Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

— Ладно-ладно, сделаешь, вот тогда и посмотрим, который лучше! — уже миролюбиво, по-отечески сказал Катков — он разбирался в людях — и добавил: — Но ты все же извинись перед Погореловым. Он ведь постарше тебя по должности.

Скворцов уловил, что Катков начал с ним сначала на «вы» — это когда он недоволен чем-нибудь, потом перешел на «ты» — значит, все в порядке.

Скворцов обещал извиниться и, когда Катков ушел, вздохнул облегченно:

— Ух, кажется, пронесло!

Захаров иронически посмотрел на него.

— А ты, как я вижу, перед начальством дрожишь. У вас, интеллигенции, всегда так! Работу потерять боитесь, что ли?

— А ты не боишься? — спросил Скворцов и закурил.

— Нет, не боюсь! Работяга всегда найдет работу.

К вечеру рулон был готов. Еще несколько раз наведывался Погорелов. Его словно подменили. Он уже не ругал Скворцова и Захарова. Разговаривал с ними вкрадчиво и мягко. Дружелюбно давал им советы и даже помогал паковать рулон.

«Что с ним? Почему он вдруг изменился?» — думали Скворцов и Захаров.

Все прояснилось вечером, когда Сидоров, Катков, а с ними и Погорелов пришли принимать работу.

— Так это и есть образец? — спросил начальник цеха, указывая на упакованный рулон, подошел к нему, разглядывая и прощупывая каждый шов. — Мне кажется, в таком виде надежнее будет? Так, Василий Львович? — обратился он к Каткову.

— Так, — подтвердил Катков. — Воду пропускать уже точно не будет.

— Ну что ж, — Сидоров обернулся к Погорелову, — объявляю благодарность. Заслужил! Быстро, очень даже быстро внес коррективы в свое изобретение. Молодец! На лету схватываешь.

Погорелов утонул в улыбке. Он на каждом шагу подчеркивал свою услужливость — то подсунет начальнику лист бумаги, чтоб тот мог обтереть руки, то угостит сигаретой, то поднесет горящую спичку…

— Стараюсь, Александр Александрович!..

— Что ты молчишь? — шепнул Захаров на ухо Скворцову. — Скажи им, кто внес коррективы!..

— Не важно, Захаров, кто внес коррективы, важно то, что мы вовремя закончили нужное дело. Понял?!

— Как знаешь! Интеллигенция! Да подави ты в себе приниженного человека! У тебя же травма души — лечить ее надо…

— Потом, потом, Захаров…

— Как знаешь, я только исполнитель, — выдавил Захаров и отошел сердито в сторону.

Сидоров остался очень доволен работой. Только Катков не улыбался и все время молчал, хмурился, храня какую-то тайну внутри себя. На прощанье Сидоров крепко пожал руки Скворцову и Захарову и пообещал их премировать.

Начальник цеха и Погорелов, о чем-то разговаривая, удалились, а Катков задержался и отвел Скворцова в сторону.

— Извинился? — спросил он мастера первым делом, заглядывая ему в глаза.

— Угу, — ответил Скворцов, по-детски оттопыривая губы.

— В дальнейшем, с кем бы ни разговаривал, сдерживай себя, — посоветовал Катков и, почесывая бровь, сказал: — Я вызвал Погорелова к Сидорову на завтра, и ты приходи! Этому «рационализатору» зададим баню. — Тут он кивнул в сторону Захарова. — Не хотел я здесь, при нем.

Когда Скворцов и Захаров подходили к проходной, их обогнала женщина из техотдела. Ноги у нее были хороши. И Скворцов, радостно вздохнув, теперь с удовольствием посмотрел на них, но, вспомнив Копылова, вдруг громко рассмеялся. Захохотал и Захаров, не понимая, в чем дело. На душе у обоих было радостно и светло. Скворцов посмотрел на небо и с удивлением увидел: тучи опять рассосались. К горизонту катило красное солнце.

В ДЕРЕВНЮ К МАМЕ

Сергей работает мастером на металлургическом заводе. Ему двадцать восемь лет, но он еще холост, имеет однокомнатную квартиру.

В двадцати километрах от города, в деревне Макарята, живет мать Сергея, пенсионерка. Несколько лет подряд зовет она сына в гости, но тот как-то не находит времени…

Два отпуска Сергей провел в Крыму дикарем. Ездил также с туристами на Кавказ, оттуда привез массу впечатлений. И за все это время ни разу не вспомнил мать, разве только тогда, когда получал от нее письма или отсылал ей деньги.

В этом году лето выдалось жаркое. В городе — не продохнешь. У каждого киоска, где продавалась газированная вода, людей как звезд на небе. Они обмахивались газетами, вытирали платками шеи и затылки, облизывали сухие губы.

Сергей бесцельно бродил по улицам города с расстегнутым воротом белой рубахи. Вдоль проезжей части дорог стояли пыльные кусты шиповника, да на тополях сидели угрюмые вороны, будто обозленные на весь мир и нашу перестройку, да в дорожной пыли полоскали свои махонькие тела воробьи.

С сегодняшнего дня Сергей в отпуске. В этом году он не смог достать на курорт путевку и сейчас прикидывал, куда бы поехать, и вдруг неожиданно вспомнил про письмо, которое получил утром от матери.

Сергей зашел в сквер, вытер газетою скамью, поморщился и сел. Осторожно надорвав конверт, достал лист бумаги, испещренный каракулями.

Мать, как и прежде, звала в гости.

«Стара стала, сыночек, — писала она, — не ходкая. Хочь бы приехал ко мне пособил, а то помру и не увижу боле. Истаяла по тебе, как свечка. Стыдно людей! Бают они, мол, на разживу посылает, а сам не едет попроведать мать. Неужто запужал кто тебя?»

«А что! — подумал Сергей. — Не махнуть ли на самом деле в деревню? Ведь сколько лет не бывал я дома!»

Уцепившись за эту мысль, как пьяный за забор, он резко поднялся, и сразу исчезла вялость, которая с утра его преследовала.

Весь остаток дня ушел на сборы, и уже вечером, с рюкзаком за плечами и с бокастой сумкой в руке, тронулся в путь. Солнце почти село, но город еще дышал пылью и жаром. Минуя окраину, Сергей свернул с большака и пошел знакомой с детства тропинкой. Огибая кусты