Останови часы в одиннадцать - Барбара Навроцкая

Он взял пиджак, с трудом просунув руки в рукава, пиджак был очень обужен, но ему шли только такие. Быстро переложил мелочь из куртки во внутренние карманы.

– Исключительно удачный костюм, – сказала она. – А ты еще отказывался от этого материала. Сколько пришлось уговаривать.

– Сейчас не стоит шить костюм. Много хорошей готовой одежды в магазинах, а у меня стандартная фигура и мало денег.

«Ключи лежат на столе, другая связка – в кармане. Надо что-то сделать, чтобы она о них забыла». Он выбежал в переднюю, подал ей пальто, потом взял под руку и повел в сторону выхода. Дверь за ними захлопнулась.

– Задвинь засов, – напомнила Ирэна. – Ой, я оставила ключи. Столяр. Да ладно, возвращаться не стоит. Возьму завтра. Куда ты идешь? В «Ратушевую»? – спросила она рассеянно, занятая секретером.

Ирэна сама подсказала ему название ресторана. Она никогда не проверяла, куда он ходил, он мог ей сказать что угодно. Она остановилась на перекрестке, встала на носки и поцеловала его в щеку.

– Мне сюда. Заодно зайду к столяру. В котором часу прийти завтра?

– Может, сначала позвонишь, а?

Он дошел до ресторана, прошел мимо, взял на стоянке такси. Поезд в Ольштын отходил через сорок пять минут. Скорее домой. Он рванул ящичек, вытащил пистолет. Послал патрон в ствол машинально, не думая. Возиться с ящиком и убирать комнату времени не было. Нужно еще купить билет. У кассы могла быть очередь. Толпы на станциях и пустые вокзалы, как он знал по опыту, ситуации непредсказуемые.

Он крутился по перрону и думал, что сделает Ирэна завтра утром, поскольку у него не будет никакой возможности ей позвонить.

«Почему я так спешу? – попробовал он рассуждать спокойнее. – Через две недели я мог бы и для этой поездки найти предлог. Как бы Ирэна не наделала шума. Нет. Она гордая. Гордость никогда не позволяла ей искать меня на службе или у знакомых, даже когда я раз или два был в загуле. Но лучше не заставлять ее беспокоиться. Еще можно что-то сделать. Я могу ей отсюда позвонить. И что сказать? Все равно, что-нибудь».

Бегом через туннель он вернулся в зал ожидания. Набрал номер, еще не зная, что скажет. В трубке послышался сдержанный, спокойный голос Ирэны.

– Это я, – сказал он, глядя на идущую стрелку вокзальных часов.

– Хорошо развлекаетесь, – заметила она с юмором. – Ой, ой, что там за шум? Что там сегодня делается, в этом «Ратушевом»?

– Не знаю. Много людей, – смешался он, все его внимание было сосредоточено на вокзальных часах. – Ирэнка… завтра я тебе позвонить не смогу.

– Почему? – в ее голосе прозвучала обида.

– Да здесь возникло одно дело. – Стрелка часов опять прыгнула.

– Ежи, я не знаю, но происходит что-то неладное. У меня плохое предчувствие.

«О боже, говори скорее, – подгонял он ее мысленно. – Сейчас начнутся предостережения».

– Ты слышишь? Очень шумно, – она вышла из себя. – Чего хочет от тебя этот Михал?!

– Я не могу сейчас тебе это объяснить. Я звоню из ресторана. Встретимся послезавтра. Хорошо?

– Но я оставила у тебя ключи. У меня нет ключей. Я уже договорилась со столяром.

– Отмени его.

«Я никуда не уеду. О домашних делах она может говорить часами!»

– Хорошо! – бросила она со злобой. – Отменю. В последнее время ты ведешь себя по меньшей мере странно!

«Ты права», – подумал он.

– …Если я тебе надоела, так скажи! – крикнула Ирэна.

– Но, пожалуй, не сейчас! – крикнул он тоже и понял, что нервы его не выдерживают. – Прости, я не так выразился, – сказал он быстро, с мольбой в голосе. – У меня здесь неприятности, а ты сразу все принимаешь на свой счет. Прости. – Поезд отходил ровно через три минуты. Его охватило отчаяние.

– Ну хорошо, – ответила Ирэна глухим, сдавленным голосом, – позвони, когда освободишься, хотя до сих пор ты всегда для меня время находил. Я буду ждать. Слышишь? Ежи? – забеспокоилась она.

– Да. Здесь такой шум. Ну пока.

Он бросил трубку, вывалился из кабины и помчался в сторону перрона. Начальник станции как раз поднимал флажок, но, увидев бегущего, на секунду задержал движение руки. Этого было достаточно. Закрывая за собой дверь, Ежи высунул голову и крикнул начальнику: «Спасибо!» Железнодорожник улыбнулся и кивнул головой.

Ежи прошел в купе и рухнул на диван.

«Ирэна права, я сошел с ума. А если нет, то скоро сойду. Взял ли я адрес девочки? – Он заглянул в портфель. – Есть.

