Тень правителей (сборник) - Роман Воликов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пьём до дна! — сказал Николай.
Я выпил и рухнул в кресло: — Слушай, я следующую пропущу! Ну, ты и пить, точно профессор!
Николай налил себе из какой-то очередной бутылки: — Авиценна писал, что когда мысли становятся вязкими, следует выпить кубок чистого вина. Просто у каждого свой кубок.
Я скользил в невесомой теплоте по волнам эфира и сквозь разреженный воздух внимал речи Николая.
— … История человеческих цивилизаций идёт по спирали, неуклонно стремящейся вниз. В этом смысле строительство Вавилонской башни была, пожалуй, последней попыткой поднять голову к звёздам. Но, увы, безуспешная. Башня была разрушена, строители мертвы. Следовательно, таково предназначение человечества в мироздании — сидеть на земле и ковыряться в своих эгоистических комплексах. Заметь, за очень короткий срок, каких-то там три-пять тысяч лет, великие сакральные науки человечества: космогония и астрология превратились в жалкий аттракцион для болванов. И мы гордо запускаем ракеты на несчастные сто километров, чтобы удивляться крупицам знаний, которые сами по себе, вне целостности бытия, ничего кроме вреда не приносят.
— Ну, ты не прав, насчёт ракет, — моя попытка проявить эрудицию была героической и последней. — Слушай, а Вавилонская башня это где бог все языки перемешал и народ передрался?.. — не договорив, я вновь поплыл по волнам эфира.
— Как дело было, точно никто не знает, — голос Николая звучал совсем уж издалека. — Покрыто мраком времени. Археология, конечно, хорошая наука, только по черепкам и окаменевшим какашкам не угадаешь чувств и настроений тогдашних людей. В этой науке самая популярная точка зрения — реконструкция, а, проще говоря, домыслы конкретных учёных мужей, каким им хотелось бы видеть тот или иной исторический этап. Домыслы, кстати, часто бескорыстные и без тени на тщеславие, но столь же нелепые, как если бы за бабло они создавали телевизионные мифы. Письменные же источники столько раз переписывались, терялись и находились во множестве версий, служили авторам подспорьем для доказательства одним им близких постулатов и поэтому давно уже позабытых. Признаться, я много бы дал за то, что на каком-нибудь том свете пообщаться с авторами Библии. Согласись, эти люди, прикрывшиеся всякими Луками, Матфеями, Иоаннами, сумели подняться над временем и пространством, иначе созданные ими образы не влияли бы так сильно на души всю христианскую эру. Но и в тоже время они завораживающей красотой истины заложили фундамент этого дамоклова меча сомнения — «верь в меня, потому я есть…» Уже просвещённые римляне, впитавшие в себя все достижения материалистической логики, я бы сказал, достойные ученики Пифагора, сочли это нелепицей, если не дикостью. Как можно верить в незримое, которое не пощупать, ни проткнуть мечом. Древние боги были роднее, те подличали, с удовольствием завидовали и предавались людским порокам, с ними в известной степени можно было договориться, ведь договорился же Парис украсть чужую жену. А здесь же — чрезмерная жертвенность подозрительно плохо пахнет, и зачем отказывать себе в жизни ради эфемерного загробного небытия. Но, как есть усталость металла, так есть и усталость умов. Римская цивилизация, наверное, могла бы путем синтеза влившихся в неё знаний вынести из тогдашней сумятицы нечто более гармоничное, чем сегодняшняя духовность…
Увы! История не терпит сослагательных наклонений, император же Константин, провозгласивший христианство догмой, слишком торопился, революцию надо делать, пока молод и красив, и женщины рукоплещут, и литавры гулко звучат в ушах, и рука крепко поднимает меч за правое дело.
Существует любопытное предание о некоем Бруте, однофамильце убийцы Цезаря. Один из последних римских сановников в Британии, когда войска уже вовсю эвакуировались, и полчища совсем не джентльменских англосаксов лезли через вал Андриана, сидел на своей вилле на берегу Темзы и превесело употреблял варёные яйца. Он ел их целыми дюжинами, запивая по греческому обычаю вином, разбавленным водой. Именно эту деталь почему-то подчёркивал один из немногих его спасшихся рабов, когда добрался до метрополии и докладывал родственникам о печальном конце Брута.
Так вот, этот вышеназванный Брут сидел на вилле, ел яйца и рассуждал: «Наша эпоха умирает. Она была великая, но мне сложно сказать, насколько лучше или хуже предыдущих. Я не поэт и не философ, поэтому мне трудно оценивать. Я просто понимаю, что небо расчищает место иным факторам, которые, очень хотелось бы верить, никогда не достигнут нашего величия. Зачем бежать через пролив в Галлию? Она падёт. Зачем бежать дальше в Рим? И он падёт. Возможно, это произойдёт спустя много лет после моей смерти. Но мне отчего-то не нравится остатки моих дней наблюдать за агонией».
