Лесные тайнички (сборник) - Николай Сладков

Вечером все воробьи – битые и небитые – слетаются на особое дерево – дерево песен. Дружным хором провожают они день. Так, песней, провожают они каждый день весны.

Прохожие с удовольствием слушают воробьиный хор, улыбаются.

Чив и его подружка Чука сложили гнездо в щели под карнизом. Выстлали его перьями, волосом, ватой, сеном и тряпочками. А Чука принесла фантик и два трамвайных билета: розовый и голубой. Получилось очень уютно. Чив вспоминал свою дымовую трубу и жалел, что раньше не догадался познакомиться с Чукой.

И вдруг – скрип, скрип, скрип! В люльке к карнизу поднимался штукатур. Поднялся и лопаточкой своей стал заделывать под карнизом щели.

Что тут началось! Все воробьи к нему скачут! Скачут по самому краю крыши, на все голоса ругают штукатура. Но штукатур не понимает воробьиного языка: замазывает щели да от воробьёв лопаточкой отмахивается. А гнездо Чива и Чуки выбросил. Полетели по ветру перья, вата, волосы, сено и тряпочки. А фантик и билетики упали вниз.

Чив и Чука заняли скворечник. Ветер покачивал шест и вместе с шестом покачивал их новый домик. Чива укачивало, и он клевал носом. Чука не дремала: она опять наносила в гнездо перья, вату и сухие травинки. И опять принесла фантик и трамвайные билетики.

Вернулись с юга хозяева скворечника – серьёзные чёрные скворцы. Молча, деловито работая, они выбросили из скворечника сначала Чива и Чуку и наконец всё их гнездо. Опять полетели по ветру перья, вата, травинки, фантик и трамвайные билеты.

Засвистывает метель. По улицам течёт белая позёмка яблоневых лепестков. А в тупичках вихри. Белые вихри из яблоневых лепестков.

Везде из-под застрех настырные голоса желторотых воробьят. Старые воробьихи – туда-сюда, вперёд-назад! Залетают в гнёзда, шарахаются назад.

Слышал Чива. Он сидел у старого гнезда – на заброшенной старой трубе. Сидел и чирикал не своим голосом. Потому что в клюве у него торчала гусеница, как папироса. И чирикал он не раскрывая рта, «сквозь зубы». Некогда!

Кончилась воробьиная весна. Хлопот полон рот!

ДЕРЕВЬЯ

Входишь в лес и гладишь ладонью деревья, будто старых друзей похлопываешь по спине. Стволы тёплые, как тело живое, – чуть покачиваются, будто дышат…

А вершины гудят то грозно, то ласково. Листья лопочут зелёными язычками.

К стволу прислонишься, как к плечу друга. Плечо гладкое, скользкое – молодая берёзка. А то, всё в пупырышках, – это осина. Или изборождённое, изморщиненное, как кожа слона. Это кора дуба.

Всю жизнь с деревьями плечом к плечу. И хочется стиснуть ладонями их руки-ветви и крепко пожать.

СОЛОВЕЙ ПОЁТ

Соловей поёт, а вокруг все думают, думают.

Сосед-соловей думает: «Лучше нос к нему не совать, а то хвост выщиплет или в макушку клюнет!»

Соловьиха думает: «Раз поёт, значит, место для гнезда облюбовал! Слетать посмотреть, что ли?»

Птицелов думает: «Хорошо поёт, шельмец! Пора западню готовить!»

Прохожий думает: «Вот и ещё одна зима позади…»

А соловей поёт и поёт. А все вокруг думают, думают…

С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!

Малый подорлик, перед тем как вылупятся птенцы у него в гнезде, приносит им подарок. Так уж и знают все: раз подорлик в гнездо лягушку принёс, значит, вот-вот вылупятся орлята! Наверное, подорлик подслушивает, о чём его орлята ещё в яичках пищат. Они у него перед вылуплением перепискиваются. А как всё выслушает – так и спешит за подарком. Хоть он и хищный, а тоже орлят своих любит. Знает, что мягонькая лягушка для малышей орлят всё равно что для нас с вами конфетка! И только-только малыши из яйца, а он уж с лягушкой тут как тут. Поздравляет орлят с рождением.

ЛИШНИЙ ГВОЗДЬ

До сих пор не могу забыть, как мотал его, бедолагу, ветер! Он всё повыше сесть норовил – на самую высокую «свечку» самой высокой сосны. А там, наверху, ветер; вот и мотало его вместе с веткой, да так, что у меня внизу голова кружилась, на него глядя, но он упорно сидел, вцепившись в мохнатую «свечечку» коготками, и, запрокинув клюв в небо, изо всех силёнок выкрикивал своё «крути-верти, крути-верти!».

Ему очень важно, чтоб песня его была слышна как можно дальше. Пусть все слышат, что здесь поёт он – пеструх-мухолов. Что есть у него на примете уютный дом, о чём он всем и спешит объявить. Впрочем, не всем… Ну к чему ему, например, франт горихвост, который только и умеет трясти красным хвостом? Или скворец, который его передразнивает? Не для них он на самую высокую «свечку» взлетает и песни свои выкрикивает.

