Дарьины зори. Повести и рассказы - Надежда Опескина

Искалеченные, кто без руки, кто без ноги, а порой и без обеих, заливали они своё сознание водкой или брагой, которую заставляли делать, забирая у детей последний сахарок. Чуть что не так, кидались на жён с кулаками. Ходили бабы деревенские в синяках и ссадинах, а порой и с пробитыми головами.

В деревеньке из мужиков – одни юнцы безусые. Вдовушки и ими не брезговали. Порой и деток от них рожали. Не понимали они Дарью. Ведёт себя, словно монашка, никого к себе не подпуская. Вояк блудливых метлой со двора гонит, а парням подрасти советует, ума набраться.

Юнцы те большую работу делали, гоняя обозы с хлебом в зимнюю пору. Младший брат Иван в свои шестнадцать лет смотрелся щупленьким и хворым. Друг его и напарник Пётр, напротив, смотрелся крепышом. Рос один у матери вдовой, работающей при школе истопником и уборщицей. В сыне души не чаяла. Мечтала о невестке с хорошим приданым. Видела, как бабы деревенские сына к себе зазывают, спаивая припасённой водочкой, но не беспокоилась. Женится и остепенится. Молодые все погуливают и попивают.

Со своей подругой Катькой встретилась Дарья случайно в районном центре. Одета та была в казахскую национальную одежду, располнела до неузнаваемости. Не окликни её Екатерина – прошла бы мимо. Глазки заплывшие, перстни на руках. Стояла подбоченясь.

– Дашка! Не узнала чо ли? Как была красавицей, так и осталась, хоть и двоих родила. Вдова, говорят, теперь, дочек двоих народила. А я вот мужа на фронт проводила, домой к себе, в аул, возвращаться надо. Да-да, за казахом я замужем. Хорошо живу, сытно. Двух сыновей родила. Да ты, поди, слышала про меня и Михаила. Не удалось мне его окрутить, но не жалею. Мои тоже в аул перебрались. Избу родичи им поставили на отшибе. Живём припеваючи. Маманя сказывала о твоих новостях. А Михаил в городе живёт. С финской без ноги вернулся, на деревяшке скачет теперь, но женат. Подобрала какая-то бабёнка. На безрыбье и рак рыба.

Дарья и ответить не успела. Позвали её деревенские. Попутка почтовая подвернулась, спешить надо было. Одета она была в ладный шубнячок, на голове платок из козьего пуха, подаренный матерью Эльмирки, валенки, скатанные дядькой Алексеем. Девчонка была, девчонкой и осталась. Шёл ей двадцать первый год. Всю дорогу до дома вспоминала встречу с подружкой. На годок старше всего, а обабилась и смотрится сорокалетней. Впервые пожалела, что имя дочери дала Екатерина.

Закончилась война. Народ духом воспрянул, надеялся на послабления от власти, а они и не намечались. То на фронт надо было, теперь на восстановление порушенного хозяйства. Дарья, как и прежде, бригадирствовала. Председатель работой её был доволен. Работала много, а на жизнь не хватало.

Все годы дочь старшую Полюшку не видала. Забрать не удалось. Данила перед уходом на фронт приезжал уговаривать оставить дочь при бабушке.

Ранним утром в июне в окно постучали. В сердце предчувствие недоброе вкралось. Вышла, стоит Клашенька, слезу утирает.

– Тятьку нашего убили. Еду хоронить. Тебе со мной надо ехать, Польку забирать. Не с руки ей с матерью моей оставаться. С кордона попрут. Надо будет или мне, или Даниле к себе эту надолбу забирать. Не было печали! Муж калека с фронту вернулся, а тут ещё она припрётся.

– Что же ты так о матери, Клашенька? Вырастила вас, выкормила, а вы теперь её, как поклажу ненужную! Поехали, заберу Полюшку, не сирота она круглая. Матвей сам за неё двумя руками держался. Надеялся пособие выхлопотать, но сам себе и подгадил доносом на меня.

– Думашь, я не говорила ему про то? Куда там, закусил удила и понёс без колёс. Вот всё боком и вылезло. Ежели бы не война, то с кордона попёрли бы взашей. Его, почитай, два года по допросам таскали. Всё пытали про Василия. Еле откупился. Всю живность со двора отдал. Чует моё сердце – татарское отродье его прикончило. Они ему в глаза угрозы сыпали за дочь свою погубленную. Ой, горюшко моё горькое. Нет жизни от этих стариков. Ты, я тоже гляжу, со своими не очень любезничаешь. Живёте, словно не родные вовсе.

Не захотелось говорить с золовушкой о делах своих. Пошла к председателю, попросила коня, запрягла в свою телегу, за которой исправно ухаживала. Попросила тётку Матрёну за хозяйством присмотреть, взяла Катеньку, продуктов на дорогу и в путь. Клашенька взяла только краюху хлеба. В дороге Дарья разжигала костерок, варила картошку. Ели с сальцом с удовольствием, попивая чай, заваренный на сухой лесной ягоде. Всю дорогу молчали. Каждый о своём думал.

Кордон показался внезапно, как и в первый раз. Смотрелся обветшало, чувствовалось, что не хватало силёнок у хозяев обихаживать своё гнездо. Ворота были отворены. Въехали на подворье. Из дома вышли Пелагея и Полюшка, которая пряталась за спину бабушки, поглядывая на приехавших с опаской.

