13 историй из жизни Конькова. Рассказы - Татьяна Мельникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я честно обещал подумать. Но когда началась лагерная жизнь, получилось, что думать как-то некогда.
Во-первых, лагерь наш оказался никаким не лысым. Такой уютный белый городок в зеленой балочке. Есть свой маленький стадион и лягушатник для плавания. Настоящий самолет Ил-14, его шефы подарили. Он, конечно, не летает, но все равно здорово. Приборная доска, два штурвала.
Еще в лагере был ручей, Ключик, на котором мы сделали запруду с маленькой мельничкой. И росли вокруг здоровенные дубы, на которые наш вожатый Костя разрешал лазить, только чтоб ветки не ломали.
Где здесь было думать?! Некогда. Я решил отложить это дело до возвращения домой. Тем более денечки летели, как из пушки. Я даже удивлялся, как скоро прошла почти половина смены.
А потом к нам в гости приехали военные ветераны, и стало еще интереснее. Мы сидели вечером у костра и слушали героические рассказы из фронтовой жизни про сбитые танки и самолеты, и ордена и медали блестели на груди ветеранов, как выпавшие из костра угольки.
Только один ветеран, который ходил без медалей и с палочкой, почему-то ничего не рассказывал. Он сидел у костра молча и только клал руку кому-нибудь из ребят на плечо или на голову.
— Наверное, он раненый или контуженый, — сказал мне Валька Трофимов, который всегда все знал. — У нас тоже дедушка контуженый. Он знаешь какой нервный! Ужас. Ему совсем волноваться нельзя. Поэтому, если этот гость к тебе подойдет, ты терпи. Но лучше вообще, на всякий случай, старайся ему не попадаться.
Я так и делал.
Потом ветераны уехали. А этот, молчаливый, остался.
— Наверное, у него нет никого родных и близких, — опять объяснил нам Валька. — Пусть себе живет. Нам не жалко.
Мы привыкли к Николаю Петровичу, так звали нашего гостя, и почти забыли о нем за другими лагерными делами.
Но однажды утром, когда мы еще спали, вожатый Костя явился к нам в корпус и разбудил меня и Вальку. Даже спросонья мы сразу сообразили, что, похоже, это пришла расплата за вчерашнее происшествие. Вчера вечером Валька свалился с дуба и здорово ободрал себе бок. Но в медпункт не пошел. Потому что боялся йода. Я, конечно, Вальку не выдал. Мы просто сорвали лопух, поплевали на него и приложили Вальке к боку, под майку. Но, похоже, кто-нибудь все-таки наябедничал, и сейчас Вальке всадят укол, а меня потянут на линейку за укрывательство.
Но Костя вдруг сказал:
— Мы решили вас послать с Николаем Петровичем на Лысую гору. Смотрите не подведите дружину. Будьте внимательны к ветерану. Вот вам фляжка с водой и бутерброды. И быстрей одевайтесь.
Мы запрыгали на полу, натягивая брюки, и мятый лопух выпал у Вальки из-под майки. Но Костя даже не обратил на него внимания.
— Галстуки не забудьте, — только крикнул он нам на бегу, направляясь к домику, где жил наш молчаливый гость.
Николай Петрович уже стоял готовый и ждал нас. Его палка оставляла на мокрой от росы траве темные кружочки, и наши кеды тоже сразу промокли и потемнели. Еще никогда мы не выходили из лагеря так рано. Солнце было совсем низким и красным и все никак не могло подняться из-за веток дуба на пригорке, как будто запуталось в них.
— Будет ветер, — сказал Николай Петрович, поглядев на солнце. — Ничего?
— Подумаешь! — пожал плечами Валька. — Какая разница?
И я пожал плечами:
— Подумаешь. Идти недалеко.
Лысую гору мы видели из лагеря каждый день. Но никогда не ходили туда, что там делать? Она стояла голая и скучная, как сухой каравай. И только в сильный ветер оттуда долетали до лагеря песок и пыль.
Чего там понадобилось Николаю Петровичу?
Он не объяснял, а мы не спрашивали. Через какие-нибудь полчаса сами увидим.
Но странное дело. Плоская верхушка горы как будто не приближалась, а стояла на месте или даже удалялась. Скоро наши ноги начали вязнуть в песке, кеды из темных сделались серыми, а палка Николая Петровича застревала все глубже и глубже. Дорога давно пропала, будто Лысая гора проглотила ее.
— Надо напиться, — сказал Валька, отвинчивая пробку фляжки. — Во рту пересохло.
Но Николай Петрович остановил его:
— Рановато. Потерпи.
— Можно и потерпеть! — хмыкнул Валька. — Думает, что мы уже выдохлись, — шепнул он мне. — Воспитывает.
Но, по-моему, Николай Петрович вовсе никого не воспитывал. Он шел и смотрел только перед собой, в песок, и, кажется, совсем не обращал на нас внимания. И зачем только ему понадобилось нас брать? Или это Костя постарался, а Николаю Петровичу неудобно было отказаться?
