Путь на Грумант; Чужие паруса - Константин Бадигин

— Эй, зверье! — крикнул Химков, подойдя к вентилятору.

Голоса внизу смолкли.

— Я, Иван Хамкав, — с глухой яростью сказал он, — кормщик потопленной вами лодьи «Святой Варлаам», повернул бриг в Архангельск.

Отборные ругательства градом посыпались на голову Химкова. Крышка люка задрожала от сильных ударов.

Иван, не раздумывая, сунул пистолет в круглую дыру вентилятора и спустил курок. Внизу кто–то отчаянно завопил. Матросы горохом посыпались с трапа, раздались ответные выстрелы. Но люковую крышку больше не трогали: лестница очень хорошо простреливалась через вентилятор.

— Ежели вздумаете бунтовать, — дрожа от ярости, крикнул Химков, — всех перестреляю, как собак бешеных!

Внизу молчали.

— Дружок, — приласкал собаку Иван, — сидеть! — Он показал на крышку. — Сторожи, понял, Дружок?

Пес завилял хвостом и уселся на палубе возле люка.

Бриг «Два ангела» птицей летел по новому курсу. Ветер набирал силу, гнул мачты.

На востоке, облака оделись в пурпур. Светлело. Начинался день.

В каюте негритенок с воплем бросился к ногам Химкова. Он видел все, что произошло, и, обливаясь слезами, умолял не убивать, пощадить его.

— Я нет. Я хорошо, — повторял он русские слова, глядя на Ивана ясными умными глазами.

В суматохе Химков совсем забыл про негритенка. Что с ним делать? Все это время мальчик честно прислуживал кормщику и его другу. Вместо зуботычин и проклятий новые хозяева дарили его лаской и теплым вниманием. Негритенок всей душой привязался к поморам. Но теперь, когда враги стояли лицом к лицу, на чьей стороне он окажется, как поступит, не будет ли помогать тем, в кубрике… Можно ли ему верить?

— Боцман плохо, я буду бить, — негритенок, дрожа всем телом, выхватил нож и всадил его в стенку каюты.

— Ладно, Цезарь. — Химков погладил мальчика по курчавой голове. — Ладно, ты с нами…

Первые лучи утреннего светила озарили белые паруса брига. Вспыхнула, заискрилась далекая, через все море, огненная дорога. И корабль, весь залитый кровавым светом, стрелой несся вперед, казалось, прямо к солнцу.

Глава двадцать шестая

ВСТРЕЧА

Сон да дрема на кого не живет! Задремал и дозорный Фома Гневашев, а когда проснулся — было поздно. Солдаты в смешных шапочках и коротких куртках крутили ему за спину руки. Плохо соображая спросонья, Гневашев громко закричал, предупреждая товарищей.

Но императорские егеря, захватив врасплох спящих мужиков, не теряли времени даром; отбиться, убежать не удалось никому. Мужиков обезоружили и согнали в кучу.

В егерские части солдаты подбирались молодые, ловкие — не чета старым служакам из каргопольской крепости. И одеты они были легко и удобно: вместо сабли и тяжелой котомки, отягощавших гарнизонных солдат, егеря носили в портупее короткий штык и на поясе — патронташ. Закаленные суровой военной выучкой, они не страшились тяжелых походов по лесам и болотам.

Отряд поручика Васильчикова больше двух недель гонялся за старцем Амвросием, разыскивая скит Безымянный; солдаты сбились с пути и случайно наткнулись на спящий лагерь Якова Рябого. Рассвет только начинался. Нехотя отступали серые, угрюмые сумерки. Тяжелый ночной туман пронизывал все живое холодом и сыростью. Потухавший, костер курился легким, чуть заметным дымком.

Мужики стояли жалкие, растерянные, понурив головы. Якова от бессилия душила бешеная злоба. Удивленно глядели серые глаза Степана Шарапова. Петряй Малыгин застыл с раскрытым ртом. Громко плакал от злой досады Гневашев.

Рядом с шалашом на гранитном валуне сидел офицер с веселыми глазами, в железной кирасе, отороченной по краям красной кожей, и беззаботно помахивал хлыстом. Собираясь чинить суд и расправу, поручик хлебнул из походной баклажки изрядную порцию согревающего и сейчас был в отличнейшем настроении.

— Давай, ребята! — нетерпеливо крикнул он солдатам.

Первым к нему подвели ямщика Петряя. Поручик с любопытством оглядел пленника.

— Каких краев, кто таков, братец? — звонким голосом спросил офицер.

— Олонецкий, Челмушской волости, господин офицер, а ныне в городе Архангельском ямщиком у купца.

— Раскольник?

— Никак нет, православный, никонианец.

— А ну, перекрестись.

Малыгин истово щепотью перекрестился.

— Двадцать палок, — неожиданно приказал офицер. Солдаты потащили Петряя в сторону.

— За что, господин офицер, — уперся Малыгин, — в чем вина? Ежели крестился неладно…

— Крестился хорошо, братец, а по лесам без дела бродишь, вот что плохо. Зачем в этих местах? Малыгин, склонив голову, молчал.

— Идем, мужичок, — тащили солдаты Петряя, — благодари господина поручика за доброту. Другой бы на палки не поскупился, отсыпал бы сотни две.

— Меня нельзя бить, — вдруг всполошно закричал Малыгин, — не по закону! На мне болярское звание.

— Что, что, — вытаращил глаза офицер, — боярское звание?

— Да, я болярин, — волновался Петряй, — и бумагу имею. — Он расстегнул ворот, торопясь разорвал кожаный мешочек, висевший на гайтане, и подал офицеру сложенную вчетверо бумагу.

— «…Царский указ, — читал поручик, — …за услуги, оказанные царице Марфе в бытность ее… род Малыгиных пожалован боярским званием в 1615 году…» Что за черт! — удивился он, прочитав бумагу. — Я думал, император Петр отменил боярское звание… А тут боярин, боярин–мужик… Анекдот! — На молодом открытом лице офицера проступило откровенное любопытство.

— Болярин?! — вдруг прыснул от смеха Фома Гневашев. — Болярин… с твоей рожей сидел бы под рогожей… Нос курнос, рыло дудкой, а рот жемачком, истинно так.

Мужики и солдаты, глядя на Петряя, засмеялись.

— Наша деревня, — продолжал Гневашев, — рядом с ихней. — Он кивнул головой в сторону Малыгина. — Там все мужики боляры, а бабы — болярьши; и друг друга болярами кличут, истинно так. — Фома снова засмеялся.

К поручику подошел чиновник господин Толоконников, сопровождающий отряд. Худой, в черной одежде, с черным бантом на косичке парика, с длинным хрящеватым носом, он походил на старого ворона. Поручик с излишней самоуверенностью относился ко всем штатским, а господина Толоконникова презирал. За две недели совместных странствий вряд ли они сказали друг другу больше двух десятков слов. Но если обычно поручик относился к чиновнику с холодной вежливостью, то навеселе он вовсе не скрывал своих чувств.

— Господин поручик, — наклонившись к офицеру, сказал Толоконников, — действительно, мужики Чалмушской волости были удостоены еще царем Михаилом Федоровичем боярского звания. Указ действителен и поныне.