Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - Сергей Яров

Нельзя сказать, чтобы власти не ведали об этом положении. Борьба с бюрократизмом, «волокитничеством», канцелярщиной, взяточничеством, комиссародержавием началась сразу же после образования новых структур и не прекращалась на протяжении всей Гражданской войны. Уже 20 апреля 1918 г. большой Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны поручил комиссару юстиции Н.Н. Крестинскому выработать резолюцию о борьбе против взяточничества и представить на утверждение депутатам Петросовета[141]. С соответствующим докладом на заседании Совета выступил председатель Революционного трибунала С.С. Зорин. Признав, что взяточничество есть и развивается, он предложил бороться с ним «разъяснениями и репрессиями». Лица, дающие и берущие взятки, должны были привлекаться к ответственности[142]. На общероссийском уровне эта борьба была подкреплена изданием 8 мая 1918 г. декрета СНК о взяточничестве, определявшем наказанием для недобросовестных чиновников лишение свободы сроком до пяти лет[143]. Однако положение не изменилось. В конце сентября 1918 г. с гневной статьей, обличающей бюрократов, на страницах «Петроградской правды» выступил Зиновьев. По его мнению, дух бюрократизма – более страшный бич, чем чехословаки, холера или правые эсеры. Призывая покончить с ним, автор провозглашал: «Новому времени новый костюм потребен для нового дела»[144]. Подобные выступления вряд ли могли утешить рядового гражданина, так как вреда бюрократам они не наносили.

С конца 1918 г. борьба с отрицательными сторонами работы советских учреждений стала приобретать менее отвлеченный агитационный характер. В октябре-ноябре 1918 г. Петроградское отделение Рабоче-крестьянской инспекции начало ревизию отчетности и делопроизводства районных Советов. Среди выявленных недостатков контролеры отмечали, в частности, наличие в сейфах Советов вещей из драгоценных металлов, облигаций, золотых и серебряных монет, которые, согласно инструкциям, должны были сдаваться в финансовые органы[145]. В конце января 1919 г. объединенное заседание Совета комиссаров СКСО и исполкома Петросовета приняло совместное постановление. «Ответственные руководители отделов, комиссариатов, районных Советов должны привлекаться к революционному суду не только за умышленное злоупотребление по должности, но и за халатность, плохую отчетность, незнание своего дела, бумажную волокиту и т. п., – говорилось в нем, – принадлежность к РКП от ответственности не избавит»[146]. Отныне же каждый депутат Петросовета должен был отчитываться перед своими избирателями не реже одного раза в месяц. Одновременно стали раздаваться голоса и о необходимости чистки в коммунистическом и советском аппаратах. С таким призывом выступил на страницах «Красной газеты» Н. Мещеряков. По его мнению, чтобы избавиться от «обилия нечисти», надо выяснить прошлое всех служащих, а новых, в том числе и беспартийных, принимать только при наличии благоприятного отзыва с прошлой работы или по рекомендации одного-двух коммунистов[147]. Подозрение в нелояльности к советской власти вызывали в данном случае главным образом старые служащие, но обойтись без них новые управленцы не могли. Более того, в эти же дни НКВД разослал циркуляр, в котором рекомендовалось «старых чиновников не увольнять. Не давая им ответственных постов, их желательно оставлять на службе». Не являлись исключением даже бывшие полицейские чины: самые незаменимые из них с разрешения местных исполкомов и большевистских партийных комитетов могли отныне служить новому обществу[148].

Нетрудно заметить, что борьба с бюрократизмом пришлась на тот же период, когда решалась проблема взаимоотношения между партией большевиков и Советами. Как составная часть проблемы антибюрократические меры рассматривались на VIII съезде РКП(б) в марте 1919 г. и нашли отражение в новой программе большевиков. По мнению делегатов, причины «частичного возрождения бюрократизма внутри советского строя» объяснялись недостаточно высоким культурным уровнем, отсутствием необходимых навыков у новых чиновников, отвлечением самого развитого слоя городских рабочих на военную работу и привлечением старых специалистов. Все упиралось, таким образом, в личности, но не в систему органов власти, в незыблемости которой сомнений не возникало. Соответственным образом мыслились пути преодоления этого зла: привлечение каждого члена Совета к определенной управленческой работе и последовательная смена этих работ, а также «постепенное вовлечение всего трудящегося населения поголовно в работу по управлению государством»[149]. Как и положено программному документу, эти меры не могли быть реализованы быстро. Для ослабления отрицательного влияния бюрократизма в ближайшее время предпринимались и иные усилия. В мае 1919 г. при Петроградском отделении госконтроля была образована комиссия по сокращению штатов. По сообщению «Красной газеты», проведя сокращение в комиссариате торговли и промышленности и пожарном страховом отделе ВСНХ, комиссия приступила к аналогичной работе в комиссариате народного просвещения[150]. Вероятно, эффективность подобных мер была невысокой, если учесть, что, как уже упоминалось, в 1920 г. численность служащих (в процентном отношении ко всему населению) по сравнению с 1919 г. в городе увеличилась.

