Оборванные нити. Том 1 - Александра Маринина

Примерно лет до семнадцати Сереге казалось, что это стихотворение — вершина поэтического творчества всей мировой литературы. Однако стоило ему закончить школу, провалиться на физике при поступлении в мединститут и пойти работать санитаром в реанимацию больницы «Скорой помощи», как ореол вокруг Гильвика померк, постоянные грязь, боль, запахи, стоны, слезы, смерти и практически непреходящая усталость быстро вытеснили из юной головы всякий романтизм, и любимые с детства строки стали казаться наивными, смешными и в общем-то пустыми.

Юлия Анисимовна была в ужасе, узнав о том, что сын не поступил в институт, и на протяжении двух следующих месяцев все разговоры с Сергеем велись на повышенных тонах и касались только трех тем:

— Ну почему ты меня не послушался и не подал документы в мой институт? У нас тебя не завалили бы на физике, ведь ты ее великолепно знаешь! Почему ты такой упрямый? Зачем тебе нужен был этот другой вуз? Что ты хотел нам с папой доказать?

— Ты хоть понимаешь, что весной тебя заберут в армию? Тебя могут отправить в Афганистан, тебя могут убить!

— Почему ты уперся с этой своей реанимацией? Почему районная больница? Неужели мы с папой не устроили бы тебя в приличное место?! Да вот хоть к Виктору Владимировичу, ты бы там как сыр в масле катался. Или даже в Склиф. Почему ты такой упрямый? Что и кому ты хочешь доказать?

Серега никому ничего доказывать не собирался. Кроме самого себя. Ему важно было проверить и убедиться: действительно ли он хочет заниматься медициной? Действительно ли может? Выдержит ли? Сумеет ли? Будет ли это так же интересно, как ему казалось, когда тетя Нюта рассказывала о строении и функционировании человеческого тела? По плечу ли ему самая тяжелая и грязная работа? И, в конце концов, мужик ли он, мужик с упрямым жестким казацким характером, о котором говорил дед Анисим?

Именно поэтому он и выбрал работу санитара в отделении реанимации одной из московских «скоропомощных» больниц: здесь можно было увидеть все — и болезни, и травмы, и отравления, одним словом, все, что угодно. Жизнь в отделении кипела и ни на минуту не замирала, вся работа казалась одним сплошным экстримом, хотя обязанности у юного санитара были весьма далеки от возвышенных материй: мытье полов, мытье, перевозка и переноска больных, помощь среднему медперсоналу. Но работа Сереге нравилась, и ни на какую другую он ее не променял бы.

Кроме того, здесь была смерть. Много смерти. Самой разной. От самых разнообразных причин. И это привлекало Серегу Саблина, пожалуй, больше всего. Он не мог бы тогда объяснить, почему его так манит, так притягивает тайна смерти. Он просто это ощущал.

В обязанности санитара входила и перевозка трупов умерших в больничный морг, который в целом принадлежал патологоанатомическому отделению больницы, но одна секционная была отдана для нужд Московского городского бюро судебно-медицинской экспертизы, где вскрывали трупы тех, кто умер в этой больнице от травм и отравлений. Месяца через три после начала работы Сергей стал регулярно в свободное от дежурств время заходить в секционные — ему разрешали присутствовать на вскрытиях. Многих из этих людей, лежащих на секционном столе, он видел у себя в отделении, когда они были еще живы, знал о том, что с ними произошло, видел, как приходили следователи и еще какие-то люди из правоохранительных органов (в то время Серега еще не очень разбирался во всех этих тонкостях). А потом видел их мертвыми. И каждый раз испытывал жгучий интерес к тому, что сам для себя называл «механизмом запечатлевания»: как, каким образом то, что произошло раньше, наложило свой отпечаток на организм человека, какие следы оно оставило, как эти следы выглядят и как их можно найти? Как их увидеть? Как правильно объяснить? Какие изменения происходят в человеке, пока качество «жизнь» медленно, а порой и стремительно переходит в качество «смерть»?

О выборе профессии судмедэксперта он в то время совсем не думал, особенно после одного разговора с медбратом — студентом пятого курса, который работал в реанимации этой больницы уже давно, тоже начинал с санитаров и знал здесь каждого человека и каждый закуток. Однажды Серега повез в морг тело умершего и застал перед секционной судмедэкспертизы довольно неприглядную картину: двое санитаров оттаскивали в сторону входной двери рыдающую женщину, а врач-судмедэксперт, совершенно пьяный, стоял, пошатываясь, и кричал ей какие-то отвратительно грубые слова, перемежаемые обильным незатейливым матом.

Вернувшись в отделение, он столкнулся с медбратом-пятикурсником.

