За гранью возможного - Владимир Киселев

Откуда могли знать Пикунов и его бойцы, что шесты в руках фашистов всего-навсего дорожные указатели, что это был не агитпоезд, а карательный отряд и что такие же отряды остановились и с другого конца Сторонки, за деревней Корытное и дальше. А не развертывались они в боевые порядки потому, что ждали сигнала к началу действий.

- Сейчас мы им покажем, как надо агитировать, век будут помнить!

Пикунов весело подмигнул Шахно и приказал рассредоточиться, ждать его сигнала. Рядом залег Козлов с ручным пулеметом, с другой стороны пристроился Санкович, за ним Пантолонов.

Фашистский офицер тем временем спрыгнул с подножки грузовика, нетерпеливо зашагал взад-вперед, то и дело посматривая на часы. Пикунов взял его на мушку.

- Огонь!

Бойцы открыли пулеметную, автоматную, ружейную стрельбу. Ярко вспыхнул и загорелся головной грузовик, ткнулся лицом в дорогу офицер, послышались крики, стоны.

- Вот как надо произносить речи!

Пикунов засмеялся. Он рассчитывал, что фашисты драпанут и тогда он поведет людей в атаку... Но вышло иначе: гитлеровцев не ошеломило внезапное нападение. Под градом пуль они ловко соскакивали с машин, повозок и, занимая оборону, открывали огонь.

Пикунов понял, что ошибся, когда поблизости стали рваться мины. Как ни обидно было это сознавать, но он сам вовлек бойцов в ловушку. Надо было срочно искать выход из создавшегося положения, пока каратели не развернулись в боевые порядки. Лучший вариант отхода - стремительный бросок через большак и болото в бурелом.

Он приказал передать по цепочке, чтобы все пробирались на сухую гряду к шалашу. Лес с этого края почти вплотную подступил к дороге, и преодолеть расстояние до болота было сравнительно легко, если не считать сам большак, всего несколько метров... Ведя огонь и тем самым отвлекая внимание на себя, Пикунов дал возможность удачно проскочить большак Шкарину, Козлову, Храпову, остальным.

"Всего несколько метров, потом небольшая лощина, какое-то время вне досягаемости пуль, а там пойдут кочки, кусты, деревья - родная природа прикроет". Пикунов уже почти пробежал большак и даже подумал о том, что удачно все-таки выпутался, оставалось всего с метр-полтора... Собрался прыгнуть с насыпи, как что-то больно дернуло его за бок. Ощущение такое, будто зацепился за острый крюк. Земля вздрогнула, качнулась в одну сторону, в другую, и он на мгновение, всего лишь на мгновение соскользнул с нее...

Открыл глаза и подивился - все небо в кровавых точках. В ушах зазвенело. До него донесся знакомый голос, но он никак не мог понять, чей, пока близко перед собой не увидел озадаченного Шкарина.

- Командир, да ты, никак, ранен?

И только тогда Пикунов понял, где он находится, что с ним стряслось.

- Как, успели? - спросил, с трудом шевеля враз пересохшими губами.

- Да, командир. - Шкарин осторожно сволок Пикунова с большака, за насыпью взвалил на плечи, подхватил два автомата и, широко расставляя ноги, пошел к кустам.

Страшная боль пронзила обмякшее тело Пикунова.

- Подожди, друг, - умоляюще простонал он, - дай отдохнуть.

Боец сделал несколько шагов и бережно опустил командира за грядкой сиротливо торчащих, совсем раздетых ивовых кустов. Глянул на свои руки и обмер - они были в крови, в крови оказалась и одежда.

- Да тебя, командир, перевязать надо. - Он стал было расстегивать свою телогрейку, но в это время на большаке послышался топот кованых сапог.

- Фашисты!

Шкарин схватил автомат, дал короткую очередь, и пяток фашистов сразу вывалились из шеренги бегущих.

Рывком, забыв про боль, Пикунов перевернулся на живот, схватил автомат, нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало - кончились патроны. Он судорожно полез в подсумок за другим магазином и нащупал полевую сумку. Страшная мысль помутила сознание: он ранен и, теперь уже ясно, не уйдет от карателей. А в сумке донесения связных, документы. Нельзя, чтобы они достались врагу.