— А что там, на горе? — спросил я, когда мы прошли молча еще минут двадцать.
— Все то же, — ответил Николай Петрович. — Песок-песочек…
— Так зачем же мы?‥ — вырвалось у меня, но Николай Петрович не расслышал.
Песок противно скрипел на зубах, набился в кеды, лез в глаза. Он летел на нас снизу и сверху, сухой и колючий, и некуда было спрятаться от него. Вот почему, наверное, предупредил нас утром наш спутник, что будет ветер.
— Песок-песочек, — повторил Николай Петрович и, тяжело наклонившись, — правая нога его не сгибалась — зачерпнул горсть песка и подставил руку на ветер.
Желтая горка на его ладони быстро таяла, как будто это был не песок, а снег. Совсем мало песчинок осталось на его ладони, а в средине собрались темные камушки, целая кучка. Николай Петрович взял мою руку и пересыпал в нее эти камушки. Они были тяжелые-тяжелые и, как показалось мне, горячие, а один немножко поцарапал мне палец.
— Железные? — удивленно прошептал Валька. — Руда? Или метеорит? Вот здорово! Принесем в лагерь метеорит!
— Железные! — сказал Николай Петрович. — Посмотрите.
Лысая гора шевелилась и будто текла под ветром, как живая. И желтый ее песок весь был истыкан такими железными кусочками. Они высунулись под ветром из песка и словно грелись на солнце: один совеем темные, другие красноватые от ржавчины, совсем маленькие и побольше. А один, совсем большой, с рваными краями, торчал, как нос меч-рыбы. И Валька, раскачав его, вырвал из песка.
— Ого, килограмма полтора будет.
Николай Петрович взял этот «нос» у Вальки и показал еще заметные полоски, три ровных пояска.
— С неба-то он прилетел — с неба, только сварен этот «метеорит» в земной печке. Вот и роспись «кашевары» оставили.
Мы сами уже поняли с Валькой, что все это железо — осколки. Их не раз видели мы в своей жизни, хотя и родились почти через двадцать лет после войны. Осколки лежали в городском музее и в нашем школьном — сами ребята притащили их: отрыли на дачах, или весной их иногда вымывало водой из земли. Но чтобы столько осколков сразу, в одном месте, как здесь, на этой Лысой горе! Настоящий железный дождь! Не зря нас привел сюда Николай Петрович. Он здесь воевал, догадались мы. Но почему же он всегда молчал у костра?
— Расскажите, как вы воевали здесь, — попросил Валька. — Что вам запомнилось больше всего?
— Больше всего? — сказал Николай Петрович и пошевелил палкой песок. — Да, наверное, как мы сапоги сняли, переобулись, когда все кончилось.
— Ну… Николай Петрович, мы серьезно…
— И я не шучу, ребята. — Николай Петрович положил ладонь на стриженую Валькину голову. — Сапоги снимает солдат после крепкой победы, а ждать нам ее тут, на этой горке, пришлось долго.
Он вдруг сел прямо на песок, тяжело вытянув прямую, как палка, больную ногу. Мы плюхнулись рядом, и я почувствовал, как по моим усталым ногам снизу вверх побежали колкие злые иголочки. Легкие кеды казались чугунными, словно утюги. А солдатский сапог потяжелее, чем кеды.
— Жарко? — повернулся Николай Петрович.
— Ага, — облизал Валька запекшиеся губы.
— Вот и нам было жарко, — Николай Петрович опять зачерпнул горсть песку, задержав осколки. — Сверху жарко, а снизу холодно. Стояли мы здесь зимой, как раз в декабре. Задача была простая: не пропустить фашиста к городу. А у него, конечно, наоборот: был он, город-то, рядом, как на ладони. Но в балках вокруг снег набился, ни пройти ни проехать. А гора — не зря ее Лысой назвали — вся ветром обдута. Только корка ледяная сверху блестит. «Зарыться и стоять», — такой был нам приказ. А в песке окоп не отроешь. Попробуйте, — предложил Николай Петрович.
Мы с Валькой стали кидать песок. Сначала было легко, песок мягкий, и мы вырыли ямку. Но чем больше копаешь, тем быстрей песок скатывается назад, и вся работа идет насмарку. Ямка стоит себе, как заколдованная, ни больше, ни меньше, не то что человеку уместиться, а одним боком ляжешь, другой торчит.
— Он и зимой такой же, песок, — сказал Николай Петрович. — Только злее. Сверху камнем со снегом смерзся, а снизу плывуном течет.
Мы совсем запыхались с Валькой от бесполезной работы. А ведь в нас никто не стрелял и не бросал бомбы. Так как же солдаты?
— Приспосабливались, — сказал Николай Петрович и вздохнул. — Ляжешь на землю, товарищи сверху плащ-палаткой прикроют, навалят песку со снегом, сколько успеют. И лежи, коли хочешь живым быть.