ЭТНОС. Часть вторая — ’Догма’ - Павел Сергеевич Иевлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот видишь, пап, — укоризненно подхватывает Нагма, — мог бы осчастливить эту леди Портянку…
— Портилию, — поправляет её Катрин, — она не очень умная, но добрая девушка.
— Тем более! — воодушевляется дочь. — Я бы её читать учила, воспитывала…
— Давай лучше хомячка тебе заведём, — вздыхаю я. — Тоже глазки трогательные, а ест меньше.
Катрин — просто кладезь сведений о высшем свете и может часами рассказывать о кандидатках и их родителях, Нагма этим пользуется и меня троллит. В конце концов мне это надоедает:
— А что это мы только мои брачные перспективы обсуждаем? Вот, например, тот юноша бледный со взором горящим и носом как у неудачно спикировавшего дятла. Почему бы мне не выдать тебя за него? Как там его бишь?
— Младший граф Леник? — тут же вспоминает принцесса. — Да, неплохая партия. Правда, про него ходят слухи, что он мужеложец, но это, возможно, и к лучшему — не будет против, если дети родятся от твоего паладина…
— Фу, Кать! — возмущается Нагма. — Фу и бе! Слышать об этом не хочу! Какая гадость! Прекратите это обсуждать немедленно! Кстати, никакого паладина у меня нет!
— А почему? — удивилась Катрин. — Разве не надо, чтобы тебя кто-то любил?
— Меня папа любит! Мне достаточно!
* * *
— А кстати, пап, — спросила дочь тем натужно-непринуждённым тоном, которым она задаёт вопросы, которые ей почему-то важны, но не хочется в этом признаваться. — А почему ты не женишься снова?
— На Леди Портянке? — смеюсь я.
— Нет, вообще. Ты же ещё не очень старый.
— А зачем, колбаса?
— Ну… Не знаю… Тебе не одиноко?
— Нет, у меня есть ты.
— Агась, — соглашается она, — я есть. И пить. И валяться.
Она повалилась на мою кровать и застонала:
— Аллах милосердный, какие эти платья всё же неудобные… Не, пап, я не об этом.
— А о чём?
— Ну вот я вырасту. Совсем-совсем нескоро, но может выйти так, что у меня начнётся своя собственная отдельная жизнь.
— Однажды это непременно случится, — кивнул я.
— Ты будешь без меня грустить?
— Немного. Но тут ничего не поделаешь, дети вырастают. Ты — деть. Ты — вырастешь. Но это, знаешь, хорошая грусть. Когда немного грустишь, но больше радуешься.
— Чему?
— Что вот теперь есть на свете такой прекрасный взрослый человек, и ты к этому немного причастен.
— Агась, — задумалась дочь. — Наверное. Но неужели тебе не хочется… Ну, не знаю… Любви? Не, я тебя люблю ужас как, не подумай. Но это не считается.
— У меня уже есть дама сердца, — засмеялся я. — Принцесса Катрин. У нас обеты, всё строго.
— Она тебя, кстати, реально любит, ты в курсе? — спросила Нагма.
— В смысле?
— В смысле для неё это важно, а не просто так. Я раньше думала, это игра такая, но она выросла и всё равно…
— Это не любовь, колбаса. Это наложение первоначального импринтинга на хронический дефицит душевного тепла. Катрин — очень сильно недолюбленный ребёнок. Родители и в детстве-то уделяли ей мало времени, а с тех пор, как мать погибла, она выгрызает себе крошечки отцовского внимания чуть ли не зубами. От сверстников она надёжно отделена своим положением, даже влюбиться не в кого. На этом фоне выдуманный паладин даёт хоть какое-то замещение. Я тут постольку поскольку.
— И как ты к этому относишься?
— Мне несложно. Один поцелуй в пять лет. Кто угодно справится.
* * *
— Но мы же не готовы! — переживаю я.
— К войне нельзя быть готовым, — отвечает назидательно генерал Корц. — Она всегда начинается раньше, чем нужно. Для обеих сторон.
Нельзя сказать, что мы не старались. Фред с Корцем крутились как проклятые, переводя мануфактуры на военные рельсы, Джулиана готовила общество к мобилизации, разогревая его патриотизм. Дороги строились, мундиры шились, пушки производились, порох везли обозами, но, когда посол Багратии, поклонившись, вручил Перидору ноту объявления войны, мне всё ещё казалось, что у нас конь не валялся.
Но он валялся и ещё как — при меньшей численности и более слабой оснащённости войска императора приняли первый удар достойно. Рассыпной — «михайловский» — строй, а главное, свежая для этого мира идея окопов и эшелонированной обороны свели на нет преимущество противника в артиллерии и численности пехоты.
Багратские пушки палили вовсю, но перед ними не было редутов, которые можно развалить фугасами и выстроенных в каре стрелков, которых можно выкосить картечью.
— Окопная война требует такой плотности и точности артиллерии, которую здешние средства поражения обеспечить пока не могут, — разъяснял на военном совете генерал Корц, весьма импозантный в здешнем пафосном мундире. — Обстрелянная пехота практически неуязвима для настильного огня и весьма слабо подвержена поражению огнём гаубичным. Пехотный штурм обустроенной окопной линии требует соотношения сил более чем десять к одному, ну а кавалерия… — военный только улыбнулся презрительно в усы.
Гордость багратской армии, тяжёлые драгуны, выполняющие роль ударного кулака наступления, оказались главной жертвой новой тактической модели. Они в здешних условиях являются историческим аналогом танков — за счёт большой скорости вклиниваются в оборонительные порядки противника, заставляя пехоту выстраиваться в защитные каре, затем спешиваться и переходить к стрелковому бою, пока эти удобные большие мишени выносит артиллерия. Тяжёлая стрелковая кавалерия с её кирасами, шлемами, карабинами и, главное, специально обученными лошадьми — самая эффективная и самая же дорогая часть здешних армий. Перидора отказаться от её использования еле уговорили, а уж идею её расформирования или хотя бы переквалификации в лёгкую уланскую он отверг с порога, даже не рассматривая. Но всё же имперские тяжёлые кавалерийские формирования остались в резерве на случай прорывов фронта, а багратийские ринулись в атаку — где и полегли без всякой пользы. Проволочные заграждения — ещё одна недорогая, несложная, но невероятно эффективная тактическая новация, привнесённая нами на поле боя. При всем уважении к кавалерии, это всё-таки не танки, и несколько рядов колючей проволоки им с разгона не одолеть. А если и прорвутся — невзирая на потери, буквально по телам товарищей, — то порубать