Мужская логика. О любви, делах семейных и не очень - Джастина Биберова

– Идочка, ты же моя, моя, у меня домик, наш домик, мы будем вместе всегда, – мужичок говорил негромко и очень быстро. – Все все останется тебе и детям. Ты мне как глоток воздуха, я без тебя дышать не могу, жить не могу. Ты же живешь со мной, живешь, ты же моя! А я живу только от твоего приезда до приезда. Так больше не может продолжаться. Я надежный человек, Ида. До последнего вздоха я буду у твоих ног ползать. Ида, а наши с тобой дети, подумай о них! Он молодой, красивый, но он не твой, Идочка. Лучше синица в руках. Отпусти парня, Ида, – мужичок перешел на писклявый жалобный тон.

– Я люблю его! Люблю, понимаешь ты! Уезжай немедленно! И не смей появляться тут никогда, я сама приеду, и решим!

– Ида!

– Решим! Уходи, иначе.

Я кашлянул.

– Не помешал?

Тот самый мужичок, что приходил ко мне в автосервис, откачнулся к стенке, закрыв руками голову. Ида стояла в проеме двери, белая как стенка, с окаменевшим лицом. Я прошел, впервые не разуваясь, в квартиру, взял документы, зимнюю куртку. На мгновенье задержался возле фотографии детей, помедлил, но не взял фото. Ключи от дома повесил в прихожей и вышел.

– Миша! – Ида простонала мне вслед.

Я вышел на улицу, осмотрелся и пошел к машине. Сел в нее, завел мотор и выехал из нашего двора. Проехав немного по городу, свернул в первый попавшийся двор и заглушил мотор. Я сидел в тишине, уставившись в одну точку прямо перед собой. Жизнь поставила мне одну за другой подножки, но горькую пилюлю подсластила загадочным подарком. Словно в шторм попал, и ветер резко кренит корабль с одного борта на другой. В чем смысл? Или я не вижу ничего, не понимаю ничего в этой жизни? И мне дали под дых и прямым в лоб, чтобы я прозрел, проснулся и оценил обстановку. Жизнь, она не только под носом в мелочной каждодневной суете.

Люди не в состоянии различить глазами ни того, что слишком близко, ни того, что слишком далеко. Мы все страдаем слепотою, мы различаем не дальше, чем на расстоянии полета камня. Я, кажется, становлюсь философом.

Когда орел поднимается до самых облаков, сквозь дождь и снег, за пределы того пространства, где нет уже молнии и грома, он начинает плавно скользить в заоблачной высоте, крылья служат ему парусами, а хвост кормилом. Паря почти неподвижно на страшной высоте он окидывает взором все, что расстилается далеко внизу, он держит всех под контролем и ждет лишь удобного случая, чтобы обрушиться на выбранную добычу с быстротою молнии. О нападении никто не подозревает – орел же недосягаем.

– Лучше быть орлом, – горько усмехнулся я, – чем мокрой кудахтающей курицей.

Я сжал кулаки до боли. Я смогу подняться над самим собой на такую высоту, чтобы увидеть, в какой яме сидел.

И погода под стать: ни с того ни с сего пошел дождь, переходящий в снег, который зашлепал тяжелыми крупными каплями по лобовому стеклу, тут же стекая вниз.

Глава 5

Я закурил. Выпустил длинную струю дыма в окно.

Так, что мы имеем? Руки-ноги на месте, голова вроде тоже на место встала.

Квартиру со всеми шмотками – детям! Деньги на дом у меня есть, работа есть. Вот боль из сердца не выкинешь сразу. Даже дерево не выдерешь аккуратно с корнем, что-то от корня да оторвется и навсегда на старом месте останется. Теперь я размышлял, куда ехать. У матери будут огромные глаза, для нее это удар, отложим.

Оказалось, друзей много, а пойти сейчас не к кому. Нытье и переливание из пустого в порожнее, треп… Не-е-ет, пересказывать – это не по мне. Это касается только меня лично, само разрулится со временем.

Я заехал в магазин, взял пива и еды – надо что-то запихнуть в себя, и поехал в «Сервис». Выпил бутылку пива, немного поел и лег спать прямо в конторе на диванчике. Чем больше прокручиваешь в мозгу, тем больше цепляет. Пусть все катится, куда хочет! Я резко повернулся на спину, закинув руки за голову. Уеду на вахту, куда угодно! Трусишь? Как страус голову в песок хочешь зарыть? Все, хватит! Спать! Утро вечера мудренее.

Утром я уже был почти счастлив. Лучше кончить разом, если так все открылось и сложилось. Детей жалко.

Значит, не любил я Иду. Значит, просто привык и катился по жизни. Любил бы я ее – вырвал бы из лап любого, защитил, закрыл собою, простил. Я ее простил уже, и она меня прощала, раз так жила.

В загс мы не ходили – мы уже свободны. Если дети окажутся от него – здесь побольнее удар. Я вышел покурить.

