Тосты Чеширского кота - Евгений Анатольевич Бабушкин

В сущности, кухонные наряды беспрерывно обманывают друг друга с количеством посуды. Здесь все против всех.

Некий порядок умудрился внести Чучундра, который предложил безналичный расчет.

Дескать, сегодня у нас не хватает тринадцать ложек. Ладно, мы вам должны. Вот расписка. А завтра или послезавтра у вас не будет хватать пятнадцати. Делаем взаимозачёт и вы нам должны только две.

Все мисочно-ложечные долги писались на бумажках, как при игре в карты без наличных, а потом использовались в качестве твердой валюты.

Например, расписка на тридцать недостающих ложек спокойно менялась на банку сгущенки или две пачки беломора. Пять мисок шли за малый цибик чая со слоном.

Некоторые наживали небольшие состояния.

Биржа рухнула, когда новый начальник столовой, старший прапорщик Голудайло заказал новую посуду в количестве, многократно превышавшем необходимое.

В его оправдание можно сказать лишь то, что сделал он это не из добрых побуждений, а по ошибке. С похмелья вывел в рапорте лишний ноль, и наша часть получила вместо двухсот новых комплектов посуды аж две тысячи. Разворовать такое количество было просто невозможно, и большая часть досталась столовой, навсегда похоронив проблему безналичных спекуляций казенным алюминием.

…Мы попали в наряд вчетвером. Я, Джаггер, Панфил и Чучундра. На кухне жарко и влажно. Пахнет солдатской едой и старым веником.

Посуда моется только вручную. Вот три огромных оцинкованных ванны наполненных крутым кипятком. В первую насыпается сода в неимоверных количествах. Во вторую также сода, но в количествах более разумных. В третьей ванной простой кипяток.

В самом начале наряда мы успели получить от повара Феди последнее предупреждение за то, что Чучундра передвигался слишком медленно.

Мы заняли рабочие места судомойке. Джаггер, как самый нахальный и шустрый, летал по обеденному залу, собирая грязную посуду и разнося чистую. Панфил бешено тер миски и ложки в первой ванной с убийственной концентрацией соды и перебрасывал их мне. Я ловил их, как ученая мартышка в цирке, и продолжал мойку в среднем корыте. Затем швырял посуду Чучундре. А уж тот завершал полоскание в последнем, чистом кипятке и расставлял все на деревянных полках.

Руки у нас были красные, точь-в-точь, как гусиные лапы. Животы потемнели от воды. Сапоги скользили по полу. Очки Чучундры запотели и он, полуослепший, метался, как тощий мокрый взбесившийся крот.

В столовую входила смена за сменой. Мы не успевали. Джаггер снаружи держал оборону как мог.

– Посуду давай! Где миски? – ревели старики.

– Сейчас-сейчас, мужики, – уговаривал их Джаггер, – сейчас все будет тип-топ.

– Какие мы тебе мужики, гусяра, мы дедушки! – и старики швыряли в окно судомойки грязные миски и ложки.

Мы тактично приседали, пропуская посуду над головой. Дежурный прапорщик заглянул к нам.

– Что за непорядок? – поинтересовался он, – Сменам идти на боевое дежурство, тля, а есть не из чего. Шевелимся, молодежь!

В это в этот момент рядом с ним об стену ударилась миска, брызнув шрапнелью склизкой овсянки, и товарищ прапорщик исчез.

…Кое-как мы перемыли посуду и завтрак завершился. Теперь нам предстояло выдраить все полы в столовой. Это была плевая задача. Повар Федя, известный среди гусей, как гуманист с большой буквы «Г», дедушка, забивший на всё, разрешал мыть полы шваброй.

О, какое наслаждение мыть пол шваброй, а не руками! Мы были готовы помыть эти полы дважды, но повар Федя сказал, что хватит мол, мельтешить у него перед глазами, и отправил нас перекусить.

Ели мы очень быстро. За это Федя, выдал нам десерт – блюдце постного масла, пахнущего семечками, крупную соль и буханку хорошо пропеченного хлеба.

– Только не обделайтесь от счастья, – предупредил он.

– Мы обещаем не обделаться, – торжественно заявил Чучундра.

