Том 2. Валтасар ; Таис ; Харчевня Королевы Гусиные Лапы ; Суждения господина Жерома Куаньяра ; Перламутровый ларец - Анатоль Франс

Кавалер д’Омон-Клери ответил ей голосом более тихим, чем дыхание, и вместе с тем более чистым, чем звон хрусталя:

— Катрина, эти мужчины и женщины — души из чистилища: они оскорбили бога, впав подобно нам в грех плотской любви, но они не отринуты богом, ибо их грех, как и наш, был содеян не по злому умыслу. Разлученные с теми, кого они любили на земле, эти души искупают свои прегрешения в очистительном пламени; они болезненно переносят разлуку,— тяжелее страдания для них невозможно придумать. Они столь несчастны, что один из ангелов проникся жалостью к их любовной муке. С соизволения господня, он раз в год собирает ночью влюбленных в их приходской церкви, где им разрешено присутствовать на обедне теней, держась за руки. Я поведал тебе истинную правду. Если же мне дано увидеть тебя здесь до твоей кончины, Катрина, то без воли божьей это свершиться не могло.

Катрина Фонтен отвечала ему так:

— О мой усопший повелитель! Я охотно согласилась бы умереть, чтобы вновь стать такой же красивой, как в тот день, когда дала вам напиться в лесу.

Пока они тихонько разговаривали между собой, дряхлый каноник собирал подаяния, протягивая молящимся большое медное блюдо, на которое те по очереди клали старинные монеты, давно уже утратившие хождение: экю в шесть ливров, флорины, дукаты, дукатоны, жакобусы, нобли с изображением розы — и деньги бесшумно падали на блюдо. Когда каноник поднес его кавалеру, тот положил луидор, зазвеневший не громче, чем прочие золотые и серебряные монеты.

Затем старый каноник остановился перед Катриной Фонтен; порывшись в карманах, она не нашла там даже медяка. Тогда она сняла с руки кольцо, подаренное ей кавалером перед смертью, и положила на медное блюдо. Золотое кольцо, упав, зазвенело, словно язык колокола, и, услышав этот звон, кавалер, каноник, священник, служки, дамы, их спутники — все, кто находился в церкви,— исчезли, свечи погасли, и Катрина Фонтен, окутанная мраком, осталась в полном одиночестве.

Закончив свое повествование, ризничий отхлебнул добрый глоток вина, на мгновение задумался, а потом заговорил снова:

— Я рассказал вам эту историю так, как постоянно рассказывал ее мой отец. И думается мне, что это не сказка, а быль,— она не противоречит моим собственным наблюдениям над обычаями и нравами покойников. Я еще в детстве много перевидал мертвецов и знаю, что они имеют обыкновение возвращаться к тому, что любили когда-то.

Вот почему умершие скупцы бродят по ночам возле спрятанных ими при жизни сокровищ. Они неусыпно сторожат свое золото. Однако хлопоты, которые они себе этим доставляют, не только не приносят им пользы, а, наоборот, приносят им несчастье: люди делают раскопки в местах, часто посещаемых призраком, и обнаруживают зарытые в земле деньги. Точно так же и покойные мужья являются по ночам мучить своих жен, вторично вышедших замуж. Я мог бы назвать нескольких человек, которые после смерти лучше охраняли своих супруг, нежели при жизни.

Такие люди достойны порицания — покойники не имеют права быть ревнивцами. Но я вам просто передаю то, что сам видел. Вот почему надо быть начеку, когда женишься на вдове. А история, которую я вам рассказал, подтверждается еще одним обстоятельством.

Наутро после той необыкновенной ночи Катрина Фонтен была найдена мертвой у себя в комнате. А привратник церкви святой Евлалии обнаружил на медном блюде для сбора пожертвований золотое кольцо с двумя сплетшимися в крепком пожатии руками. Да и не такой я человек, чтобы выдумывать истории для забавы. Не спросить ли нам еще бутылочку вина?..

Лесли Вуд

Графине де Мартель-Жанвиль

У госпожи N., на бульваре Мальзерб, давали концерт и комедию.

В то время как молодые люди, стоя в пролетах дверей сплошной рамой вкруг цветника обнаженных плеч, задыхались в душной, пропитанной благоуханиями атмосфере, мы, старинные завсегдатаи дома, немного ворчуны, составили кружок в маленькой прохладной гостиной, откуда ничего не было видно и куда голос мадемуазель Режан доносился, как легкое жужжание стрекозы. Время от времени мы слышали взрывы смеха, рукоплескания и склонны были пожалеть несчастных, томившихся в таком пекле ради удовольствия, которое нас совсем не соблазняло. Мы говорили о том о сем. Как вдруг один из нас, депутат Б., заметил:

— А знаете, Вуд здесь!

