Жизнеописание Льва - Наталия Андреевна Репина

Дальше все очень быстро. Она отталкивает Катю, делает какой-то гигантский прыжок в центр комнаты — ногами прямо на ее дом — и топчет его, подхватив подол сарафана. Отталкивает молча, прыгает и топчет тоже молча, и эта молчаливая сосредоточенность, в глубине которой — страх, наконец пугает Катю.

Она не успевает заплакать: вторым гигантским прыжком растоптавшая пожар мама оказывается прямо над ней и с размаха бьет по лицу.

Не по попе.

Этим ударом Светлана признает в Кате соперницу.

И это день только начался.

Он проливается затем небольшим дождем, на который даже не стоит обращать внимание. Дождь к вечеру проходит, но желания выйти поразмяться ни у кого нет, даже у бузинных воинов.

Татьяна с трудом отрывает от рояля Леву, намертво вцепившегося в Черни. Она не понимает, что у него не осталось другого спасения, что стоит ему оторвать пальцы от черно-белого полотна рояля, как приходит такая растерянность, что ему хочется убежать в ближний лес. Он больше не справляется с непорядком, вот в чем дело.

Они отправляются за молоком аж в Лукино, где есть настоящие коровы. Бочоночное и бутылочное, возможно, не настолько хуже, но путь в Лукино лежит мимо дачи Константина.

Поход получается бездарный: и за молоко много взяли, и Константина не встретили. На обратном пути они заходят на станцию, мама звонит соседке, которая поливает цветы, — узнать, все ли в порядке, и та сообщает грустную новость: умер Петр Авенирович. У него все были на даче, хватил удар, даже не смог в «скорую» позвонить. И нашли не сразу.

Вряд ли, конечно, что он умер в тот день, когда переволновался, высматривая для них такси. Но все же какая беда. Лучше не думать об этом. Но как не думать.

Когда они в сумерках возвращаются назад, обнаруживается, что не только фонари не горят, но и весь поселок снова погружен во тьму. На душе становится еще более тоскливо. Татьяна не поет.

Зато поет невысокий мятый мужичонка, который приближается к ним с другого конца Солнечной. Это электрик Антоныч, по вине которого Покровские со товарищи не смогли посмотреть целиком практически ни одну серию «Красного и черного».

Окрасился месяц багрянцем,

Где волны бушуют у скал.

Поедем, красотка, кататься!

Давно я тебя поджидал!

— Здорово, Алексанна! — присмотревшись, приветствует он Татьяну.

— Привет, Антоныч! — говорит Татьяна. — Ты что ж это, змеюга, делаешь? Поселок опять без света.

— Иду, Алексанна! Иду! — говорит Антоныч.

Но вместо этого останавливается и задумывается.

— Слышь, Алексанна! — говорит он после раздумья. — Слышь, а в бидоне что? Пивко?

— Пивко! — Татьяна невесело смеется. — Молока из-под коровы не хочешь? В Лукино ходили, свежее… Антоныч, иди делай свет, тебе же хуже будет!

— Да иду! — Антоныч сплевывает, от чего теряет равновесие. Упирается рукой в фонарь. Вряд ли поселок получит свет в ближайшее время. Антоныч оглядывает темные перспективы:

— К кому-то гости пожаловали.

— Где?

— Вона!

В конце улицы «рафик» неопределенного цвета сворачивает на Правленческую.

Если бы Антоныч мог проникнуть взором за поворот, он увидел бы, как «рафик» тормозит недалеко от заброшенной дачи, где его поджидают серые в сумерках «Жигули».

Из «рафика» на дорогу бесшумно высыпаются люди в одинаковой форме и тут же сливаются с забором. Не проходит и мгновения, как они чудесным образом оказываются уже не перед забором, а за ним. Там они, не говоря друг другу ни слова, повинуясь тем самым внутренним законам, которые заставляют рыб синхронно двигаться в огромных стаях, окружают дом, уделив особое внимание окну с оторванным ставнем. Двое поднимаются на крыльцо, ломают запертую дверь.

Игорь и медведь выбираются из «Жигулей», медведь идет к забору, Игорь ходит около машины. Ему нет нужды сливаться со стенами заброшенного дома. Паутина, которую он плел эти дни, незримо покрывает участок, поселок, всё киевское направление, и разве что самолеты из Внукова, свободные и гордые, парят над нею.

В окне заброшенного дома показывается маленький человечек. Он делает прыжок и приземляется прямо на людей в одинаковой форме. Они тут же сгибают человечка пополам, вывернув его руки вверх наподобие крыльев. Медведь за забором издает хэкающий звук — то ли восхищение, то ли удовлетворение. Игорь издалека смотрит на забор; он не видит узника и не хочет торопить события, смакует.

И тут случается непредвиденное и невозможное. Ведомый по тропинке человечек делает кульбит, кувыркнувшись на собственных руках, что заставляет одинаковых людей на мгновение ослабить хватку. Он выскальзывает из держащих его пальцев и бросается в сторону — туда, где кусты, забор и участок Покровских.

Матерный отрывистый рев оглашает Правленческую улицу. Игорь замирает. Человек-ящерица ввинчивается в кусты, просачивается в прореху между штакетинами и оказывается у Покровских, которые коротают время за обильным ужином около мерцающей керосинки.

Треск ломаемых кустов и сразу три тяжелых прыжка раздаются вслед за тем, а за треском и прыжками — несколько сухих хлопков, которые хорошо слышны даже Татьяне и Антонычу, так и не решившемуся покинуть фонарный столб.

Человек-ящерица падает, его тело сокращается, рука царапает землю, упрямо желая двигаться дальше. Она загребает несколько комьев, рвет нежные земляничные листья и замирает.

Уже не скрывая своего присутствия, люди в форме заполняют участок Покровских, которые прервали ужин и в оцепенении стоят на террасе.

Медведь прибегает через калитку. За ним не спеша идет Игорь. Он мрачен. Не такого триумфа он хотел. Запустить свой взгляд, лишающий покоя и сил, прямо в глаза беглеца. Как паук, выпить из его души все жизненные соки, прежде чем, закованного, того отправили бы обратно в колонию, замкнув тем самым круг его путешествия. Вот чего он хотел.

Но глаза беглеца заведены далеко ко лбу, и получается, что ему все же удалось ускользнуть от Игоря.

Хорошо, что единственные свидетели: одинаковые люди, медведь и Покровские, которые так и не решаются сдвинуться с места, — не понимают, что триумф его неполноценен. Хорошо, что больше никто не видел, — мимолетно, неосознанно, тенью мысли думает он.

Он не знает, что в этот момент с березы на другой стороне улицы стремительно спускается, почти падает, обдирая ладони и колени, Вова. Он спрыгивает вниз, подвернув ногу, и, хромая, бежит домой. Его кровоточащие ладони — ледяные и мокрые, он не может дышать и набирает воздух только верхней частью легких. Как подбитый птенец, подскакивает Вова на ямах кривой проселочной дороги,