Избранное - Борис Сергеевич Гусев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лет десять назад, когда Федя, совсем молодой, тридцатилетний кандидат, только занял эту должность, он чувствовал себя как на крыльях. Взволнованный прибежал он к ближайшему другу Ивану Хрусталеву, — с ним единственным Федя делился своими самыми заветными надеждами и мечтами.
— Понимаешь, Игорь! Пятьдесят человек в отделе, заведующий — доктор наук!.. Завтра должен быть приказ о назначении, но пока никому ни звука, — возбужденно говорил Федя.
Друзья долго и вдохновенно обсуждали это событие. Строились грандиозные планы. Вчера еще все казалось таким далеким, а сегодня Федя уже — руководитель отдела. Здорово!
— Подожди, если все состоится, я перетащу тебя в свой отдел. Что ты! Никакой проблемы… Теперь все в наших руках… Скажем, завсектором, а? Неплохо… — говорил Федя.
В новой должности он действительно нашел приложение своим способностям. Теперь по долгу службы ему приходилось просматривать десятки чертежей (прежде чем их посмотрит шеф отдела) и делать свои замечания. Он скоро научился быстро схватывать недоработки конструкторов и корректно, но внушительно указывать на них исполнителю. В то же время, если он видел, что заложенная в конструкции мысль интересна, он мог подсказать, как лучше и эффективней развить ее и с удовольствием увлеченно и бескорыстно высказывал свои соображения конструктору. Иногда, впрочем, им овладевала досада: будь он сам разработчиком, он бы из этой конструкции сделал конфетку! Но теперь его задача была другая — подсказывать, направлять, оценивать критически… Ему нравилась, особенно на первых порах, эта позиция благородного бескорыстия. Правда, наиболее сложными конструкциями занимался сам шеф отдела, к которому ведущие конструкторы и главные специалисты обращались напрямую, минуя Федю. Его же главным образом окружала инженерная молодежь.
Федя был либерален, доброжелателен, готов поддержать все прогрессивное, и подчиненные любили его. Со временем он понял, что где-то кончается его власть и что-то в отделе решается без него. Так, например, отделу подчинялись две лаборатории, но завлабы были доктора наук и члены ученого совета. В отсутствие начальника отдела они формально были подчинены Феде. Однажды он попробовал проявить свою власть, но завлабы очень вежливо намекнули ему, что они люди занятые и не склонны отвлекаться на мелочи. И Федя понял, что он не может вызвать их на ковер, — член ученого совета — это уже иной уровень, Федя им не был. И он больше не трогал их, но держал в уме все же подчинить их со временем. Наука руководства оказалась не такой уже простой. Федя постигал ее. Ровесники говорили ему: «Ну, Феденька, ты теперь в начальство вышел…» А старший научный сотрудник Гогинадзе обнял его и сказал: «Дарагой, ты взошел на такой небольшой-маленький трамплин, но с него высоко подкидывает».
Но Федя никуда не рвался, а с удовольствием и усердием осваивал новую работу и новое положение. Помимо прямых должностных обязанностей была и другая, представительная сторона его деятельности. В отсутствие шефа он, на правах начальника отдела, без доклада входил к директору, имел доступ в столовую для делегаций, и бухгалтерия оплачивала ему проезд в мягком.
Все это было хорошо в первые годы. Теперь же принималось как должное. Что из того, что он вхож к директору? Что из того, что он имеет пропуск с красной чертой наискосок, дающей право свободного входа и выхода с территории? — ведь он же никогда не злоупотреблял этим и приходил на службу еще раньше, чем рядовые сотрудники. Что из того, что он берет билет по броне? Ничего. Ровным счетом — обычная вещь, элементарные условия нормальной работы. То обстоятельство, что рядовые инженеры были лишены этих условий, не имело существенного значения для Феди.
В то же время он очень сильно переживал то обстоятельство, что члены ученого совета имели бо́льшие по сравнению с ним преимущества: чаще ездили на научные симпозиумы, приглашались на официальные приемы с участием дружественных делегаций. Когда директор в конце какого-нибудь совещания произносил сакраментальную фразу: «Членов ученого совета попрошу задержаться, остальные могут быть свободны», — он, Федя, испытывал какой-то комплекс неполноценности, поскольку вместе с другими нечленами должен был покинуть конференц-зал, но делал вид, что это его нисколько не трогает. Что в самом деле? Сколько можно ходить на вторых ролях?
Работал он всегда много. Сотрудники шли к нему со своими делами, в том числе и личными. Это импонировало ему. Обращение по личному делу означает доверие. Федя любил поговорить с дипломированным юнцом по-товарищески, по-человечески. Предложит сесть, закурит сигарету и, откинувшись в кресле, скажет: «Что ж, пока у тебя (если он беседовал с молодым человеком, то говорил с ним на «ты», по-дружески и как старший руководитель) все правильно: в твои годы я тоже получал сто десять, а пожалуй, и меньше — ставки были пониже… Да! Точно помнится — девяносто… А вкалывали дай бог!»
Последует поучительный экскурс в прошлое. Федя любит и умеет поговорить. Затем он делает неожиданный поворот: «Но я ж понимаю, тебе нужна перспектива! А если реально говорить — степень. Ставим вопрос так: где легче защищаться? Вообще, сейчас защититься непросто… Труднее, чем десять лет назад, но тем не менее делаются и кандидатские, и докторские, — о чем речь! Что важно? Важна тема. И, что не менее важно, — руководитель!» — и Федя поднимает вверх палец, как бы заостряя вопрос. Звонят телефоны, кто-то заглядывает в двери, но Федя от всего отстраняется: «Дайте поговорить с человеком! Можно же в кои-то веки…» Разве что зазвонит белый телефон без диска — директорский… Ну, тут, конечно, тут уж ничего не поделаешь; Федя быстро, хотя и без лишней торопливости, берет трубку:
— Слушаю, Николай Афанасьевич!
Деловито прижимает трубку плечом к уху, в то время как руки быстро находят чистый листок и ручку. Указание записывается четко, хотя и быстрым, но разборчивым почерком. Дело есть дело. Можно пофрондировать с непосредственным шефом — завотделом; можно изредка бросить смелую реплику возражения заместителю директора по науке Шашечкину, — но директор есть директор.
— Все понял, Николай Афанасьевич!
Оторвав трубку от уха, Федя не тотчас
