотъемлемой частью своего народа и у него есть преданная и достойная семья, внуки, друзья, однако судьба его дочери Анны остается для него тягчайшей раной:

— Она составляла половину моего бытия… Она не покончила с собой. Не могла она выстрелить себе в голову из моего пистолета!

И потекли слезы… И спазмы сдавили горло.

Затем посреди детального рассказа о событиях в Книне, он вдруг неожиданно спросил:

— А знаешь ли ты, Лиля, какой это ужас извлекать обугленные тела молодых солдат из подбитых танков… После этого тебя ещё несколько дней преследует запах смерти тех детей. А сколько подобных чудовищных картин было в Сербской Книнской крайне!