Услышав эту новость, все заговорили разом:

— Вуд? Лесли Вуд? Возможно ли? Помилуйте, он уже лет десять не появляется в Париже! Кто знает, что с ним сталось?

— Говорят, он основал негритянскую республику на берегах Виктории-Ньянзы.

— Полноте! Да он баснословно богат и притом большой мастер творить чудеса! Он живет на Цейлоне в волшебном замке среди сказочных садов, где день и ночь пляшут баядерки!

— Неужели вы можете принимать всерьез весь этот вздор? Достоверно то, что Лесли Вуд с библией и карабином в руках отправился проповедовать евангелие зулусам.

Б. повторил вполголоса:

— Он здесь. Взгляните-ка лучше!

И он указал едва приметным движением головы и глаз на человека высокого роста, который, прислонившись к дверному косяку, внимательно следил за спектаклем через головы зрителей, теснившихся впереди него.

И верно, богатырское сложение, красное лицо с седыми бакенбардами, ясные глаза, спокойный взгляд — все говорило за то, что перед нами Лесли Вуд.

Вспомнив те блестящие статьи, которые он в течение десяти лет помещал в «World», я сказал господину Б.:

— Этот человек поистине первый журналист нашего времени.

— Пожалуй, вы правы,— отвечал Б.— По крайней мере лет двадцать назад, могу вас в том уверить, никто так хорошо не знал Европы, как Лесли Вуд.

Барон Моиз, слушавший нас, покачал головой.

— Вы не знаете Вуда. А я его знаю. Прежде всего он финансист. Он как никто был сведущ в делах. Почему вы смеетесь, княгиня?

Откинувшись на спинку кушетки, княгиня Зеворина, которой мучительно хотелось выкурить папиросу, иронически улыбнулась.

— Никто из вас не понимает Вуда,— сказала она.— Вуд всего лишь мистик и влюбленный.

— Не думаю этого,— возразил барон Моиз.— Но я хотел бы знать, где этот дьявол во образе человека провел десять лучших лет своей жизни.

— А что вы называете лучшими годами жизни?

— Возраст от пятидесяти до шестидесяти лет. К этому времени человек уже занимает известное положение и может позволить себе наслаждаться жизнью.

— Барон, а почему бы вам не отнестись с этим вопросом к самому Вуду? Вот, кстати, и он!

Загремели аплодисменты, возвещая, что представление окончено. Черные фраки, отделившись от дверей, рассеялись в гостиной, и, в то время как пары вереницей потянулись к буфету, Лесли Вуд подошел к нам.

Он пожал нам руки самым сердечным образом.

— Выходец с того света! Сущий выходец! — восклицал барон Моиз.

— О, я не мог вернуться издалека! Мир так мал! — ответил Вуд.

— А вы знаете, что про вас сказала княгиня? Вы, оказывается, мистик, дорогой Вуд! Неужели это правда?

— Все зависит от того, как понимать слово «мистик».

— Слово говорит само за себя. Мистик тот, кто занимается делами иного мира. Но вы чересчур сведущи в земных делах, чтобы заботиться еще о потусторонних!

При этих словах Вуд слегка нахмурил брови.

— Вы ошибаетесь, Моиз! Дела иного мира важнее наших дел, гораздо важнее, Моиз!

— Дорогой Лесли Вуд! — вскричал барон смеясь.— Да вы остроумец!

Княгиня чрезвычайно серьезно заметила:

— Вуд, скажите, что вы не остроумец! Я питаю страх перед остроумными людьми.

Она встала.

— Вуд, проводите меня в буфет.

Часом позже, когда г-жа Г. пленяла гостей своим пением, я застал Лесли Вуда и княгиню Зеворину одних в опустевшей столовой.

Княгиня говорила с каким-то исступленным восторгом о графе Толстом, который был ее другом. Она рисовала нам образ этого великого человека, который, приняв обличье мужика и постигнув его душу, совсем опростился и рукой, писавшей бессмертные произведения, тачал сапоги для бедняков.

К моему великому удивлению, Вуд одобрил образ жизни, столь противоречащий здравому смыслу. Голосом немного задыхающимся, которому астма придавала какую-то особенную мягкость, он ответил княгине:

— Да, Толстой прав. Вся философия заключена в словах: «Да будет воля твоя!» Он понял, что все зло на земле происходит потому, что воля человеческая не согласуется с волей божьей. Я страшусь только одного: как бы он не испортил прекрасной доктрины фантазерством и чудачеством.

— О нет,— возразила княгиня, понижая голос и, видимо, колеблясь,— учение графа можно счесть чудачеством лишь в одном отношении. Оно заповедует исполнять супружеские обязанности до самого преклонного возраста и предписывает нынешним святым плодовитую старость патриархов.