- Так как же быть, Миша? - спросил сам себя и посмотрел на Шкарина. Это была его надежда.

Шкарин, пристроившись за кочкой, вел огонь по карателям.

"Надо торопиться, Миша", - подумал Пикунов, с трудом снял сумку, кинул Шкарину.

- Друг, бери и беги к нашим, а я прикрою.

Шкарин продолжал лежать.

- Командир, не оставлю тебя!..

В глазах Пикунова опять появились кровавые точки.

- Что?! - Ветер донес обрывки немецкой речи. Михаил увидел выглядывающего с большака фашиста, прицелился, выстрелил и, собрав последние силы, приказал Шкарину: - Выполняй!

На глаза бойца навернулись слезы.

- Друг, нельзя, чтобы документы попали к врагу! Понял? - Михаил больше не смотрел на Шкарина, знал: не ослушается.

Пикунов положил перед собой пару лимонок, пистолет - все, что осталось с ним. Странное дело, он не чувствовал боли, забыл про нее. Внимание его теперь было приковано к большаку - там фашисты, их нельзя подпускать к полевой сумке.

- Прощай, командир, - услышал он за собой знакомый голос, потом торопливые шаги, но ничего не ответил.

...На следующий день группа возвратилась к месту, где остался командир. Жители деревни Сторонка после ухода карателей подобрали Пикунова и перенесли в хату.

Лицо у него было спокойное, лишь немного бледнее обычного. Казалось, он просто спал.

Похоронили Пикунова в лесу около деревни.

* * *

Смерть Михаила Рабцевич воспринял как личное горе. Словно сына любимого потерял. Ни с кем не хотелось говорить. Он вывел из стойла лошадь, взнуздал ее и поехал за деревню на строящийся аэродром. Думал уехать тайком, но Линке, понимая состояние командира, снарядил охрану. Рабцевич ехал и вспоминал Пикунова. "Смерть, как она некстати... А когда, собственно, она бывает кстати?.."

Мысли Рабцевича перекинулись на далекую Испанию. Вспомнилась ночь на семнадцатое июля тридцать седьмого года. Это было спустя несколько месяцев после приезда его на Пиренейский полуостров. Командование республиканской армии готовило наступление. Во что бы то ни стало требовался "язык". Добыть его поручили Рабцевичу. На задание Александр Маркович отправился с адъютантом - двадцатидвухлетним рабочим Леоном и еще несколькими бойцами. Линию фронта преодолели легко. Еще днем Рабцевич тщательно изучил местность по карте, побывал на наблюдательном пункте. Все благоприятствовало походу. Во вражеских окопах было тихо, казалось, что там все спят. Дневная изнурительная жара сменилась приятной, убаюкивающей прохладой. Незаметно подкралась безлунная ночь, но высокое небо густо усеяли звезды, их света вполне хватало, чтобы разглядеть каждую тропку, каждый кустик. Рабцевич с трудом сохранял спокойствие - нервы натянулись в струну. Это было первое задание, которое ему предстояло выполнить с такими юными бойцами. И от того, насколько это окажется удачным, зависело будущее группы. Стали подниматься в гору. Бойцы шли за ним осторожно, шаг в шаг, но постепенно к этой осторожности прибавилась уверенность. "Языка" они решили добыть на шоссе, ведущем к городу Санадопулосу. Южные ночи длинные, и Рабцевич рассчитывал, что до рассвета они успеют не только дойти к шоссе и вернуться обратно, но и, если потребуется, пробыть в засаде не меньше четырех часов. Притаились метрах в пятидесяти от шоссе, в колючем кустарнике. Кругом все спало. Спали горы, зубцами вершин упершись в черное искристое небо, спало шоссе, источавшее накопленное за день тепло. И надо всем этим стояла какая-то хрустальная тишина. В горах прозвучал выстрел и затих вдали эхом слабеющей очереди. Рабцевич увидел: сжал автомат Леон, нацелил в темноту винтовку Хосе, Антонио прижался к Марчелло... Для них, толком еще не обстрелянных, это была первая ночь в тылу врага. "Да, подумал Рабцевич, - им еще надо свыкнуться с обстановкой". И поэтому, когда из-за склона донесся шум мотора, приказал бойцам оставаться на месте, а сам перебежал к дороге и залег в кювете.