Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - Николай Скабаланович

Но этот усерднейший между императорами X в. покровитель науки был и последним. Преемники его, занятые совсем другими делами, не имели ни времени, ни охоты покровительствовать науке. Время побед и военной славы (царствование Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия и Василия Болгаробойцы) не обнаруживает и следа существования византийской Академии. Последний император, закончивший этот период, именно Василий Болгаробойца, сам был человек малообразованный, говорил по-деревенски (άγροικικώς), науки считал вещью лишней и бесполезной, к ученым не благоволил, смотрел на них с пренебрежением.[2715]

Двадцать лет прошло после смерти Василия Болгаробойцы, а Академии все еще не существовало, несмотря на то, что в числе императоров, сидевших в это время на византийском престоле, были не одни невежи, но и люди образованные, преданные науке. Константин VIII по степени образования походил на брата, в науках мало был сведущ, владел лишь элементами, вкусив знания столько, сколько приходится на долю детей.[2716] Совсем другого рода был его зять и преемник Роман III Аргиропул. Он знаком был с греческим и латинским языками, умел философствовать и составлять силлогизмы. По восшествии на престол он в заботах о науке хотел подражать Антонинам, Марку Аврелию и Августу, окружил себя философами, риторами, любил с ними беседовать, причем можно было видеть на нем философскую мантию, надетую вместо императорской порфиры; вообще на науку он обращал больше внимания, чем на дела управления.[2717] Тем не менее, мы не знаем ничего, что было сделано в пользу Академии. От Михаила Пафлагона невозможно было и ждать какой-нибудь услуги в этом смысле. Это был государь невежественный, совершенно непричастный образованию (παιδείας έλληνικης άμοιρος παντάπασινήν), беспомощный там, где требовалось знание законов и вообще какое-нибудь научное сведение; его братья ему не уступали, скорее превосходили невежеством, в частности евнух Иоанн Орфанотроф, стоявший в качестве первого министра во главе всего управления, был не расположен к людям, украшавшим себя светскими науками.[2718] О Михаиле Калафате, кроме того, что при его дворе существовали астрологи и что он издевался над их наукой, ничего неизвестно. Восстановлением византийской Академии прославил свое царствование Константин Мономах. Сам Мономах не обладал основательными познаниями, всего более он сведущ был по части астрологии, в других же отраслях знания был крайне поверхностен (άκρω μόνον δακτύλφ τό τοΰ λογου γευσάμενος (отведал словесной науки лишь с кончика пальца)), тем не менее он чувствовал некоторое пристрастие и слабость к науке и к людям ученым, которых собирал в свой дворец; при дворе Мономаха можно было встретить и молодых, начинающих ученых, и почтенных старцев, украшенных сединой.[2719] Нашли здесь себе место и ученые: Михаил Пселл, Иоанн Ксифилин, Иоанн Мавропод, Никита. Все это были дидаскалы, обучавшие тогда юношество наукам — Пселл философии, Ксифилин юриспруденции, Никита грамматике и риторике, Мавропод всем вместе. Они учили в разных местах, отдельно и независимо друг от друга. Мономах воспользовался их услугами для открытия Академии.

В Академии для каждой науки учреждена была особая кафедра, которая замещалась особым маистром (название, которое надо отличать от магистра — чиновного ранга). Кафедру философии занял Михаил Пселл, с титулом ипата философов, кафедру законов — Иоанн Ксифилин, с титулом номофилакса,[2720] кафедру риторики — Никита, с титулом маистра риторов. Какую кафедру занял Мавропод, не знаем. Академия помещена была в монастыре при основанном Мономахом храме св. Георгия Победоносца и получила официальное значение, а ее маистрам назначено от казны определенное содержание. Об учреждении в Академии одной из кафедр, именно кафедры юриспруденции, до нас дошла новелла, из которой узнаем любопытные подробности. В новелле Мономах объявлял, что в прежнее время лица, желавшие занять место нотариев, записаться в корпорацию адвокатов или судей, поставлены были в трудное положение: государство требовало от них удостоверения в знании законов, чтобы они указали своих наставников и обозначили количество времени, употребленного на изучение права; между тем признанного государством учителя и официального училища, где бы можно было изучить законы, не существовало. Отсюда происходило, что молодые люди вверяли себя разным учителям, случайно найденным, усвояли от них разнообразные, нередко противоречивые взгляды на один и тот же предмет и потом вносили в судебные решения и дела путаницу и замешательство. Для устранения этого недостатка открывается в Георгиевском монастыре кафедра (διδασκαλικός θρόνος), которая будет именоваться юридической школой (διδασκαλεΐον νόμων), а учитель по этой кафедре — номофилаксом. Он будет причислен к сановным сенаторам (μεγαλοδόξοις συγκλητικοΐς), на торжественных царских выходах будет занимать место вслед за министром юстиции (ό έπί των κρίσεων), ежегодно будет получать ругу в четыре литры (более 1000 руб. золотом), шелковую одежду (βλάττιον), пасхальные подарок (βάϊον) и хлебное довольствие (σιτηρέσια). Должность свою он будет, по царскому назначению, занимать пожизненно. От учителя требуется знание двух языков, латинского и греческого, и основательное знание законов. Он будет преподавать науку безмездно, не взимая никакой платы со своих слушателей, и лекции будет читать ежедневно, за исключением воскресных и праздничных дней. Все желающие заниматься практической юриспруденцией, быть адвокатами и ходатаями по делам, должны, прежде чем записаться в соответствующую корпорацию (синигоров, табуллариев), изучить у номофилакса законы, выдержать у него экзамен и получить аттестат; если же кто помимо этого условия вступит в синигоры или табулларии, — будет исключен. В этой же новелле сказано, что (первым) номофилаксом назначается муж испытанного ума, доказавший свои юридические познания, судья на ипподроме и экзактор Иоанн Ксифилин.[2721] Открытие Академии следует относить к первой половине царствования Мономаха; в рассказе Атталиота событие поставлено позже нашествия россов (1044) и раньше возмущения Торника (1047).