После десерта повар повел нас чистить картошку. Мы увидели большую, новую, сверкающую никелем и краской чудо-машину. Это был апофеоз военно-кухонной промышленности. Такая машина должна была одним своим существованием внушать страх вероятному противнику. Ведь сытого солдата, как известно, победить невозможно.

– Чистит полтонны картохи в час, – гордо заявил повар. – Необходимая техника, очень ценная. Поэтому картошку мы в ней не чистим. Бережём. А вдруг война? Вот тогда мы ее, родимую и выкатим. Короче, вот картошка, вот ножи. Вот эти два бака должны быть полными через два часа. Сделаете раньше, можете отдыхать.

Через два с половиной часа, изрезав пальцы, натерев мозоли и выслушав все проклятия повара, мы завершили чистку картошки.

В утешение Панфил прочел нам стихи.

…Как дней моих уныла череда!

Мне некуда направить разум пленный.

Слова и мысли – талая вода

И мелочь по сравнению с Вселенной.

С чего начать? Наивный человек,

С душой усталой, грубой и опальной…

Пусть проклянут мой грешный, скучный век

За то, что не был связан нежной тайной.

Ах, вкус любви! Такого не забыть,

Бурли, вулкан горячечного бреда.

Кто не способен женщину любить,

Тот истинного счастья не изведал.

Но все уйдет. И воспарит роса,

И радуга зажжется ей в замену.

Эй, ветер! Дуй в тугие паруса,

И вдохновляй на новую измену!

Непостоянство – истины девиз,

И мы давно и точно замечаем,

Что верность – это временный каприз.

Не скучен мир! Мы сами в нем скучаем.

Долой тоску! Дорога ждет меня.

Схвачу удачу, уловив мгновенье,

И мне судьба подарит при свете дня

Счастливое и вечное паренье!..

…Обед мало отличался от завтрака. Но работали мы уже гораздо быстрее, и нам почти не кидали посуду в окно судомойки. Помыв полы, мы отправились выносить отходы на свинарник.

Два здоровенных бака с помоями с трудом доперли мы вчетвером, изрядно смочив этой дрянью собственные штаны и сапоги.

Свинарем оказался очень грязный и очень веселый солдат. За все время службы он почти никуда не выходил из свинарника, но зато и к нему никто не лез, кроме гусей, дежурящих по кухне.

В свинарнике было тепло и вонюче. В загородках на мокрых опилках лежали свиньи, похожие на грязные контрабасы. Где-то повизгивали поросята, но их не было видно. Мы перекурили с веселым свинарем, который, как выяснилось, на гражданке тоже занимался свиньями и вообще больше ничего в жизни не знал и знать не хотел.

– Что мне нужно? – говорил нам свинарь, беря про запас еще пару папирос. – Ничего! Живу себе, как король. Я даже не комсомолец. Свиньи – не офицеры! Они мне точно ничего плохого не сделают. Если, конечно, пьяный тут не усну…

– А если уснешь? – спросил Чучундра, заинтригованный поворотом разговора.

Свинарь вдруг утратил свою беззаботную веселость и посерьезнел на глазах,

– Если пьяный свалюсь тут и усну – тогда сожрут. Непременно сожрут, – сказал он с какой-то тоской и мукой.

– Но я осторожно пью, с умом. Только у себя в кублушке, а это там, снаружи… – и бросил окурок в навозную лужицу на полу.

Нам пора было возвращаться на кухню.

Ужин обрушился на нас как тайфун. Вечером все были особо злы и голодны. Опять не хватало мисок, и мы не успевали их мыть.

Вопли: «Гуси! Посуду давай!», сопровождаемые грязными мисками, вновь полетели в окно судомойки.

Уже дважды дежурный прапорщик заглядывал к нам, крутил сморщенным недовольным рылом и ободрял:

– Сейчас от помазков-то oгребете люля-кебабов, кони вы в яблоках! Лениться – грех большой! Работа должна быть быстрой и красивой, как смерть пионерки.

Джаггер носился в едальном зале, как черт, заговаривая зубы дедам. Мы терли посуду в кипятке так, что казалось, что вода от наших движений становится ещё горячее.

Навестил нас и повар-гуманист Федя, сообщивший, что попросит наших сержантов оставить нас в наряде ещё на сутки.

– Не то чтоб вы мне очень понравились, – сказал Федя, – но очень уж вы к труду неспособные, вас учить надо.