История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен - Джоанна Стингрей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На третий день я подготовила для них сногсшибательный сюрприз. Оба знали, что я никогда, ни при каких условиях, не готовлю – главным образом потому, что просто не умею. А тут я усаживаю их за обеденный стол, завязываю глаза салфетками и велю ждать.
Они не без оснований предполагают, что сейчас я сожгу дом.
– Так, быстро решаем, куда бежать, – громко говорит Юрию Виктор.
– Эй, я все слышу! – кричу им из кухни.
– Просто бежим нафиг, – отвечает Юрий, – бежим куда глаза глядят, без остановки.
Наконец я выношу из кухни огромную миску салата с сыром, курицей, помидорами, крутонами, листьями салата и сваренными вкрутую яйцами. Парни переводят взгляд с салата на меня и обратно и не могут поверить своим глазам. Еще я выставила на стол гроздья винограда, домашнее шоколадное печенье и бутылку вина.
– Ты кто такая? – спросил с набитым ртом Юрий. – И куда ты подевала мою жену?
Это был первый и последний раз в жизни, когда я готовила.
На следующий день мы отправились в Диснейленд. Когда мы подошли ко входу, на глаза у меня навернулись слезы. Мы с Виктором годами мечтали об этом дне: укромно приткнувшись вдвоем где-нибудь в уголке на очередной тусовке, бесконечно говорили о разнообразных аттракционах и лакомствах, которые ждут нас здесь.
– Джо, – прошептал он мне на ухо. – Мечта сбывается…
Такое ощущение, что передо мной был ребенок. Крупнейшая рок-звезда Советского Союза, кумир, герой, чуть ли не бог для миллионов своих фанов вот уже какой круг не слезал с карусели, а со счастливого лица не сходила улыбка до ушей. Все это было похоже на сказку!
Мы не пропустили, кажется, ни одного аттракциона. Моя любимая фотография – Юрий и Виктор под надписью «Диснейленд! Самое счастливое место на Земле!» На лице Виктора – та же детская улыбка до ушей.
Когда мы вернулись в город, я повела их к Фредерику Уайсману познакомиться с его известной на весь мир арт-коллекцией. В доме у него были тысячи работ: Генри Мур, Уорхол, Альберто Джакометти, Пикассо, Родченко, Роден, Дэвид Хокни, Виллем де Кунинг и Рой Лихтенштейн.
– Я покупаю то, к чему лежит мое сердце, – сказал он Виктору и Юрию. – Поэтому у меня такая необычная коллекция. Единственное, что объединяет все эти вещи, – это я сам.
Ребята, хихикая, переходили от работы к работе, задерживаясь у скульптур с обнаженной натурой.
Затем мы поехали на юг от Лос-Анджелеса к моему отцу, и всю дорогу, пока мы мчались по пустыне, Юрий с Виктором во все горло орали песни, перекрикивая несшуюся из автомобильных динамиков музыку.
Мой отец был ужасно рад гостям, расспрашивал их о жизни в СССР и безудержно хохотал над их саркастичными ответами.
– Давайте я вас всех сфотографирую, – предложила я.
Отец с гордостью уселся на диван между Юрием и Виктором, положив руки им на колени. После этого он отвез нас в ресторан на своем огромном коричневого цвета кадиллаке.
– А водить кто-нибудь из вас умеет? – спросил он, когда, поужинав, мы опять усаживались в машину. Они оба разочарованно покачали головами. Отец кивнул, развернул машину, и мы подъехали к пустой автостоянке.
– Ну что? – спросил он, откинувшись на водительском сиденье. – Кто первый?
Ребята по очереди негнущимися ногами жали на газ, выводя неровные круги по стоянке, и отказывались остановиться.
– Свобода! – радостно кричал Виктор, совершая очередной круг. – Свобода!
Когда казалось, что мы испробовали уже все развлечения, позвонил мой друг Марк Розенталь.
– А не хотят ли ребята пострелять? – возбужденно спросил он.
– Пострелять? – услышал наш разговор Юрий. – Было бы классно!
Виктор воодушевленно кивнул.
Не успела я опомниться, как уже стояла в тире с защитными наушниками на голове и револьвером Magnum.357 в руках. Юрий выбрал для себя такой же, а Виктор сжимал в руках автомат – в точности такой, какой он видел в многочисленных фильмах.
– Готовы?! – громко, чтобы было слышно сквозь наушники, закричал Марк. – Раз, два…
Виктор начал стрелять, все тело его сотрясалось с каждой вылетающей из ствола оружия пулей. Мы все смотрели на него, как завороженные.
– Ууууух! – издал он торжествующий вопль, когда наконец разрядил всю обойму и повернул к нам сияющее от счастья лицо.
– Ну что ж, на этом, пожалуй, мы и закончим, – сказал Марк, убирая свое оружие.
Я посмотрела на Виктора и Юрия. Я совершенно не была готова заканчивать. Мне вообще не хотелось, чтобы это когда-нибудь кончилось. Втроем мы могли бы оказаться на необитаемом острове, где нет ничего, кроме песка, соленой воды и автомата Виктора, и это было бы для нас самым счастливым местом на Земле.
Глава 18
Свой собственный герой
Генри Дэвид Торо[239] как-то сказал: «Успех, как правило, приходит к тем, кто слишком занят, чтобы его специально добиваться». После отъезда Виктора и Юрия – их ждали очередные концерты «Кино», а Виктора еще и премьера «Иглы» на Берлинском кинофестивале и выход фильма в прокат по всему Советскому Союзу – я, чтобы бороться с одиночеством, с головой погрузилась в работу над второй художественной выставкой; называлась она «Новое искусство из Ленинграда». Стены галереи Sawtelle украсили свыше ста работ тринадцати современных художников из СССР: Африка, Густав Гурьянов, Андрей Хлобыстин, Майя Хлобыстина, Олег Котельников, Евгений Козлов, Андрей Крисанов, Андрей Медведев, Тимур Новиков, Вадим Овчинников, Инал Савченков, Иван Сотников и Виктор Цой.
Мне очень нравилась работа, которую Африка сделал вместе с художником по фамилии Зверев[240]. Черный акрил на холсте, женское лицо со светлыми волосами и хаотично разбросанные по нему зеленым спреем буквы и слова – картина, пронизанная странной, необычной красотой. Также мне очень нравилась работа Хлобыстина «Твистующий Сталин» – белый пиджак с выплясывающим твист вождем на спине. Но из всей сотни работ на выставке самой моей любимой была картина Олега Котельникова – акрил на холсте, мир ярких красок и страшных лиц. Оторваться от нее было невозможно, и она порождала массу эмоций. Я выменяла ее у Саши Липницкого, отдав ему взамен свою раскрашенную советским и американским флагами гитару. Сегодня она висит у меня дома над камином, безучастно наблюдая за текущей мимо нее жизнью и постоянно подстегивая меня к движению.
Самым примечательным в этой второй выставке было то, что на ее открытие сумел наконец приехать один из художников, Африка. Он был, несомненно, самый яркий и самый безумный из всех.
– Его называют «вездесущий Африка», – шутливо рассказывала я