В Академии началось преподавание, слава о котором скоро разнеслась не только по областям Империи, но проникла в иностранные государства и привлекла к слушанию лекций учеников из Западной Европы и земель сарацинских, багдадского и египетского халифатов.[2722] Особенно отличался Пселл, затмивший своими философскими лекциями товарищей по преподаванию и вызвавший даже чувство зависти в Ксифилине, повлекшее к возражениям со стороны последнего против философского направления Пселла. Пселл с академической кафедры стал проповедывать преимущества Платона перед Аристотелем. Он стал превозносить Платона как величайшего в мире мыслителя и предвозвестника христианских догматов, считая, в частности, учение о бессмертии души платонов ским догматом.[2723] Платона он ставил на одном уровне со св. Григорием Богословом.[2724] На Аристотеля он смотрел как на философа туманного, чуждого фантазии, вращающегося в низменных сферах, который непонятен для ума, возносящегося к горнему, и не дает пищи высшим порывам души. Когда друнгарий виглы Константин Ксифилин обратился к нему с предложением истолковать «Органон» Аристотеля, из непонятного сделать ясное, Пселл решительно отклонил от себя эту задачу, считая ее выше своих сил, обещая однако же всевозможное со своей стороны содействие, если Ксифилин возьмет на себя ее выполнение.[2725] Константин Ксифилин находился в каком-то родстве с Иоанном Ксифилином и, как показывает этот эпизод, интересовался Стагиритом. Но Иоанн Ксифилин простер далее уважение к Стагириту. Он написал какое-то философско-богословское рассуждение, в основу которого положен был Аристотель и так называемые «Халдейские догматы» александрийских философов.[2726] Таким образом, в среде ученой корпорации произошел философский раздор, к нему примешалось и преподавательское соревнование; один дидаскал был приверженцем и защитником Аристотеля, другой — Платона. В связи с этим раздором находятся два написанные Пселлом сочинения о халдейских догматах.[2727] Раздор серьезных последствий не имел, однако же не прошел бесследно. Впоследствии, когда Ксифилин был вызван с Олимпа для занятия патриаршего престола, Пселл написал ему дружественное письмо, в котором, между прочим, с обычным увлечением отозвался о Платоне. Ксифилин ответил резко, называл Пселла отступившим от Бога, полюбившим Платона, Хрисиппа и прилепившимся к Новой Академии, — поступки, которые могут повлечь к извержению из христианской плеромы. Пселл был устрашен угрозой и написал Ксифилину оправдательное письмо, в котором сознается в своей приверженности к Платону и Хрисиппу, но в оправдание приводит, что знаком не с ними одними, а также с Аристотелем, с учением халдеев и египтян, что у Платона есть истинные взгляды, например, его учение о справедливости и бессмертии души, послужившее и для христиан основанием (άρχαί) этих догматов, что он, пользуясь Платоном, оценивает его учение с точки зрения Священного Писания и отцев Церкви и вообще руководствуется примером свв. Василия Великого и Григория Богослова, которые заимствовали у греческого мудреца то, что полезно было для православной истины, и опровергали еретиков оружием, взятым у философов. В заключение Пселл все-таки утверждает, что Платон превосходит всю греческую (эллинскую) мудрость, с придачей халдейской и египетской.[2728] Других подробностей этого спора из-за Платона мы не знаем.