Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - Валентин Павлович Свенцицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я вас… никогда не забуду, – сказала она.
Ему хотелось крикнуть от боли. Но он сказал:
– Прощайте.
И подал ей руку.
– Я напишу вам о своей болезни.
– Да… пожалуйста… А когда доедете… если можно… пришлите телеграмму.
– Хорошо… пришлю непременно…
Но она так устала, что не может больше стоять на ногах.
– Идите… пора… Не сердитесь, что я непослушная…
Последних слов он не слышит. Он жмёт концы её холодных рук и, как-то странно сгорбившись и не оборачиваясь, идёт к выходу…
На пароходе у Ольги Николаевны опять начался жар.
Всю ночь ей казалось, что она куда-то бежит, задыхаясь, что ей надо кого-то догнать, но кто-то хватает её, она борется, вырывается и снова бежит изо всех сил…
Утром жар прошёл, но всё тело болело и неприятно вздрагивало от липкого пота. Она сделала над собой усилие, встала и посмотрела в окно. Пароход подходил к молу. Надо выходить на пристань и на извозчике ехать на вокзал. Это последний трудный переход для неё: в поезде она будет лежать, как в комнате, до самого дома.
Пассажиры толпятся у дверей и у окон, хватают за рукава носильщиков и говорят зачем-то так громко, что голова кружится от этого крика.
Носильщик подходит к ней сам, даже не спрашивая, берёт вещи. Ольга Николаевна говорит ему:
– Идите потише, я буду держаться за вас. Я нездорова.
Когда она наконец усаживается на извозчика, в глазах у неё вдруг темнеет, сердце останавливается и грудь кажется совершенно пустой. С трудом она приходит в себя.
«Теперь немного… Надо собрать все силы… скоро конец».
Экипаж прыгает из стороны в сторону, и каждый толчок отдаётся в боку такой болью, точно там разрывается что-то на мелкие, острые осколки. Вся набережная запружена телегами и людьми. Громадные мохноногие лошади везут железо, и в воздухе стоит нестерпимый лязг.
Чтобы не кричать от боли, Ольга Николаевна прижимается к острому краю пролётки и стискивает зубы.
До вокзала недалеко, но она подъезжает к нему почти в обмороке.
Подходит носильщик, высокий, загорелый, в белом фартуке.
– Помогите мне встать, – говорит Ольга Николаевна.
Но он почему-то спрашивает:
– Одни, барыня, едете?
– Да. Помогите встать, – снова повторяет она.
Он смотрит на неё и вдруг улыбается доброй и смущённой улыбкой:
– Лучше я вас донесу…
– То есть как?..
– На руках донесу. Лестница большая. Сами не дойдёте, барыня. Верьте слову, не дойдёте…
– Я не знаю… разве это можно… пожалуй, уроните, – нерешительно говорит Ольга Николаевна.
Но она чувствует, что сама, действительно, не в силах не только идти, но даже встать с извозчика.
Носильщик молча наклоняется к ней, обхватывает обеими руками и поднимает с извозчика. Одну минуту стоит, поправляется, чтобы ей было удобнее, и медленно несёт к широкой лестнице.
Ольга Николаевна резко подаётся вперед, невольно хватается за его плечо: ей кажется, что он падает вместе с ней.
– Ничего, барыня, ничего: будьте покойны…
Сильными, твёрдыми шагами, не спеша, подымается он с одной ступеньки на другую. И она чувствует только, как напрягаются у него мускулы на руках и шее.
Ольга Николаевна теперь выше всех. Ей видно далеко кругом. Она невольно пробегает взглядом по всем лицам. И ждёт, что, глядя на неё, будут улыбаться: должно быть, очень смешно, когда взрослого человека несёт носильщик.
Действительно, все смотрят на них. Но никто не смеётся. Молча дают дорогу. И у всех одно и то же странное выражение глаз: точно они боятся её и ждут от неё чего-то…
Ольге Николаевне безразлично, что думают о ней; только поскорей бы уйти от этих упорных, чужих взглядов.
Носильщик подымает к ней загорелое, мохнатое лицо и говорит:
– Я вас, барыня, прямо в вагон отнесу. И потом уж за билетом схожу.
– Да… отнесите, – как в тумане отвечает она, – куда-нибудь… только лечь…
Она почти не сознаёт, что с ней. Достаёт деньги. Говорит, куда брать билет, как положить вещи. Но как будто бы всё это говорит кто-то другой, чужим голосом, и она слышит этот голос издали: такой он глухой и слабый…
И всё стихает. Она остаётся совершенно одна.
«Значит, теперь можно лечь… отдохнуть… до самого дома…»
* * *
Бред и действительность спутались в её мозгу.
То видела она себя на берегу голубого озера, через которое были протянуты красные дрожащие нити. То наклонялось над ней чьё-то широкое лицо с рыжими усами, и чей-то голос отчётливо спрашивал:
– Кипяточку прикажете?
Она отвечала:
– Нет… принесите холодной воды…
Но это говорила не она, а её старший брат, умерший лет десять назад от тифа…
То чудилось ей, что она тонет и кто-то кидает ей синий шарф. Она хватается за него, но в руках остаются синие клочья. А на берегу Коля и Лизанька машут руками и почему-то покатываются со смеха. И этот смех так страшно врезается в уши. Она хочет сказать им, чтобы они перестали, но вода заливает ей рот, и она не может дышать…
Ольга Николаевна судорожно напрягает грудь, чтобы вздохнуть, и кричит:
– Не смейтесь… Коленька… Лизанька… Да не смейтесь же вы!..
И снова исчезает всё. И вместо Коленьки и Лизаньки стоит какой-то незнакомый человек и спрашивает:
– Вас встретит кто-нибудь в Крайнове?
Ольга Николаевна отвечает:
– Да… я телеграфировала мужу…
И всё это не казалось ей странным, как будто бы так и должно было быть.
И когда она увидала над собой расстроенное, озабоченное лицо мужа, а вместо тёмно-серой верхней койки голубое небо, она долго не могла понять: сон это или она действительно приехала домой…
Наконец решила: «Ну, конечно, я дома… вот и Лизанька… и Коля…»
И первый раз за всю дорогу вздохнула легко, всей грудью.
По-прежнему путались бред и действительность, но теперь всё стало другое.
Вошли какие-то люди.
«Это доктора», – подумала Ольга Николаевна.
И почему-то сказала:
– Принесите Лизаньку…
– Сейчас, сейчас, – торопливо ответил чей-то голос.
Она узнала голос мужа и поняла, что он чем-то страшно расстроен. Ей стало жалко его. И, чтобы успокоить, она сказала:
– Мне гораздо лучше…
А вот и Лизанька… Маленькая, полная девочка с мягкими, пушистыми волосами… Тянется к ней худенькими, прозрачными ручками и говорит, говорит что-то на своём смешном детском языке…
– Милая… любимая моя девочка… опять ты со мной…
Коленька стоит в синей рубашечке рядом и говорит:
– Мамочка, это навсегда.
«Что навсегда?» – думает Ольга Николаевна. Но ей хорошо, и она отвечает:
– Навсегда, конечно, навсегда…
Теперь они с ней. Больше ей
