Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе - Лорен Грэхэм

Эта попытка модернизации диалектического материализма, отмечал Копнин, должна была идти от Энгельса к Ленину, который, несмотря на свой гений, сделал отнюдь не все для того, чтобы диалектический материализм оказался на одном уровне с современной наукой. Каждый человек и каждая эпоха имеют собственные характеристики, и современные марксисты-ленинцы должны пытаться приводить марксистское мировоззрение в соответствие с последними научными данными, как это делали Энгельс и Ленин в свое время. Копнин замечал, что с начала XX в. в науке произошла революция, в соответствии с чем было вполне логично, согласно марксизму, что такие понятия, как «конечный» и «бесконечный», должны быть пересмотрены. «Эти категории сформировались очень давно, на заре развития научного познания. Содержание их было определено в период неразвитого естествознания (античность, эпоха Возрождения), когда не существовало зрелых понятий астрономии, физики, а единственной геометрией была евклидова»[1021].

Копнин продолжал свои рассуждения о возможности того, что категории «конечный» и «бесконечный» не означают лишь признание: материя не может быть ни создана, ни разрушена, но может, напротив, бесконечно трансформироваться в разные формы. Такое согласование бесконечности с принципом сохранения материи имело заметные последствия для обсуждений космологических моделей. Копнин отмечал, что если диалектические материалисты будут определять «бесконечность» через требование определенного типа метрики Вселенной, то они будут повторять старую ошибку «диктата» науке, а не приближаться к ней. Он был убежден, что диалектическим материалистам не нужно было связывать космологию со специфическими геометрическими характеристиками[1022].

Некоторые другие авторы, в противоположность советской космологии послевоенного периода, расширяли этот аргумент до уровня утверждений, что диалектический материализм требует конечности создаваемых человеком космологических моделей. По мнению Свидерского, это требование проистекало из диалектического закона о переходе количества в качество. Если пространственное расширение устремить к бесконечному пределу, отмечал Свидерский, такая огромная аккумуляция количества, бесспорно, выльется в качественное изменение, а именно: в изменение пространственно-временных структур. Утверждать обратное было бы «абсолютизировать» специфическое состояние материи (ее пространственно-временную метрику). По его словам, диалектический материализм основан на изменении состояний материи в соответствии с диалектическими законами[1023]. Взгляды Свидерского на следствия этого диалектического закона были бесспорно приняты отнюдь не всеми участниками конференции (в особенности им противостояли С. Т. Мелюхин и Г. И. Наан), но его готовность принять релятивистские модели, включая модели с римановым пространством-временем, была обычной для большинства участников конференции, как философов, так и естествоиспытателей.

Эта конференция была дальнейшим развитием идей, выражённых на конференции 1962 г.; вместе они ознаменовали новый этап в развитии советских космологических дискуссий. Советские космологи не были уже в первую очередь вовлечены в полемику (которой оппозиция обычно не уделяла внимания) с зарубежными авторами. Очень мало времени было уделено в ходе этих конференций старому делу по борьбе с «идеалистическими воззрениями буржуазных ученых». Вместо этого философы, занимающиеся диалектическим материализмом, и естествоиспытатели пришли к выводу, что главные разногласия заключены между ними самими, а не между ними и учеными и философами других социальных систем. В то же время среди их аргументов можно, как и раньше, найти совместимые направления мысли, соглашения по определенным основным пунктам, начиная, конечно, с их преданности понятию объективной реальности и материальности природы.