Другое направление заключалось в желании уменьшить канцелярщину и волокиту в бумажных делах. В июле 1919 г. межведомственное совещание предложило учреждениям значительно упростить канцелярскую переписку, оставив лишь два типа деловых бумаг: «сношение» и «служебную записку», ограничить число подписей и различных «грифов». Допускалось сокращение наименований должностей и наиболее употребительных слов[151]. К слову сказать, распространение аббревиатур в годы Гражданской войны было чрезвычайно широким, и иногда сокращения принимали совершенно чудовищные с точки зрения русского языка формы. Достаточно назвать «Ковнуделсевоб» (комиссариат внутренних дел Северной области) или «Чусоснабарм» (чрезвычайный уполномоченный Совета рабочей и крестьянской обороны по снабжению Красной армии и флота). Появление многих подобных сокращений объяснялось, в частности, созданием так называемого условного телеграфного адреса и требованием строжайшей экономии бумаги[152].

Антибюрократические меры не давали должного эффекта, ибо носили косметический, а не глубинный характер. Поток жалоб на деятельность советских органов не иссякал. По данным бюро жалоб и заявлений рабоче-крестьянской инспекции, только за первую половину 1920 г. о непорядках в советских учреждениях написали 317, а о злоупотреблении властью – 221 человек. С 1 июня 1919 г. по 1 сентября 1920 г. из 3507 поступивших в РКИ из города и губернии письменных обращений 2207 (62,9 %) касались неправильных, по мнению граждан, действий Советов различных уровней, отделов губисполкома, продорганов и ЧК. Большинство жалоб были вполне обоснованными, так как в последнем случае, например, из 2076 рассмотренных заявлений 1307 были удовлетворены[153]. Вероятно, виновные или многие из них понесли наказание, но наказывали чиновников в основном низшего и среднего ранга. Что же касается служащих высшего ранга (речь в данном случае идет об ответственных советско-партийных работниках), они жили, обособившись не только от пролетариев, но и от многих соратников. Их жизнь строилась по законам, отличавшимся от деклараций, провозглашаемых ими же на митингах, в резолюциях и постановлениях. Круг этих революционеров был узок, и с каждым годом они все больше и больше отдалялись от народа. Некоторые элементы отдаления, объяснявшиеся поначалу здравыми причинами, с течением времени гипертрофировались и вкупе с остальными привели к пропасти между «верхами» и «низами».

«Кто у власти, тот и у сласти»

Символом нового с Октября 1917 г. стал бывший Смольный институт благородных девиц, где располагались центральные, а после их переезда в Москву местные органы власти. Многие чиновники здесь не только работали, но и жили. Первое время комиссары делили коридоры и этажи с прежними обитателями, но усилиями коменданта П.Д. Малькова в ноябре-декабре 1917 г. Смольный был частично очищен от «посторонней публики». Процесс фильтрации жильцов продолжался и при Зиновьеве. Выселяли в основном лиц, не работающих в Смольном, так как учреждений, занявших многочисленные помещения бывшего института, тоже было с избытком. В августе 1920 г. здесь размещались ПК, канцелярия исполкома, отделы хозяйственный, литературный, продовольственный, медико-санитарный, финансовый, агитационно-пропагандистский, телефонной связи, информационный III Интернационала, секции военная, работниц, фронтовая, мандатная комиссия, комитеты РК, обороны, служащих, помощи больным и раненым красноармейцам, ЧК по забронированию квартир, уполномоченный Смольного и совет трудовой армии, издательство III Интернационала, а также радио– и переговорочная станции, почтовое отделение, библиотека-читальня, музыкальная школа, Смольный детский дом (ясли), фотокиностудия, отряд особого назначения[154]. Если добавить к перечисленным в списке учреждениям и организациям многочисленные вспомогательные технические службы, то Смольный превратился в огромную и переполненную «коммуналку». По воспоминаниям В. Семенова, работавшего в Смольном в 1918–1919 гг., в это время «штаб революции» обслуживали более 1000 рабочих и служащих[155]. О количестве проживающих прямых сведений нет, но, по косвенным данным, приблизительную численность можно установить, во всяком случае для 1920 г. Из 725 комнат и квартир 594 являлись жилыми. Существовавшей при Смольном баней, работавшей два раза в неделю (четверг – мужской день, суббота – женский), ежемесячно пользовались примерно 5000 человек. Таким образом, количество жильцов превышало 600 человек[156].