С этими словами умер Брут или успел ещё что-то высказать, раб точно не знал. Он отчалил от берега на лодке в те минуты, когда варвары уже взламывали ворота виллы.
Но хватит, пожалуй, грустных историй. Девок вызвать, полночный кутила?
— Ага! — сказал я и провалился в сон.
…Я не знаю, во сколько точно я проснулся. Мобильный телефон разрядился, стояла кромешная тьма, так что часов, если они и существовали в доме, видно не было. Я лежал на диванчике, который, как я начал припоминать, располагался рядом с креслами и столиком, где происходило наше возлияние. Голова трещала нещадно.
«Блядь, намешал всякого говна! — моему раздражению не было предела. — Свет что ли в доме отрубили?!»
Я поднялся, подошёл к столику и нащупал зажигалку. Я закурил и допил остатки рома из стоявшей тут же бутылки. Реальность постепенно обретала вполне осязаемые формы. Николая нигде не было. Я сунул руку в карман джинсов: деньги и паспорт на месте. Хотя вряд ли хозяин этого дома мог оказаться банальным воришкой.
«Кухня, кажется, в том направлении…» — и, вытянув вперед, как свечку, постоянно гаснущую зажигалку, отправился на поиски Николая.
На кухне на полу стоял не до конца опустошённый ящик с бутылками, в котором, слава яйцам, лежал фонарик.
И тут я услышал музыку. «Мерещится…» — сначала решил я. Но, нет, совершенно отчётливо откуда-то сверху звучала органная музыка. Я включил фонарик и принялся обследовать дом.
Я походил по второму этажу, где размещались спальни. Ни души. Третий этаж занимал огромный кабинет-библиотека, обставленный с изысканным вкусом антикварными, скорей всего, вещами, поэтому компьютер на зеленом сукне письменного стола смотрелся некоторым диссонансом. В кабинете музыка была слышна совсем хорошо. Торжественная, но не подавляющая. «Бах, наверное…» — подумал я.
Из кабинета наверх, к источнику музыки, вела узкая винтовая лестница. Я поднялся по лестнице, открыл люк и выбрался на небольшую площадку. Метрах в трёх из слегка приоткрытой двери лился мягкий свет и звучала музыка. Я заглянул и первый раз в жизни мне всерьёз захотелось перекреститься.
Посреди огромного пустого зала стоял стол. На столе чёрный лакированный гроб, в котором неподвижно сидела обнаженная брюнетка с шикарными формами, усыпанная жёлтыми лепестками лилий. Глаза брюнетки были закрыты. Вокруг гроба с брюнеткой катался на роликах голый Николай с кокетливо повязанным на члене розовым бантиком и бормотал что-то невразумительное себе под нос. Торжественно звучала музыка. Вдруг брюнетка открыла глаза и захохотала.
Я кубарем скатился вниз, схватил первую попавшуюся бутылку и залпом осушил её. Я перевёл дух: бесы вроде бы за мной не гнались…
Так прошло минут десять. Миллиарды противоречивых мыслей одновременно крутились в моей гудевшей с бодуна голове, когда лестница заскрипела под лёгкими шагами. Я резко оглянулся в поисках кухонного ножа или хотя бы вилки.
Брюнетка вошла на кухню и сказала: — Привет! Тебя кондратий не хватил?
Я молча пялился на голые сиськи.
— Да не бойся ты! — засмеялась брюнетка. — Я не призрак. Хочешь титьку потрогать?
— Ты кто такая? — ко мне наконец вернулся дар речи.
— Я — Людмила. С Ленинградки. Я приехала два часа назад. Ты разве не слышал?
— Нет. Я спал, — сказал я.
— Немудрено, — сказала Людмила. — Николая не перепьёшь. Старый чёрт, но крепкий.
— А где Николай? — спросил я.
— Сейчас свои то ли мантры, то ли псалмы дочитает и придёт. Велел тебя успокоить. Ты «Drambuie» будешь?
— Нет, — сказал я. — Лучше водки. А что такое «Drambuie»?
— Ликерчик такой клёвый. Я когда к Николаю приезжаю, всегда его пью.
Мы сидели молча и пили каждый своё. Николая всё не было.
— Слушай, — всё-таки я не выдержал. — Ты мне скажи, чего там такое наверху было?
— А-а! Фигня! — лёгко сказала Людмила. — Я, правда, тоже чуть не описалась, когда первый раз приехала. Всё кричала: «Дяденька! Не надо мне никаких денег. У меня в сумочке три тысячи рублей есть, заберите, только отпустите!» А он вытаращил на меня свои глазища, раздевайся, говорит, и лезь в гроб. Сам голый, на роликах, а на торчке чёрный бант завязан.