— Чего у тебя рожа такая перевернутая? — спросил тот. — Случилось что?

Серега, не скрывая недоумения, поделился с ним впечатлениями об увиденном. Медбрат понимающе хмыкнул:

— Ну и чему ты так удивился? Ты что, не видел, что эксперты — через одного бухие на работе? Это еще у нас, на выезде, так сказать, среди чужих. А у себя в Бюро, среди своих, вообще не просыхают.

— Но как же так? — удивился Серега. — Как же можно работать пьяным? Они же могут ошибиться с диагнозом.

— Ошибиться с диагнозом? — пятикурсник громко заржал. — Да они не только с диагнозом — эти трупорезы с окном и дверью ошибиться могут, в окно выйти попытаются, в дверной проем не попадут, когда крепко «взямши». А ведь они в таком состоянии трупы вскрывают.

Но Сергей все еще не верил, что такое возможно. Тогда медбрат, понизив голос и оглядываясь по сторонам, поведал историю о некоем начальнике одного Бюро судмедэкспертизы, который регулярно и сильно квасил на рабочем месте со своим заместителем, и в один прекрасный день между ними возникла ссора, в ходе которой этот самый заместитель схватил со стола телефонный аппарат да и вмазал им по голове шефа. А шеф возьми и умри. Дело возбудили сперва, потом замяли, на тормозах спустили, а заместителя-убийцу ничтоже сумняшеся назначили на место убитого.

— Вот и прикинь, какие нравы там царят, в этой экспертизе, и что за народ туда идет, — огласил резюме пятикурсник.

— То есть сам ты не пошел бы туда работать? — спросил Серега.

— Туда? — тот презрительно прищурился. — Жмуров потрошить? Да на фига мне это надо?! Это же полная деградация, самый отстой медицины. Там с ними сопьешься за пять лет.

— А если не пить?

Пятикурсник посмотрел на юного санитара как на недоумка.

— Ну как не пить-то? Ты головой своей подумай: как не пить, если все время несут? Это ж какие нервы надо иметь, чтобы держать бутылку в руках и не выпить.

— А кто несет? — не понял Серега, который после окончания школы видел настоящую взрослую жизнь только здесь, в палатах отделения реанимации, и о многих грязноватых сторонах советского бытия не имел ни малейшего представления.

— Как это — кто? Менты несут, чтоб побыстрее результат был и чтобы в акте экспертизы написали так, как надо. Родственники умерших несут. Но не всегда бутылками, иногда и деньгами, причем хорошими, им ведь надо, чтобы покойного забальзамировали, помыли, подкрасили, короче, чтобы к похоронам все было чин-чинарем. Опять же за суть экспертного заключения нередко платить готовы. Смерть, знаешь, она штука денежная, на ней всегда можно хороший урожай «капусты» поднять. Но это игрушки опасные, залетишь — и всё, кранты, можно сливать воду. Так что никакого резона идти в экспертизу нет: ни славы, ни денег, одни трупы и сплошной геморрой.

Слова медбрата накрепко засели в голове у Сереги, который в то время еще совсем не представлял, какой именно отраслью медицины хотел бы заниматься. Знал твердо одно: он будет врачом, а уж каким — время покажет. Поступит в институт, узнает побольше о разных дисциплинах, тогда и определится. Но судебно-медицинским экспертом он не станет никогда!

Он попал в весенний призыв 1984 года. Юлия Анисимовна плакала каждый день, понимая, что с упрямым сыном справиться не сможет: он хочет служить, он хочет стать мужчиной, тем более что в армию призывают и многих его знакомых, одноклассников, не поступивших в вузы.

— Как я буду в глаза смотреть ребятам, которые так же, как и я, провалились на экзаменах сразу после школы? Они в армии, а я почему нет? Потому что у меня папа — знаменитый хирург, а у мамы полно нужных знакомых? Я не хочу, чтобы мне потом всю жизнь было стыдно. Пусть лучше меня убьют, чем жить в стыде. Let life be short; else shame will be too long. Если ты не поняла — я переведу: Пусть жизнь будет коротка, иначе позор будет слишком долог. Шекспир, «Генрих V».

— Вот видишь, — восклицала Юлия Анисимовна, — ты сам все понимаешь! Ты свободно говоришь по-английски, ты читаешь Шекспира в оригинале и цитируешь наизусть! И ты считаешь нормальным при такой эрудиции работать санитаром и служить в армии?! Ты хоть сам-то отдаешь себе отчет, насколько это ненормально?

Сергей только пожимал плечами: дескать, ничего ненормального он тут не видит. С генами Анисима Трофимовича сделать ничего оказалось нельзя. И Серега отправился служить в зенитный ракетный полк, в технический дивизион, в отделение сборки и снаряжения ракет.