– Что ты, милая, испужалась. Свои это. Матушка твоя Дарья, я тебе о ней сказывала. С ней сестра твоя младшая, Катенькой зовут. А это тётушка Клавдия, дочь моя.

– Чего так распелись, маманя? В дом зовите, едой потчуйте. Нечего балясы тут разводить, – прервала мать Клавдия. – Брательник Данила где? Надо порешать всё и в путь обратный. Видать, тятю уже схоронили. Сами управились, так это хорошо.

– Данила к друзьям поехал, в село татарское. Завтра девятый день как Матвея не стало. Больно долго до вас весть шла. Лето на дворе. Подсобили друзья Данилкины. Всё исправно сделали, – ответила дочери Пелагея.

– Братец к татарам побёг! К убивцам отцовским! Вас, маманя, развели, что дураков, – в крик пошла Клашенька.

– Не наводи напраслину на людей, Клавдия. Убийцу Матвея в то же утро поймали. В дом к милицейскому постучался одёжку сменить, тот его и сграбастал.

Беглый, из лагеря бежал. Думал поживиться у нас и дальше. Матвей, не разобравшись, в дом пустил, бражничали до полуночи, а потом этот гость решил его по горлу ножом и нас с Полюшкой порешить, но Матвей отпор дал. Во двор выскочил, там дуга стояла у двери, отбивался сколько мог. Мы с Полюшкой успели в окно сигануть и бежали куда глаза глядят. На счастье, люди из татарского села порыбачить на наше озеро с утречка приехали. Я всё им и рассказала. Кинулись к нам, а Матвей уже холодный лежит на дворе. Нас спасал, из дому убийцу выманил. Соседи за Данилой гонца послали, в госпитале он лежал. Матвея схоронили как положено – на третий день, милицейские разрешили. Вас никого ждать было нельзя. Данилка тоже не успел, на один день опоздал, – урезонила дочь Пелагея.

– А не братка ли Василий то был, маманя? Он ведь тоже вроде как в бегах.

Пелагея так глянула на дочь, что та с испугу поспешила в дом от греха подальше. Стояла в дому, разинув рот от удивления.

Стол был накрыт в горенке. Расстаралась Пелагея, приготовила многое из того, что Матвей любил. Помянуть всей семьёй и разъехаться кто куда. Полюшку жаль было от себя отпускать, но понимала – не поднять ей внучку на ноги. С кордона через неделю съехать надо. Будут с Данилой по чужим избам скитаться, пока свою поставить удастся. А женится – и там ясности никакой. Кому чужой ребёнок нужен. Клавдия приехала, чтобы поживиться чем. Соломой прошлогодней не побрезгует.

Во дворе послышались голоса, и Дарья поспешила навстречу. Данила с войны вернулся целёхоньким, но дважды контужен был, практически оглох и говорил, сильно заикаясь. Обнял Дарью, у самого слёзы по щекам потекли. Пытается говорить, а ничего не получается. Клавдия стояла в стороне, наблюдая. Много вопросов возникало от увиденного. Наверняка вторая дочь у Дарьи его. Шибко на влюблённую парочку схожи. Решила потом у матери всё выпытать.

Помянули. Слов много не говорили. Лучше помолчать. Хорошего не скажешь, много грехов за Матвеем числилось, но и плохого говорить не хотелось.

Гости засобирались домой. Обещали помочь с переездом и подводами, погрузить или разобрать что потребуется. Из живности во дворе петух с четырьмя курочками, других на помин порубили. Корова по весне сдохла, свиней не держали. Озеро выручало. На одной рыбе и жили.

Клавдия заныла, что места для матери с больным братом у неё нет. Положила глаз на некоторые вещи, но Пелагея ей отказала, сказав, что самим с Данилой всё пригодится. Из одежды Матвея разрешила забрать всё. Данила её так и так на себя не наденет. Клавдия стала вязать узлы. Улучив момент, когда были с Пелагеей одни, подкатила с расспросами.

– Мамань, скажи, от кого всё же вторая дочь у Дарьи. Похоже, что нашей породы, но не от отца ведь, хотя на их с Василием похожа. Я тут давеча смотрела, как миловались Дарья с Данилой. Истинно полюбовнички, язви их в душу. Стоят, слезу пускают. Не об тятеньке ведь плакали. Слова на помин души не промолвили оба.

– Прикуси свой язык, Клавдия! Знать хочешь правду? Василия это дочь! Не таращь глазища! Был он в сороковом году после Масленицы в наших лесах, был. Встречался с Данилой и Дарьей на зимовье. К нам боялся обратиться, татары прятали, а отец родной спалить решил. Но сгорел кто-то другой, и невеста Данилушки Эльмира погибла. Матвей за то и решил Дарью под суд подвести, поняв, от кого вторую дочь родила невестушка, но не удалось его дело чёрное. Сам едва откупился. Хошь, иди снова донос пиши. Только я скажу, что и ты в курсах о брате была, всё знала. И потом посмотрим – кому горячее будет. Данилу не тронь! Не сын он Матвея. Другой у него отец. Потому и не похож на вашу Савичевскую породу. Копия отец его. Где и когда я того узнала – не твоё дело. Одна светлая страничка в моей жизни и была. Твой отец словно аспид был. Всю жизнь только и мог – кровушку у других пить, – не сдержалась Пелагея.