Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Улавливаю – всех под ружье и на бойню.
– Ну, зачем же так тривиально… Ладно, взглянем с другой стороны. Много чего будет делать человек, если у него все есть? В конце концов, после «Жигулей» можно захотеть «Ягуар». Но ведь можно и не захотеть. Так я говорю? Зачем нервы тратить? Сиди себе – в ус не дуй. А если…
– Тут можно ограничиться и стихийными бедствиями. Их ведь никак не избежать.
– А может и избежать. Должны же наши ученые и до этого додуматься. Но! Поймите, я не говорю, что надо все непременно развалить. Тут могут погибнуть безвозвратно и культурные ценности. Хотя сегодня все так растиражировано… Я говорю про страх. Я говорю, что когда человеку будет недостаточно пряника, у него появится кнут. Война – это дисциплина и подъем сознательности. Пассионарность. И поэтому мы всегда будем думать, работать, создавать. Так-то. Кроме того, оказаться на одном уровне с природой иногда очень полезно бывает – душу облагораживает.
– А люди?
– А люди и так склонны умирать… Да что люди! Сволочь у нас народ, прямо скажем.
– Браток, – раздался голос соседа за его спиной, – тебе в табло давно не заряжали?
– Что-то я Вас не понимаю. – Аркадьич слегка занервничал. И было с чего.
Парень был молод, здоров и неухожен. Такой что скажет, то и сделает. Я сразу узнавал этих людей по притухшему взгляду, появляющемуся у солдат, прошедших по кругам настоящего боя. С чеченской…
– Табло тебе давно не чистили, паскуда?
– Я, кто, я?
– Да, ты, лять, вонючка! Ты что про войну такое знаешь, морда очкастая? Двигатель прогресса. Лять. Ты видал, как люди умирают? Лять. Как они умирают, а живут как? Сука ты! Понял! Лять.
Все окрестное население вагона повернуло головы в сторону начинающейся разборки. Степан Аркадьич растерянно ерзал под нависшей над ним коренастой фигурой.
– Слушай, друг, как тебя зовут, – попробовал я влезть в назревающую ситуацию.
– Григорием меня зовут, но это дела не меняет. Ты тоже, лять, хорош гусь. Он говно это свое несет, а ты слушаешь. Как так и надо. Сгонять бы вас туда, под чеченом в окопах поплавать. Была бы вам двигатель прогресса.
– Но послушайте, – снова попытался что-то пролепетать Аркадьич.
– А ты еще пасть свою разинешь – зашибу!
И мы погрузились в вечернее молчание. Сосед, высказавшись, решил не бить нахохлившегося доходягу. Он еще какое-то время побурчал за перегородкой и завозился там у себя, утраиваясь на ночлег.
Степан Аркадьич потел под очками и всем своим видом искал сочувствия. Но мне было конкретно не до его проблем. Я уполз на свою полку и глазел в пространство. Движение всегда одновременно и возбуждает и успокаивает. Конечно, если тебе не удалось уснуть за рулем. Тогда можно и совсем успокоиться, и еще кого-нибудь успокоить. Ехать вдаль, перебирать глазами проносящийся мимо пейзаж – это может заполнить любую душевную пустоту, да простит мне читатель такую помпезную фразу. К тому же перестук колес создает определенный ритм – аранжирует действительность. И думать становится легче. Даже в рифмованном виде.
«Когда под вагоном толкут колеса, – подлаживался я к текущему пространству-времени, – и будки смотрителей словно медведи, на задние лапы поднявшись, с откосов глядят. И врывается скомканный ветер в вагонные окна, и нижние полки уснули. О чем-то мечтают на верхних. Прижмешься к окну и глядишь втихомолку на то, как мелькают дворы и деревни… И я ускользаю к дешевой клубнике, к палящему солнцу и теплому морю, где воздух пахуч, как букет Вероники и нет оснований для счастья и горя… Вероника, Вероника, девочка моя синеглазая», – пришпилилась в финале уже совсем другая тема.
А мотив железнодорожной магистрали продолжался и продолжался. Заунывно и монотонно как песня акына. И, наконец, вогнал меня в сон. Говорят, что любящие люди испытывают некую сверхъестественную связь с предметом своего обожания. Знают, когда ему плохо, или он счастлив, оказываются, не договариваясь, одновременно в одном и том же месте. А если кто опоздает на это не назначенное свидание, то понимают, что нужно ждать. И ждут. Ведь он обязательно придет… Я не ощущал ничего. Поезд нес меня навстречу очередной развязке. Не вез, а тащился.
Покачивания поезда отражались в навалившемся сне ощущением приближающегося моря. Я почти расслабился, когда откуда-то из глубины, с уровня подсознания накатилась волна. Жуткая волна из льда, огня, гнева вперемежку еще с чем-то неописуемым. Она наваливалась неотвратимо как позыв к рвоте. Меня сорвало и понесло вниз. Все глубже и глубже. Выбраться из сна становилось все невозможней. Стенки этого водоворота встали почти вертикально, сбросив тело в свободное падение. «Конец!» – уже плавало в мозгу, когда мне внезапно удалось открыть глаза. Резкая перемена состояния была похожа на удар о стену. Рубашка прилипла к потному телу, кончики пальцев окаменели. Я долго лежал, уставясь в темноту потолка, пока, наконец, не решился пошевелиться.
Сквозь постукивание колес по вагону плыл заунывный храп, исполняемый на несколько голосов. Пахло потом и несвежими носками, резиной и перегаром. И эти атрибуты ночной плацкартной действительности влились в мое разваливающееся сознание как холодный компресс. Я окончательно проснулся. Пробрел в туалет. Несколько пригоршней холодной воды в лицо и за шиворот помогли начать хоть как-то различать окружающие лица и голоса. Основная часть пассажиров переваривала во сне давешний ужин и события протекшего дня. Но некоторые, принимая дорогу как допинг, все еще глазели в окна, пили вино и болтали с попутчиками.
– А че, – услышал я восторженный женский голос, – в плацкарте даже получше будет. Люди вокруг. В купе того и гляди, попадешь с какой харей, так еще снасильничать может.
– Ну, ты скажешь, Марья, – откликнулась ее товарка.
– А че, вот еще как бывает. Я вот от Семеновны слыхала. Да, да. И на анализ еще потом проверяли.
– А Семеновне уже седьмой десяток, то-то на нее насильников наберется, – прохрипел их ночной кавалер.
– А хоть бы и так.
– Вот-вот. А оно ей это надо… А ты все горькую пьешь, – выдала говорившая последний неотразимый аргумент.
– Да я б, может, молоко ведрами хлебал, да козы нет, а жена не доится.
– Козел…
Я влез на свое место. Мои студенты