Общие космологические темы, которые были заметными в ходе конференции 1964 г., касались в особенности положения о том, что к метагалактике не следует относиться как ко Вселенной в целом. Все имеющиеся у человечества космологические данные происходили лишь из малой части Вселенной и их экстраполяции на всю Вселенную являются сомнительными спекуляциями. Вследствие этого мнения под сомнение попадал «космологический принцип», положение об однородности Вселенной — допущение, на основе которого построены почти все существующие космологические модели. Советские авторы обычно утверждали, однако, что отбрасывание этих моделей совсем не обязательно, так как они могли бы быть полностью адекватными и полезными в применении к метагалактике. Еще одним воззрением, по которому было достигнуто соглашение, выступило положение об универсальной «связанности» Вселенной. Другими словами, не следует утверждать существование «полностью замкнутых конечных систем» в рамках Вселенной — ни для метагалактики, ни для других систем. Делать это означало бы отрицать объединение природы в единое целое. Окончательным соглашением — хотя в каком-то смысле менее общим, чем обсуждаемые до этого, — было убеждение в том, что пульсирующая или осциллирующая метагалактика не будет сама по себе удовлетворительным решением этой космологической проблемы, так как существующие формы таких моделей основаны на бесконечных идентичных повторениях, в которых этапы неразличимы между собой. Такая гипотеза противоречила бы принципу эволюции природы, переводя человеческое научное объяснение Вселенной в полностью статическую форму, сходную с моделью Аристотеля, как она интерпретировалась философами-схоластами. Возможно, пульсирующая модель, которая в каком-то смысле сохранила бы эволюционную непрерывность между этапами, была бы, как это выражалось на конференции, созвучной с диалектико-материалистической интерпретацией. Это позднее предложение было примером внутренней гибкости советской космологии после 60-х годов. Почти любая модель, рассматриваемая учеными где-либо в мире, могла бы, с определёнными доработками, соответствовать вышеуказанным философским требованиям, хотя для одних моделей это было сделать легче, чем для других (это было бы достаточно трудно для модели стационарного состояния). Эта внутренняя гибкость, однако, не сводила советскую философию естествознания до уровня тривиальности, как утверждали некоторые критики: предпочтения диалектического материализма в космологии были все еще явно различимы, даже если они уже и не сопровождались жесткими требованиями. Более того, такое же отсутствие требований, предъявляемых к природе, характерно для многих других философских систем. Поэтому у человека возникает искушение отказаться от философии и опереться на «твердые факты». Подвох здесь в том, что тогда мы точно не будем иметь ничего, что можно назвать естествознанием и уж совершенно точно — космологией.

Предметом дискуссии в Советском Союзе, как и в других странах, был вопрос о том, до какой степени при построении космологических моделей следует полагаться на факты или же, напротив, на философские соображения. Примером участника, который отдавал предпочтение философии в ходе конференции 1964 г., можно считать Свидерского, в то время как Наан призывал уделять больше внимания естествознанию. Для позиции Свидерского характерно следующее заявление: «рассмотрение проблемы конечного и бесконечного с очевидностью свидетельствует о том, что вопрос о смысле этих понятий может быть выяснен только философией и что сама проблема является компетенцией прежде всего философии, а не космологии, как это иногда утверждают»[1024].

Наан смотрел на вещи с другой точки зрения: «Положение диалектического материализма о бесконечности Вселенной не есть требование, а есть вывод из данных естествознания. Содержание и форма этого вывода непрерывно изменяются. Вначале человечество установило, что Вселенная бесконечна в смысле практической бесконечности. Затем стало ясно, что она бесконечна в более глубоком смысле, в смысле неограниченной пространственной протяженности. Сейчас мы можем утверждать, что она бесконечна в пространстве-времени (но вовсе не обязательно в пространстве и времени!) в еще более глубоком, метрическом смысле. Топологический и иные все более сложные аспекты проблемы вновь заставят изменить и постановку вопроса в диалектическом материализме»[1025].

Акцент Наана на детерминацию философии наукой может показаться фундаментально антифилософским по своему смыслу. Однако Наан, сам будучи философом, далее утверждал, что философия может внести очень важный вклад в проблему космологической бесконечности, которая, «есть пограничная отрасль науки, ведущая исследования на стыке астрономии с физикой и философией»[1026]. Наан открыто утверждал о влиянии диалектического материализма на свои взгляды; его убежденность в значимости «бесконечности» Вселенной, согласно новому определению, и его стремление построить «квазизамкнутые космологические модели» были, хотя бы частично, результатами его диалектико-материалистической точки зрения. В случае с Нааном мы сталкиваемся с тем же вопросом, что и в случае с такими советскими естествоиспытателями, как Фок, Амбарцумян, Шмидт, Блохинцев и другие. Степень важности для них диалектического материализма нелегко понять стороннему наблюдателю, в особенности наблюдателю из общества, где диалектический материализм является предметом насмешек. В принципе, поверить в воздействие диалектического материализма на работу отдельных советских естествоиспытателей не труднее, чем поверить, что на работу таких крупных естествоиспытателей, как Кеплер, Ньютон, Пуанкаре и Гейзенберг, влияли философские предпочтения.