Если опять куда-нибудь не переехала. Почему она все время переезжает? А я? У меня были причины. Может, и у нее тоже. Какие? Почему мне раньше не пришло это в голову? Сколько ей теперь лет? – Он стал высчитывать. – За тридцать. Это уже не девочка, это уже женщина».

Первый раз он увидел ее в большой кухне дома Донэров. Пожилой мужчина пробовал затопить гигантскую плиту, кормившую когда-то армию людей, а сейчас совершенно бесполезную для старика с ребенком.

– Ничего не получается, внучка, – сказал мужчина.

– Ты не так делаешь. Ядька ее сразу зажигает.

– Печка не хочет есть брикеты.

– Хочет, хочет, только Ядька льет керосин.

– Керосин, говоришь? А, негодница, я ей это запретил. Подожжет дом, и что мы тогда скажем Донэрам?

– Дедушка! Налей керосину. Я знаю, где Ядька его прячет. Показать?

– Хм? Ну… Хорошо. Покажи.

Девочка спрыгнула со стула и вцепилась в закопченную руку Часовщика.

В этот момент они стояли уже на пороге, за спиной у него было три парня, у всех в руках автоматы. Он видел, как глаза ребенка неестественно расширились. Да. Он опустил автомат. Ему стало не по себе. Он ждал, когда девочка закричит. Даже не пискнула, только сильнее сжала закопченную руку старика и так ее повернула, что тот тоже увидел пришельцев из леса. Он помнил, как опять медленно, чтобы не напугать девочку, направил автомат Часовщику в грудь.

– Не бойтесь, – сказал опекун ребенка, – здесь никого нет. А ей, – он потрепал девочку по мордашке, оставляя черные полосы на ее щеке, – только пять годков.

– Мы голодные, – сказал он.

– Мы тоже, – спокойно заметил старик, – но не можем растопить печку. Наша Ядька захворала. Вы хорошо закрыли дверь? – спросил он равнодушным голосом.

– Да. На палку. Почему она была не заперта? Уже темно.

– Мы ждали Ядьку. Обычно я закрываю в девять. Может, вы что-нибудь сделаете с этой печью?

Они вошли, лязгая металлом, бородатые, мокрые, с комьями глины на сапогах.

«Тогда тоже была осень, – вспомнил он. – Да. Обычно осенью нас тянуло к людям. Дожди были хуже мороза».

– Йоля, где керосин? – Девочка отпустила руку старика и скрылась за сундук с брикетами. Тяжелый длинный сундук, какой обычно в то время ставили на кухне. Она с победоносным видом подала дедушке бутылку с керосином, наблюдая, какое это произведет на него впечатление. Он едва заметно улыбнулся.

– Панове, наверно, лучше умеют с этим обращаться, чем я, – он поставил бутылку возле печи. – Пожалуйста. А я уложу ребенка. Ребенок устал, – он наклонился и взял девочку на руки.

– А я… я голодная! – запротестовала девочка. – Я голодная!

– Тише, дедушка даст хлебца с маслом в постель, а чай утром. Договорились? Ну? Договорились? – доносилось уже из глубины дома.

– Много масла, – требовала девочка. – Очень много, да? А то я не буду спать. Совсем не буду.

«Потом Часовщик сам намазал ей хлеб маслом – старые картины легко возникли перед его мысленным взором в такт стуку колес ольштынского экспресса. „Ребенок должен набрать потерянные калории, не может наесться“, – приговаривал старик. Ему, видимо, не хотелось, чтобы девочка оставалась на кухне. Опасался, что она кому-нибудь проговорится о ночном визите. Нам повезло. Мы открыли тогда исключительно хорошее прибежище. Оно служило нам два года. Вплоть до… Я отыскал девочку после войны в Люблине. Господи, где я только ее не искал! Я был уверен, что она приведет меня к Часовщику, и не мог напасть на ее след. Сколько лет ей было тогда? Так… Семнадцать. Она только что окончила школу. Это был 53-й год. Я искал ее восемь лет. Но кто мог предполагать, что она попадет в руки монахинь. Я был уверен, что Кропивницкий нашел ее и прячет. После войны люди в Замостье упорно твердили, что Кропивницкий из гестапо вышел, хотя никто этого собственными глазами не видел. Когда я наткнулся па след девочки, я был уверен, что наконец-то Часовщик у меня в руках».

Он помнил свое разочарование, почти отчаяние. И тот день, когда пришел к девочке на станцию в Люблине. В глазах испуг. Она видела его всего один-единственный раз, тогда у печки. На нем была советская плащ-палатка и капюшон. Она не могла видеть ни одной черты его лица, кроме глаз. Подбородок и щеки покрывала щетина. Кроме того… ей было пять лет, а ему двадцать. И все-таки он боялся. Боялся и должен был к ней идти. Она была звеном в цепи, дорогой, ведущей к Часовщику. Сначала его ошеломила красота и цветущий вид девушки. Было ясно, что кто-то о ней заботится. Это сразу же пробудило в нем надежду.