Холодная война: политики, полководцы, разведчики - Леонид Млечин

Заседание меджлиса 15 марта стало историческим. Присутствовали девяносто шесть депутатов, даже те, кто накануне обещал шаху не приходить. Все проголосовали за национализацию. Через несколько дней столь же единодушно проголосовал и сенат, половину членов которого назначил сам шах. Мосаддык стал национальным героем эпических масштабов. Им восхищались все — от духовенства до партии Туде. Мосаддык был избран премьер-министром. Совершилось немыслимое. Власть в стране оказалась в руках человека, который символизировал иранский национализм.

Шах неохотно согласился с его назначением. 1 мая 1951 года шах подписал закон о создании национальной иранской нефтяной компании. Англичане возмутились. Они считали, что иранцы должны быть им благодарны: они получают от нефтяной компании работу, деньги да еще и «навыки благородного и культурного общения».

В Англии министром иностранных дел вместо ушедшего по состоянию здоровья Бевина стал Герберт Моррисон. Он тридцать лет пробивался наверх внутри Лейбористской партии, в международной политике не разбирался. Моррисон на заседании кабинета высказался за военную интервенцию в Иране. Его оборвал премьер-министр Клемент Эттли, который вопрос о применении силы потребовал снять с повестки дня. Он придерживался другой линии:

— Ждем, пока нищим не понадобятся деньги, — это поставит их на колени.

Клемент Эттли писал в мемуарах, что назначение Моррисона на пост министра иностранных дел было его «худшей кадровой ошибкой». В какой-то момент Эттли был расположен к компромиссу. Он все же был социалистом и сторонником национализации некоторых важных отраслей в самой Англии.

31 мая президент Гарри Трумэн телеграфировал Эттли, настоятельно советуя вступить в переговоры с Ираном, чтобы избежать ухудшения ситуации.

15 июля 1951 года в Тегеран прилетел известный американский дипломат Аверелл Гарриман, надеясь сыграть роль посредника. Ему устроили своеобразную встречу. Десять тысяч человек кричали: «Смерть Гарриману!» Митингующих по всему городу разгоняла конная полиция и бронеавтомобили. Гарриман поехал к Мосаддыку. Премьер-министра он застал в постели. Мосаддык сказал, что хотел бы понять: Соединенные Штаты — друг или марионетка англичан. Гарриман заметил, что он работал в Лондоне и знает много хороших англичан.

— Вы их не знаете, — пробормотал Мосаддык. — Вы их не знаете.

Гарриман поинтересовался его внуком, спросил, где тот учится.

— В Англии, конечно, — ответил Мосаддык. — Где еще?

В трудные минуты Мосаддык демонстрировал беспомощность. Когда на него давили, он укладывался в постель в розовой пижаме и складывал руки на груди. Впрочем, он мог быть вполне галантным. Когда его познакомили с Мэри Гарриман, он принялся с большим удовольствием целовать ей руку и смог остановиться, когда почти достиг локтя.

Переговоры не задались. Мосаддык жил шиитскими представлениями. Он готов был добиваться справедливости даже ценой собственной жизни. Разговоры о деталях нового соглашения о добыче и продаже нефти его мало интересовали. Он постоянно говорил об англичанах:

— Вы не знаете, какие они изобретательные. Вы не знаете, сколько в них зла.

Гарриман пытался объясниться с аятоллой Кашани, спикером парламента, ставшим одной из самых влиятельных фигур в стране. Гарриман говорил о том, что решить нефтяной кризис можно только путем какого-то соглашения между Ираном и Англией. Аятолла отвечал, что ни один уважающий себя иранец не стал бы разговаривать с британскими «собаками» и напрасно Соединенные Штаты это предлагают. Что касается иранской нефти, то пусть она остается в земле:

— Если Масаддык уступит, прольется его кровь.

Не удовлетворенный этими угрозами, аятолла попытался прощупать самого Гарримана. Он спросил американца, известна ли ему судьба майора Эмбри. Гарриман ответил отрицательно. Аятолла пояснил:

— Он тоже был американцем, интересовался нашей нефтью и возбудил к себе ненависть народа. Когда он шел по улице, в него стреляли. Но не убили. Его отправили в больницу, тогда толпа ворвалась в больницу и растерзала его прямо на операционном столе. Понимаете?

Не без усилий Гарриман сдержался:

— Вы должны понимать, что я побывал во множестве опасных ситуаций. И меня так просто не запугаешь.

Аятолла как ни в чем не бывало заметил:

— Ну что ж, во всяком случае, я должен был попробовать.

Англичане отправили к берегам Ирана боевые корабли. В середине апреля 1951 года три фрегата и два крейсера встали на рейд напротив нефтеперерабатывающего завода в Абадане. Англичане вели себя в Иране как колонизаторы XIX века.

Государственный секретарь США Дин Ачесон пригласил британского посла, чтобы сообщить: американское правительство категорически возражает против использования власти. Ачесон симпатизировал национализму в третьем мире, видя в нем освобождение от несправедливостей прошлого.

Высокий, стройный, он носил отлично сшитые костюмы, бабочку и выглядел патрицием, хотя вырос в маленьком городке в Коннектикуте. Его мать была наследницей денег, заработанных на канадском виски. Его отец, англичанин, был священником. Он часто говорил сыну: «Держи нос выше!»

Дин Ачесон учился в Йельском университете и на юридическом факультете Гарварда. Блистательный юрист, он рано начал работать в Государственном департаменте. Ни один из девяти членов кабинета не имел такого влияния на президента Трумэна, как Дин Ачесон. У Трумэна не было ни личных советников по национальной безопасности, ни специальных представителей, каким был при Рузвельте Гарри Гопкинс. Все международные дела он передал Ачесону.

Ачесон знал, что Трумэн сентиментален и чувствителен к красивым жестам. Президент однажды написал Ачесону короткую записку: «Хорошо, что вы пришли нас проводить. Вы всегда поступаете правильно. Я все еще ощущаю себя деревенским парнем, и, когда государственный секретарь крупнейшего государства приезжает в аэропорт, чтобы проводить меня в отпуск, я не могу не почувствовать себя большой шишкой».

Все происходящее в мире рассматривалось под углом холодной войны. Трумэн и Ачесон пытались показать странам третьего мира, что Соединенные Штаты, а не Советский Союз их настоящий друг.

Разницу в политике Лондона и Вашингтона символизировали послы. Американский посол в Тегеране Генри Грейди считал Иран нищей страной, из которой англичане высасывают все соки, да еще и обращаются с шахом как со слугой. Британский посол сэр Фрэнсис Шеперд считал, что иранцы должны быть благодарны англичанам.

Встретиться с Мосаддыком британское правительство отправило лорда — хранителя печати сэра Ричарда Стоукса. Премьер-министр первым делом поинтересовался, не католик ли его гость. Стоукс кивнул: да, он католик.