– Ладно, – сплюнул я, – переживем и это!

– О, какие люди, кого я вижу! – Герман подкатил на своей тачке. – «Чуть свет уж на ногах! И я у ваших ног», – процитировал он.

– Ты что, классиков перечитываешь? – удивился я.

– Да помнишь, познакомился с одной, вот она и читает мне, – Герман достал сигарету и закурил. – В библиотеке работает.

– Значит, Гера, она читает, а ты растешь над собой, – проговорил я задумчиво. – Ну все, за дело!

Весь март я работал не поднимая головы. Жил в конторе, мужики не задевали эту тему, и я молчал. Пару раз был у мамы, она до сих пор не может толком понять, в чем дело, или не подает виду. На все ее расспросы я коротко бросаю: «Потом!».

Я не звонил все это время Наташе. Несколько раз приезжала в гараж Луиза, но меня ни для кого нет. Так уж я решил. Разобраться в себе, прежде чем начать новую жизнь. Не бросаться же из огня да в полымя. Но и клин клином вышибают! Мужской голод не тетка, берет свое.

Я не умею грустить долго – это бесполезная трата времени и нервов. Не обижаюсь на весь мир, тем более на всех женщин. Если уж совсем плохо дело, то остается только смеяться.

– А, Герман? – подмигиваю я.

– Что, давай порубаем, Михаил, – живо откликается Герман.

– Как раз кстати, я хочу есть. Герман, тащи мясо, я там шашлык принес, еще горячий, по-моему. Где остальные?

– Так что ж ты молчишь, и зачем нам остальные? – хлопает ладонями Герман.

– Да там на всех хватит.

Мы поели – сразу стало веселее на душе. Налили по кружке крутого кипятка, заварили чай.

Стою на крыльце нашей конторы, курю. Мужики травят байки, через окно слышно: смехотерапия и треп на глобальные темы. Вот уж кого не ожидал увидеть, так это Иду. Подъехала на своей машине.

– Миша, надо поговорить нам с тобой.

– Говори! – мы отошли за тот самый угол, где «поговорили» тогда с мужичком.

– Миша! Иди домой!..

Я в недоумении поднял брови.

– Квартира твоя, живи дома, – и она протянула мне связку ключей.

Удивительно, я смотрел на Иду совершенно спокойно, уже как на чужую жену. Ида опустила глаза.

– У нас все есть, мы уезжаем к матери в деревню.

Я не мог понять себя в эту минуту. Идти домой, где так пусто? Но и валяться в конторе мне надоело.

– Мы уезжаем сейчас, попрощаешься с детьми? Они у твоей мамы. Я отрицательно качаю головой: я не могу с ними прощаться.

Она засунула ключи от квартиры мне в карман.

– Миша, я люблю только тебя, верь мне! Так сложилось… Слезы катятся у Иды по щекам. Может, есть такие, кто верит в женские слезы, но это не я. «Крокодил тоже обливается слезами перед тем, как съесть свою жертву», – подумал я в тот момент. Может, я был не прав. По крайней мере, не я довел ее до слез.

– Будь счастлива, Ида, – я повернулся и ушел в контору, не оглядываясь.

На работе все валилось из рук. Не мог сосредоточиться на делах. Прощаться с детьми, как вы себе это представляете? Они кинутся на шею с криками «Па-а-а-па», и что после этого делать?

С утра еду в областной центр. Получил бумагу из клиники – анализы на установление отцовства готовы.

В душе неразбериха, но пусть все скорее прояснится, тогда можно действовать по-другому. В центре много народу, но у нужного мне кабинета почти никого. Я заглядываю, но меня просят немного подождать. Медсестра с приветливой улыбкой приглашает в кабинет и сообщает мне:

– Да вы не волнуйтесь, все у вас хорошо, дети не ваши, вы не являетесь биологическим отцом.

Медсестра смотрит на меня испытующим взглядом, пытаясь понять, радостной ли стала новость для меня. Может, я отказываюсь от ненавистных мне алиментов. Ну что ж, по крайней мере, вопрос ясен, как белый день. Я взял бумагу и ушел из клиники. На улице ветер, в его вихре кружатся мелкие прошлогодние листья. Остатки пыльного серого снега обрамляют газоны и тротуары. И все-таки пахнет весной. Значит, Ида знала, что дети не от меня!

Перед глазам замелькали разные детали из нашей семейной жизни и слезы Иды о том, что она не может больше иметь детей. Она чувствовала себя виноватой и все хотела подарить мне моего ребенка, а я даже не догадывался об этом. И эти частые ее поездки в деревню. Я вздохнул, сдвинув шапку на самый затылок, и присел на лавочку возле корпуса областной клинической больницы. На душе было муторно, словно в нее плюнули. Выкурил не спеша сигарету, всматриваясь в синее бездонное небо. Хорошо, что весна не за горами.