Он знает, кто его должен услышать. Для неё он и поёт. Для неё он на ветру мотается, под дождём мокнет. «Подумаешь, беда какая – на дожде вымокну, на ветру просохну!»

И вот она его услыхала. Она – круглоглазенькая пеструшка. Пеструх встретил её по всем правилам мухоловкиного гостеприимства. С песенкой подлетел к дуплянке – посмотрите, пожалуйста! Первый туда впорхнул, повозился внутри – ах, какие удобства! Высунулся, повертел носом по сторонам – что за вид из дупла! Рядом с петрушкой сел – залетайте, убедитесь сами!

Пеструшка была недоверчива. Пять дупел уже проверила, и ни одно не годится. Послушаешь свистунов этих, так не дупло отыскали, а дворец. А проверишь – старая развалюшка. В бока сквозняк, на голову дождь. Ему-то что, а ей яички высиживать, птенцов растить.

Пеструшка впорхнула в дуплянку, долго чем-то шуршала, высунулась, повертела недовольно носом и улетела.

Пеструх в отчаянии кинулся вслед – да где там! Не понравилась пеструшке чем-то его дуплянка. Может, в ней щели, может, соседи не приглянулись – скворец и горихвост. У пеструшек мерка своя: главное, чтобы дом надёжный, а потом уж звонкие «крути-верти». Не для капризов, а для птенцов…

Полетел пеструх снова на свою «свечку», снова стал петь, запрокинув клюв в небо. И снова его ветер мотал и дождик мочил.

Прилетали к нему ещё пеструшки, но ни одной не понравился домик. Так и остался пеструх один.

Ах как вышло нехорошо! Ведь я во всём виноват, а не он! Ведь это я повесил плохую дуплянку. Ну что мне стоило вбить в неё для крепости лишний гвоздь!

ОТЧЕГО У ЛИСЫ ДЛИННЫЙ ХВОСТ?

От любопытства! Не оттого же, в самом деле, что она следы свои будто бы хвостом заметает. Длинным лисий хвост становится от любопытства.

Начинается всё с той поры, как прорежутся у лисят глаза. Хвосты у них в эту пору совсем ещё маленькие и короткие. Но вот глаза прорезались – и хвосты сразу же начинают вытягиваться! Становятся всё длинней и длинней. И как же им не длиннеть, если лисята изо всех силёнок тянутся к светлому пятнышку – к выходу из норы. Ещё бы: шевелится там что-то невиданное, шумит что-то неслыханное и пахнет нечуянным!

Только вот страшно. Страшно вдруг оторваться от обжитой норы. И потому высовываются лисята из неё только на длину своего короткого хвостика. Словно придерживаются кончиком хвоста за родимый порог. Чуть что – чур-чура – я дома!

А белый свет манит. Цветы кивают: понюхайте нас! Камни блестят: потрогайте нас! Жуки скрипят: поймайте нас!

Лисята тянутся, тянутся всё дальше и дальше. Хвостишки их вытягиваются, растягиваются. И становятся всё длинней и длинней. От любопытства, конечно. Отчего же ещё?

СЕРДИТЫЕ ЧАЙНИКИ

Поляна была похожа на круглый стол, покрытый травотканой золотой скатертью. Чёрные чайники были расставлены посредине. Они пыхтели и булькали от нетерпения. Тут затевалось грандиозное чаепитие!

Как хорошо, что в это раннее утро я не нежился, подобно другим, в тёплой постели. В награду я увидел такое, что с тех пор всегда встаю на рассвете.

Чайники булькали и клокотали. Из чёрных носиков с шипением вырывался пар. Их так изнутри распирало, что они даже подскакивали! И дребезжали… крыльями.

До чего же и в самом деле косачи на току похожи на шипящие чайники! На шипящие, булькающие, закопчённые до блеска охотничьи чайники. Шейки-носики задраны вверх, и косицы хвоста изогнуты ручкой. Вспыхивают раскалённые угли красных бровей. И из носика вырывается пар! И так друг на друга накидываются, что только брызги-перья летят!

Вы, любящие поспать, когда станете утром разливать чай, присмотритесь к своим чёрным чайникам. Они напомнят вам турнир косачей, который вы так беспечно проспали.

НОЧНАЯ КУКУШКА

Ночная кукушка дневную перекукует. Днём ей все мешают, а ночью она одна. Ночь весенняя, тёплая. Глухо вода бормочет, глухо урчат лягушки. Свет мутной луны с трудом делит темноту на небо и землю. И над приглушённо бормочущей тишиной разносится печальное и далёкое кукование, словно бьёт невидимым молоточком по сияющим шляпкам звёзд.

Любо петь в ночной тишине. Все тебя слушают и догадываются: скоро и их черёд.

Ночная кукушка как запевала. Всех будит до солнца. Проснутся и залетают над болотцем, скрипя крыльями, хохлатые чибисы. Уныло засвистят на седых кочках длинноносые кулики-кроншнепы: «Ку-ли-ик! Ку-ли-и-ик!»