Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

Аскерли расспрашивал меня, как я теперь себя чувствую, советовал следить за здоровьем. Как бы невзначай он с укоризной сказал:

— Ах, не следовало вам ходить в лес с Ширасланом. И кому это первому пришло в голову?

— Шираслан пригласил прогуляться.

— А ты такой любитель природы, что не мог отказаться?

— Да! И покойный Шираслан любил свои места.

— А кто может теперь подтвердить твои слова, ведь он мертв! Понимаешь, Будаг, странная картина вырисовывается: ни с того ни с сего двое решили погулять в лесу. Одного из них убили, а другой отделался незначительными ранениями.

Я откинулся на спинку стула и удивленно посмотрел в глаза собеседника:

— Может, вы еще повторите те слухи, которые враги распускали в Мурадханлы? Или вы забыли об экспертизе, которая установила, что Шираслан убит из шестилинейной старинной винтовки, а меня ранили из другой? И разве не нашли людей, которые стреляли?

— Но тебя все-таки не убили!

— А вам бы именно этого хотелось!

— Не забывай, с кем говоришь, Будаг Деде-киши оглы! Не груби и не ссорься со мной! Не в твою это пользу!.. Учти, соответствующие органы интересуются тобой!

— Чем они интересуются? Разве дело не ясное?

— Не занимайся самоуспокоением!

— А я и не занимаюсь. Если кому-то пришла в голову нелепая мысль, что я завлек Шираслана в лес, чтобы его там убили, а меня легко ранили, то что мне остается?!

— И не торопись с выводами! Кое-кто лучше нас с тобой знает, как поступить!

— Уж не заменяют ли эти кое-кто и партию, и Советскую власть?

— Не забывайтесь, товарищ Деде-киши. Я говорю о карающем мече нашей партии! — Аскерли еще никогда не говорил мне «вы». — О бьющем ее кулаке, зорких глазах и чутких ушах!

— Не все, что бело, — снег!

— Ты договоришься у меня! По ночам вы поете, веселитесь, но это еще куда ни шло. Но на ваших сборищах вы болтаете бог знает какую чушь, ведете всякие недостойные коммунистов разговоры, критикуете кого хотите… Этого мы терпеть не намерены! Видно, некоторые молодые работники, когда им протягиваешь палец, хотят оторвать и руку, показываешь им, как говорится у нас в народе, верх шапки, а они хотят еще и изнанку увидеть!

— Вот-вот, об этом и я говорю! Некоторым кажется, что для них пришло новое время, чтобы и пост повыше, и денег побольше, и власть покрепче, чтобы верховодить людскими судьбами. Такие действительно не хотят довольствоваться тем, что им показывают лицо, им еще в душу человека влезть! Изнанку его увидеть!

— Я вижу, вам нравится играть словами.

— Не играю я словами, товарищ Аскерли. Мне только непонятны ваши намеки. Что вы все крутите рядом да около?

— Тогда скажи, о чем это у Нури наш инструктор Джабир Кебиров говорил?

— Ах вот вы о чем! Омар Бекиров уже успел доложить вам обо всем, — есть ли смысл в моих словах? Одно я скажу твердо: я знаю, что этот Омар гнилой человек!

Рахман Аскерли вздрогнул. Поднялся и закрыл открытое окно, проверил, есть ли кто за дверью, и плотно прикрыл ее, убедившись, что никого нет. А когда сел напротив меня на стул, укоризненно покачал головой.

— Я спрашиваю тебя о Кебирове, — сказал он уже другим тоном, — а ты говоришь мне о Бекирове. — Он помолчал и добавил: — И учти, всем рты не заткнешь…

— Хотелось бы мне знать, — сказал я, не понижая голоса, — можно ли хоть за дело критиковать Бекирова и его людей?

У секретаря побелели губы.

— Тебя не угомонишь! — зло пробурчал он. — На лекторских курсах из вас, очевидно, готовили спорщиков!

Затрезвонил телефон. Услышав чей-то голос, Рахман Аскерли повеселел:

— Да, да, заходи, я жду тебя.

«Наверно, кто-то из близких, — подумал я. — Уйду, чтобы не мешать».

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я секретарю. — Но хотел бы знать ваше мнение: приходить мне на уездный съезд Советов или нет?

— Раз избран, приходи.

— А когда открытие?

Секретарь словно потерял ко мне всякий интерес.

— Послезавтра в десять утра, — нехотя ответил он.

ТЫ ДУМАЙ О СВОЕМ, А ПОГЛЯДИ, ЧТО ТЕБЕ ГОТОВИТ СУДЬБА

Я покинул кабинет секретаря укома с тяжелым чувством, не зная, что предпринять. Настроение испорчено, хотя я твердо знал, что готов кому угодно ответить за каждое слово, произнесенное или написанное мной. И что же? Может, я в чем ошибаюсь? Не прав я, может?

Я стал вспоминать все день за днем, месяц за месяцем, с тех пор как приехал на работу в Курдистан, выезды в волости и села, беседы с активистами и лекции в клубах, статьи и фельетоны в газетах, даже пребывание в больнице, из которой я так рвался, чтобы снова работать. С моей точки зрения, я был прав во всем. Выходит, что остальные не правы? Я не знал, что мне делать…

Однажды, приблизительно через неделю после выписки из больницы, почти накануне уездного съезда Советов, разбирая на своем столе накопившиеся бумаги, я вдруг наткнулся на конверту адресованный мне. Я тотчас раскрыл его и прочел:

«В связи с призывом заведующего уездным отделом политического просвещения Будага Деде-киши оглы в ряды Красной Армии, освободить его от занимаемой должности и направить в распоряжение военкомата. Финотделу произвести полный расчет с Деде-киши оглы».

Это был приказ, подписанный заместителем председателя уездного исполкома Мезлум-беком Фаттаховым, с которым я тоже вел борьбу в предвыборные дни.

Я рассказал работникам Политпросвета о полученном приказе, но мне показалось, что кто-то уже осведомил их о моем уходе. Я пообещал им поделиться практическими советами перед тем, как покину Политпросвет, а сам направился в уком партии.

В кабинете Рахмана Аскерли я застал начальника политуправления и Сахиба Карабаглы. Не хватало только Мусы Зюльджанахова из моих противников. Все трое молча разглядывали меня. Потом Рахман Аскерли попросил меня подождать в приемной, пока он освободится.

Едва только Омар Бекиров и Сахиб Карабаглы вышли от секретаря, я тут же вошел в кабинет.

Рахман Аскерли внимательно прочел бумагу, словно знакомился с ее содержанием впервые, и, не говоря ни слова, позвонил Мезлум-беку Фаттахову.

— Ответственного работника уезда мобилизуют в армию, а мы ничего не знаем. Может быть, что-то сможете сделать?

Очевидно, решил я, Аскерли не хуже Фаттахова осведомлен обо всем, и даже знает, что ему ответит Фаттахов, но демонстрирует свою заботу обо мне.

— А почему ты до сих пор не служил в Красной Армии? — спросил он вдруг меня.

— Вы же знаете, что выпускников партийной школы не призывали в армию.

— Оказывается, в уездный исполком пришла бумага, что ты