Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание - Ханс Дикманн

Перенесение на повседневность может иметь следующий вид:

Ребенок, впервые появляясь в мире, из жизненных средств заботится лишь о соске. Созревание требует совершить большую работу: он должен преодолеть свой собственный страх и связанное со страхом стремление остаться в безопасности, позволить заботиться о себе, оставаться дома. Если ребенок поддается этому стремлению и говорит:

«Нет, я лучше все же не пойду», его хватает ведьма, и он сидит, как Гензель, за решеткой. В противном случае он вступает в конфликт с ведьмой. Мир не является слишком приветливым для детей местом, и часто никто не в состоянии позаботиться о ребенке. Взрослые проталкиваются вперед, не оглядываясь. И вновь ребенок должен преодолевать страх, а вместе с ним и побуждение укрыться за материнской юбкой. Здесь надо обратить внимание на то, что нужно торговаться, меняя заботливо сберегаемый грош на вожделенную соску. Если ребенок это сделал, значит он вновь одолел ведьму, все беды окончились, и можно нести домой сокровища и тому подобные «соски». Здесь снова то, что в сказке зовется ведьмой, является глубоким инстинктивным импульсом предпочесть уютному теплому гнезду борьбу за овладение внешним миром. Сказка лишь убедительно изображает то, что происходит за фасадом такого желания безопасности. Итак, мы можем дать второй ответ на вопрос о психологическом значении сказки для ребенка:

Ребенок должен научиться сосуществовать с глубокими инстинктами своей собственной натуры и должен утверждать свое Я, противостоя этим часто превосходящим силам. В образно-символической форме сказки предлагают ребенку типичные образцы и способы, позволяющие выстоять в этой борьбе.

Если мы с этой точки зрения рассмотрим такой мотив, как сжигание в печке ведьмы, то обнаружится другой, более глубокий смысл, подобно тому, как так называемая жестокость природы в большинстве случаев гораздо менее жестока, чем то, что делает так называемый цивилизованный человек. Печь, в свою очередь, сама является материнским символом, из нее появляется на свет румяный и поджаристый хлеб. Путь от добывания зерна до приготовления хлеба — это путь превращения природного продукта в специфически человеческую пищу. Так печь одновременно является символом превращения, во время которого природная сила должна быть преобразована в нечто, потребляемое человеком. Сказка свидетельствует, что негативно-демоническая сторона материнского инстинкта созрела для изменения и должна его претерпеть. Вполне типично для сказки исчезновение мачехи после сгорании ведьмы, указывающее на тесную связь с проблемой соотношения сознания и бессознательного. Если в сознании ситуация исчерпала себя и не изменяется путем новых опытов, то в жизни наступает стагнация и своего рода голод. В этом случае приходится идти навстречу стремлениям, которые можно уподобить мачехе, толкающей детей в царство бессознательного.

Таким же образом мы можем интерпретировать белую птицу с ее прекрасным пением. Птицы очень часто олицетворяют в снах мысли, фантазии, интуитивные идеи или дудивные содержания. Белый — это цвет веры, блага, мира и радости. Собственно, можно было бы ожидать в этой сказке встречу с черной птицей, потому что она является вестником беды, соблазняя детей последовать за собой к дому ведьмы, то есть воплощает, казалось бы, негативную, темную и злую идею. Но белый цвет здесь неслучаен. Сказка права, находя, что это блестящая позитивная идея — повстречать пряничную ведьму и вступить с ней в контакт, — И мы уверенно присоединяемся к этому мнению… Подобным же образом можно взглянуть на манипуляции Гензеля с камешками и хлебными крошками. Камешки могут быть уподоблены оцепенению и смерти, и если мы держимся за них, то сумеем вернуться обратно, но больше ничего не сможем сделать. Остается та самая прежняя нужда, остается старый голод. Есть немало взрослых людей, которые, размышляя или совершая действия, тоже постоянно рассыпают камешки, однако в этом случае им никогда не выбраться из заколдованного круга привычного. Но когда выброшен хлеб, являющийся, как мы только что видели, претерпевающей изменения субстанцией, кое-что происходит. Тогда этот символ исчезает из сознания, чтобы впоследствии вновь появиться в образе печи.

Чем дольше мы медитируем над сказкой, чем больше занимаемся ею, тем больше она открывает и показывает нам присущие ей тонкости и оттенки, которые прежде не замечались. Гензель и Гретель были покинуты и тем самым вытолкнуты на свой путь. Они горько плакали и совсем не хотели в этот неуютный жуткий мир, но лишь оттуда могло в конце концов прийти их спасение. Не таков ли образ нашей человеческой судьбы? Я вспоминаю в этой связи великолепное представление Клаусом Каммером «Bericht an eine Academic» Кафки. Там представлено очеловечение, которое волей-неволей приходится осуществить обезьяне, подвергшейся насилию. И в нашей сказке нужда в качестве великой наставницы человечества ведет героев, лишенных своей собственной воли, к решению их задачи. Из очень многих сказок и мифов нам известен тот глубочайший человеческий мотив, когда только судьба принуждает становиться героем испытывающего естественный страх человека, который охотнее всего избежал бы этого героизма. Достаточно вспомнить прекрасную библейскую историю об Ионе и ките.

Остается еще немного сказать о завершении сказки. Мы встречаем тут удивительный факт, что при возвращении детей домой весь ландшафт совершенно изменился. В то время как в начале сказки оба мира переходили один в другой незаметно, и обычный мир дровосека непосредственно переходил в магическое пространство, в конце ее между этими двумя мирами появляется широкая водная преграда. Только с помощью утки дети могут вновь вернуться в повседневную жизнь. Здесь образно выражается состояние, в котором отчетливо представлен психологический прогресс. Отсутствие границы между сознанием и бессознательным мы находим в случае незрелого и лабильного Я или это. Такой человек еще брошен на произвол всех аффектов, настроений, импульсов или стремлений инстинкта, поднимающихся из его бессознательной психики. С этим своим бессознательным содержанием он находится на стадии симпатической магии (participation mystique)[40]. Его Я отдано на произвол этому бессознательному или оказалось полностью под его господством. В случае стабильного и здорового Я, напротив, существует четкая граница между обеими областями. Эго в состоянии различить, какой всплывающий импульс, какую потребность надо принимать и проводить в жизнь, а какие нет. Четкая граница возникает только тогда, когда магическая, злая, негативная сторона бессознательного, «ведьма» побеждена. Такое животное, как утка, которая способна жить в двух стихиях, в воздухе и в воде, в состоянии быть подходящим символом посредника между обоими мирами. Таким образом, она становится подходящим транспортным средством для того, что может и должно быть принято сознанием, а что должно быть им отклонено.

Для меня вполне очевидно, что я истолковал только малую часть того, что содержится в сказке. Каждое произведение искусства, а сказка является таким произведением, созданием народной души, — в сущности неистощимо и широко, как сама образная, творческая основа психики. Я хотел бы здесь только дать толчок к пониманию того, какие мысли и представления могут быть получены с помощью сказочных образов; какие действия способен возбудить в душе такой динамичный образный поток, содержащий тот глубокий психологический опыт, который сегодня и сейчас наука описывает в рационально-абстрактных понятиях.

То, что сегодня может быть нашим современным опытом, сказке было известно давно, с незапамятных времен. Только она ведет речь на другом, очень простом, но одновременно очень сложном и очень глубоком языке образов.

СКАЗОЧНЫЕ МОТИВЫ В СНОВИДЕНИЯХ И ФАНТАЗИЯХ

Если в предыдущей главе исходным пунктом моих рассуждений была сказка, и я связывал происходящие в ней события с душевными переживаниями, то теперь следует совершить обратный путь. В дальнейшем исходный материал будут представлять сны, фантазии, воспоминания и соображения пациентов, которые для своего излечения нуждаются в обращении к психотерапии. Затем на основе этих плодов фантазии будут выявлены параллели к материалу сказок.

Господство мифологем и сказочного материала в бессознательных фантазиях людей бросалось в глаза уже раннему психоанализу, что хорошо видно в работах Фрейда[41] и Ранка[42]. Но только благодаря работам К. Г. Юнга и его учеников этот мифологический слой бессознательного смог получить надлежащую оценку. Согласно концепции Юнга, в нашем бессознательном под слоем личных воспоминаний и представлений некоторым образом существует слой общечеловеческих душевных возможностей развития, который дарован нам заранее и пополняется образами соответствующей культуры. Юнг называет этот слой коллективным бессознательным. Язык коллективного бессознательного — это язык мира элементарных мифологем, и он может, будучи правильно понят, указать людям способы и возможности душевного функционирования, лежащие вне их личного опыта. Юнг пишет в связи с этим: