Том 2. Ночные дороги. Рассказы - Гайто Газданов

В своем докладе начальнику штаба FFI Антон Васильевич сообщал вкратце, как организовался его отряд:

«До конца июня 1944 года многочисленные группы бежавших русских пленных вели работу, либо будучи включены в отряды французских партизан, либо сформировав сами небольшие отряды, и приняли значительное участие в общем деле, заслужив, таким образом, похвалы их французских товарищей.

Организовавшийся в это время Центральный Комитет русских пленных развернулся и посвятил, всю свою деятельность тому, чтобы защищать и направлять уже освобожденных пленных и организовывать новые побеги.

В июне 1944 года этот Комитет поручил мне объединить всех моих соотечественников в одну часть с русскими офицерами во главе ее. Как только ядро ее было сформировано, представители других национальностей обратились ко мне с просьбой сгруппировать их вокруг меня. Находясь под моим командованием, все эти элементы состояли в подчинении их собственных офицеров.

Благодаря материалу, взятому у врага, и благодаря дружескому содействию главного штаба Aignay-le-Duc и, в частности, капитанов Пьера и Габриеля и лейтенанта Берто, через короткое время я мог располагать всем необходимым, то есть экипировкой и оружием, чтобы привести моих людей в боевую готовность.

Как только формировка моего отряда была закончена, я предоставил себя в распоряжение капитана Пьера; согласно его указаниям, мои люди образовали заграждения на следующих дорогах…»

Дальше шло описание всех географических и технических подробностей. За этим следовал отчет о боях, которые вел отряд.

Этого капитана Пьера, который вначале был для меня только отвлеченным и официальным персонажем и имя которого я знал по частым упоминаниям в приказах Антона Васильевича, я видел потом в Париже. Антон Васильевич, который был крайне скуп на положительные характеристики людей и еще скупее – на похвалы, не находил слов, чтобы описать капитана Пьера. По-видимому, он был человеком исключительной храбрости («Только слишком мягок», – как-то сказал Антон Васильевич), и ему, в частности, отряд советских партизан был обязан полной и безоговорочной поддержкой.

Меня поразила его наружность: он был исключительно красив. У него были белокурые волосы, далекие голубые глаза и лицо девичьей нежности. Он был любитель литературы – глядя на него, нельзя было не подумать об этом. Но на его поясе висел огромный револьвер, и он умел им пользоваться в нужных случаях не хуже любого другого командира с самой героической наружностью. Он был очень молод – и когда он не следил за собой, его лицо неизменно принимало печальное выражение. Из его высказываний было легко составить себе представление о его взглядах вообще: эта война, повлекшая за собой миллионы жертв, может оказаться, в сущности, напрасной, и, может быть, все, что будет после победы, будет так же тускло и несправедливо, как то, что было до войны. И когда я слушал его – в парижском ресторане, за столом, уставленным стаканами с вином, – мне вдруг стало его жаль; было нетрудно предположить, что никогда, во всем, что ему еще придется увидать, он не найдет соответствия своим безнадежно-идиллическим представлениям и напрасному их лиризму. В нем была та смесь личной храбрости и честности с неудержимой притягательностью безысходно отрицательных и мрачных видений, которая характерна для некоторых аспектов европейской культуры и которая всегда не лишена какого-то печального великолепия.

Он был французским интеллигентом; и помимо чисто национальной вражды к Германии, помимо чисто патриотических побуждений, заставивших его взяться за оружие, к этому были другие причины, морально-культурного порядка. Такие люди, как он, задыхались в той атмосфере обязательного и коллективного идиотизма, который был непременной особенностью немецкой оккупации во всех странах. Невозможно было не задыхаться от этого – тем более что от пропаганды нельзя было уйти. Все, что было в европейской печати низменного и продажного, – все эти журналисты-неудачники, люди с уголовным прошлым, фанатики и сумасшедшие, шулера, торговцы наркотиками, страдающие манией грошового и призрачного величия, – все они были на службе у немецкой пропаганды и повторяли с восторженным и лакейским энтузиазмом ее идеи, проникнутые мрачным прусским идиотизмом. Нельзя было не ощущать ежедневно унизительность этого положения, когда какой-нибудь бывший сутенер произносил по радио речи, в которых учил французское население патриотизму, чести и европейской солидарности. Невозможно было выносить, помимо всего, оскорбительную и малограмотную высокопарность этих статей. И с этим, конечно, нельзя было примириться.

Капитан Пьер при всем желании не мог бы объяснить этого Антону Васильевичу; но это было неважно. Кратковременное совместное пребывание в партизанском отряде их связало крепче, чем они были бы связаны при любых других обстоятельствах, даже если бы они говорили на одном языке и любили бы одни и те же вещи.

Но и в отряде Антона Васильевича не обошлось без литературы. Он назывался «Русский отряд „Максим Горький“». Я не знаю, почему автор «Моих университетов» был выбран как духовный шеф, если так можно сказать, этого партизанского отряда. Вспоминая все, что он написал, я не нашел в этом ничего, что могло бы оправдать его такую, именно такую, посмертную роль. Но, надо полагать, что мы по-разному понимали его и мы видели мир разными глазами, и, вероятно, Антон Васильевич, за которым до тех пор я никогда не наблюдал особенной склонности к литературе, имел какие-то собственные основания для того, чтобы так назвать свой отряд. Для него они были очевидны, потому что, когда я его спросил об этом, он мне ответил, что Горький – правильный и хороший писатель. Я задумался о неожиданной судьбе этого литературного псевдонима и о кажущейся неправдоподобности того, что через много лет после смерти Горького, в одном из французских департаментов, на пятый год гигантской войны, некие люди разных национальностей – русские, поляки, французы, испанцы – будут объединены под этим названием; и в их представлении потом эти два слова, «Максим Горький», будут вызывать не литературные описания, не те или иные ассоциации из его книг, а нечто совершенно другое: лагерь, лес, дороги, немцы, пулеметы и бои.

Немецкое командование знало, что дороги небезопасны, что в стране действуют партизаны. Но оно было лишено возможности вести разведывательные операции и не могло поэтому знать, где произойдет очередная атака. Несмотря на усиленную охрану транспортов, немцы почти всегда терпели поражение.

Одна из засад отряда «Максим Горький», первая его операция, была на дороге № 454. Партизаны лежали в лесу, на земле, за пулеметами. Несколько часов все было тихо – изредка проезжали крестьянские подводы или проходили люди. Потом, после длительного и напряженного ожидания, они увидели, наконец, немецкую транспортную колонну. На грузовиках, на подножках автомобилей стояли солдаты с ружьями наперевес. Они ехали уже много километров все в той же обманчивой тишине, которая каждую секунду могла прерваться. Еще один поворот дороги, еще одно широкое поле, еще несколько белых столбов, еще несколько долгих минут, и постоянно ровный шум мотора, врывающийся в эти безмолвные поля и рощи и замирающий в них. Еще один поворот.

И вдруг неизвестно откуда – отчаянный грохот нескольких пулеметов, падающие на всем ходу тела и беспорядочный крик. Первые машины начали поворачивать обратно, последние еще не успели остановиться; и над всем этим беспорядком, в летнем жарком воздухе, невысоко от земли, два разных, одновременных и несмешивающихся шума: треск и грохот близких пулеметов и внезапно захлебывающийся свист пуль. Немцы отвечали, стреляя в лес, но боя, в сущности, не было. Капитан, командовавший колонной, сразу свалился на дно грузовика с разбитым плечом, кровь медленно и густо окрашивала зеленое сукно его тужурки. Правая рука его помощника, лейтенанта, была прострелена, его адъютант был ранен. Некоторые грузовики остановились; немцы быстро погрузились в уцелевшие машины и на полном ходу уехали назад. Надо было полагать, что по этой дороге они больше не проедут.

На следующий день в штаб Антона Васильевича сообщили, что город Saint-Seine только что эвакуирован немцами. Небольшая группа партизан была послана, чтобы забрать материал, оставленный немецкими войсками. Когда, по расчетам Антона Васильевича, они должны были уже въехать в город, оттуда послышалась ожесточенная стрельба.

Это оказалось результатом двойной неосведомленности. Партизаны не ожидали, что в городе еще могут оказаться немцы; те, в свою очередь полагали, что в этом районе нет партизан вообще. Небольшой интендантский отряд, оставшийся в городе, увидев вооруженных людей – их было пять человек, – открыл по ним огонь. Партизаны приняли бой. Именно эта стрельба была слышна в лагере. Тогда в город было послано подкрепление. Немцы, солдаты регулярной части, не сдавались; рвались гранаты, ни на минуту не стихал огонь. Но после часового боя все было кончено, и ни одному из них не удалось, спастись. В приказе об этом столкновении после перечисления захваченного материала, стоят следующие слова: