Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

Вернись

теперь

такой артист

назад

на русские рублики —

я первый крикну:

— Обратно катись,

народный артист Республики![24]

В конце концов затягивание с возвращением на родину показалось подозрительным не только поэту-главарю, но и советским вождям, которые предпочли наказать Шаляпина за поддержку белогвардейцев (конкретно за перечисление сборов от концерта в пользу бедствующих детей эмигрантов). 24 августа 1927 года постановлением Совнаркома РСФСР Шаляпина лишили права возвращаться на родину, а заодно и звания народного артиста. Это было не первое звание, которого он лишился, за тем исключением, что солистом Его Императорского Величества Шаляпин стал в 1909 году неожиданно для себя, а прекратил им быть с распадом Российской империи. Среди эмиграции невозвращение певца также было истолковано неоднозначно: «Раз Шаляпин остался в Париже, значит, крысы бегут с тонущего корабля…» Вернулся певец в Россию лишь через много лет после своей смерти — в 1984 году прах артиста перезахоронили на Новодевичьем кладбище Москвы.

Еще один известный невозвращенец — художественный руководитель Государственного еврейского театра (ГОСЕТ) Алексей Грановский, не вернувшийся после гастролей в 1928 году. Театр в Европе принимали хорошо, однако решение Грановского продолжать концертное турне за океаном было воспринято на родине как самоуправство. Его обвинили и в непомерных тратах на организацию гастролей, потребовав вернуться в СССР. Режиссер благоразумно остался в Париже. После Грановского театр в Москве возглавил Соломон Михоэлс, убитый сотрудниками госбезопасности в Минске в 1948 году, тогда же был ликвидирован и ГОСЕТ (ныне в его здании Театр на Малой Бронной).

После Шаляпина столько громких скандалов, связанных с бегством богемы за рубеж, не было лет тридцать. Более того, начался обратный процесс — возвращение ранее отъехавших, например Горького, Алексея Толстого, Куприна. Причем, как это вышло с буревестником революции, сюда впускали, а обратно уже нет. Сталин логично решил — лучше богему вообще держать при себе: самому еще пригодится. И потому нередко отпускали деятелей культуры на Запад исключительно на лечение и только после получения клятвенных заверений, что они непременно вернутся на родину. Круг избранных ограничивался в основном громкими именами, но и от них требовали письменных гарантий. Вот, например, интересный исторический документ — письмо супругов Антонины Неждановой и Николая Голованова зампреду ОГПУ Генриху Ягоде:

«Просим Вашего разрешения на выезд наш за границу (Италия) на три месяца летнего отпуска. Цель поездки — с одной стороны, отдых после необычайно трудной нервной и большой работы сезона, с другой, — необходимость для А. И. Неждановой йодисто-бромистого лечения острого гайморита, не подлежащего лечению в течение шести месяцев и мешающего возможности работать по специальности. Мы не просим ни одной копейки валюты, так как будем жить на даче нашего давнего друга Альберта Коутса по его приглашению, где мы, пользуясь его гостеприимством, жили в 1926 году летом. После Октябрьской революции мы три раза были отпускаемы за границу в 1922, 25 и 26 годах, и всегда аккуратно возвращались в срок. В 1929 году весной, по приглашению Рижской национальной оперы, междуведомственная комиссия Главискусства отпустила нас на гастроли в Ригу, но мы сами не поехали. С своей стороны обязуемся нигде в Европе не гастролировать и вернуться в срок: в Москве остаются наши семьи, и, если потребуется поручительство за нас, таковые представим дополнительно. В случае положительного ответа на нашу просьбу начнем немедленно хлопоты в официально установленном порядке. Просим рассмотреть нашу просьбу и по возможности не задержать с ответом в связи близкого конца сезона.

20 сентября 1930 года».

Народная артистка Нежданова и дирижер Большого театра Голованов, словно дети, обещают не шалить, подобострастно обязуясь вернуться. Заметим, что лишь после разрешения ОГПУ — главной инстанции во всех вопросах тогдашней советской жизни — артисты могли начать сбор документов. Бюрократия была незыблемой, даже несмотря на то что у Неждановой брал уроки вокала маршал Ворошилов, а Голованова привечал Сталин. В итоге им разрешили выехать за границу.

Среди счастливчиков следует также назвать и Леонида Собинова, регулярно по спецразрешению «лечившегося» в Европе, где он скоропостижно умер. Произошло это в любимой советскими певцами Риге в 1934 году и породило конспирологические версии о связи певца с другой смертью — архиепископа Рижского Иоанна (Поммера). Якобы Собинов перед смертью побывал в гостях у антисоветски настроенного священнослужителя, который после этого был жестоко убит у себя дома. Так что пришлось развеивать еще и эти слухи — вот почему было гораздо удобнее, когда советская богема не только лечилась в советских санаториях (в номенклатурной Барвихе, например), но и умирала тут же. Хлопот было меньше.

Невозможность для амбициозных творческих личностей реализоваться в СССР, даже несмотря на присваиваемые им почетные звания, ордена и привилегии, вылилась в серьезное раздражение, накопившееся в определенных кругах богемы, приближенной к власти, но хотевшей еще больше — ездить за рубеж по своей воле (вспоминается уже процитированный нами разговор на эту тему Сталина с Козловским). Неосуществимые желания особенно молодой богемы подогревались рассказами представителей старшего поколения — тех же Неждановой с Головановым — о том, как легко выезжали они за границу на гастроли до 1917 года, когда никакое ОГПУ им было не указ. И потому, когда в 1941 году по радио запели «Вставай, страна огромная!» и многие писатели, музыканты, актеры и художники, исполненные патриотических чувств, изъявили желание добровольно пойти на защиту родины, пусть и советской, то нашлись и те, кто воспринял приход немцев по-иному.

Перед войной в Большом театре было три звезды, три молодых тенора — Козловский, Лемешев и Иван Жадан. Все орденоносцы, все заслуженные артисты, пользовавшиеся бешеной популярностью и у публики, и на кремлевских концертах. Только вот первые два нам хорошо известны, а третий — Жадан — куда-то подевался. Всё объясняется просто — он оказался на оккупированной территории и ушел с немцами в надежде на лучшую жизнь. Причем Жадана не назовешь совсем уже невыездным — в середине 1930-х годов его отпускали петь в Турцию и Латвию, не Америка, конечно, но все же. За границей о нем писали, как о первом русском теноре, успех был фантастическим, что и повлияло на дальнейшее сворачивание гастрольной деятельности певца: еще сбежит, пусть лучше у нас поет перед рабочими и колхозниками.

Осенью 1941 года обстановка на подступах к Москве опасно обострилась. Большому театру было предписано эвакуироваться в Куйбышев. А некоторые безответственные граждане, не дожидаясь приказа об отъезде, решили покинуть столицу по собственной инициативе, и таких, устремившихся в восточные районы СССР, было немало, особенно среди руководящего состава учреждений и организаций. Например, ректор МГУ Алексей Бутягин со страху выехал в Ташкент, а не в Ашхабад, как было предписано правительством. Вообще же, в случае стремительного наступления немцев