Взгляд за линию фронта - Валерий Прокофьевич Волошин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посыпались приказания. Люди заметались по позиции, выполняя их. Осинин поднялся, сошел на землю, опираясь на металлические перила, и направился к силовой установке. Навстречу бежал Ульчев.
— Все в порядке, товарищ воентехник, движок крутит устойчиво, напряжение на фазы подается! — доложил лейтенант и обеспокоенно спросил: — Вы ранены?
— Царапина… Вот другим да и «Редуту» досталось… Где ящик с запасными лампами?
Ульчев кинулся к машине, выволок зеленый металлический коробок. Инженер осторожно взял его и поднялся по лестнице к двери фургона. Из него выносили убитых. Осинин посторонился, бросил через плечо Ульчеву:
— Похоронить с почестями…
В продымленной аппаратной санитар перевязывал раненого Веденеева. Николай морщился и скрипел зубами, но телефонную трубку из рук не выпускал. Время от времени он диктовал в микрофон цифры. Потом оторвался от экрана и осипшим голосом сказал:
— Товарищ воентехник, мощность излучения слабая, километров на тридцать, не больше!
Осинин и сам видел, что осколками повредило ряд блоков, из генераторного отсека струился дымок. Он отключил высокое напряжение и вскрыл отсек, заменил несколько ламп, снова врубил передатчик и начал крутить ручки настройки, потенциометры. Его сейчас не волновало то, что он может попасть под высокое напряжение. Ладони были липкими, кровь стекала по лицу, во рту пересохло.
— Только не выключать… Не выключать установку! — шептал он.
А Веденеев тихо стонал. Его уже заменил у экрана другой старший оператор, который напряженно всматривался в экран и выкрикивал в телефонную трубку цифровые донесения. Веденеев не уходил со станции, чтобы в любую минуту подстраховать молодого бойца. За продырявленными фанерными стенками фургона расчет боролся с огнем, латал маскировку… Что можно было сделать еще! «Редут» из последних сил крутил свою антенну, бросал взгляды-лучи за линию фронта.
В штабе произошло ЧП
Веденеев следовать в госпиталь наотрез отказался. Осинин не стал уговаривать старшину. Решил, может, так и лучше будет. В госпиталь Веденеев уедет, а вернется ли обратно — это вопрос. Могут оттуда запросто в другую часть направить. Так что пусть уж лечится в медпункте, рана не очень серьезная — оклемается. Сменив на голове повязку, инженер батальона поспешил к комбату, чтобы поставить его в известность о желании Веденеева остаться при штабе, а если Бондаренко упрется, то попытаться убедить его в такой необходимости.
У Бондаренко в присутствии старшего политрука Ермолина происходил крайне неприятный разговор. Осинин вошел в тот момент, когда комбат выговаривал лейтенантам Юрьеву и Ульчеву, сидевшим перед ним с маковыми лицами:
— Как же будем возмещать материальный ущерб, который вы нанесли батальону? По идее, вас под арест надо отправлять…
«Вот те раз! Что-то случилось, пока я в медпункте торчал, — озабоченно подумал Сергей. — Этого еще не хватало!»
Вскоре из разговора он понял: произошло чэпэ, касающееся и его, Осинина.
…— Леха, привет! — счастливо закричал Ульчев, увидев Юрьева, спрыгнувшего с кузова полуторки. — Сколько лет, сколько зим!
— Володька, здорово, брат, вот не думал не гадал, что в родной обители тебя первого увижу! — побежал навстречу Юрьев.
— Неужто только что с Валаама? — спросил Ульчев. — Долго же тебе пришлось робинзонничать! Я уже и в окружении побывал, и две «точки» поменял со своей «Четверкой». Видал, как ее гады размолотили? — Он кивнул в сторону изрешеченной осколками установки и зло сплюнул: — В Пулкове чуть было не накрыли.
— Слышал, — помрачнел Юрьев. — Зато ты теперь герой, гордость батальона!
— Какое там, — отмахнулся Ульчев. — Еще, думаю, взгреют за то, что неудачную позицию выбрал. Как ты-то сумел пробиться?
— Вместе со стрелковой дивизией эвакуировали с острова.
— А я тебя Робинзоном назвал, — усмехнулся Ульчев.
— Сначала были одни. Честно признаться, я боялся, что про нас вообще забыли, — как бы оправдываясь, объяснял Юрьев. — Был даже случай, когда решил: все, амба, прощай, моя молодая жизнь! Хотел уже станцию взрывать, но в последний момент остановился.
— Неужели бой? Ну-ка рассказывай!
— До этого не дошло. — Юрьев помолчал, подбирая слова. — Понимаешь, вошел в бухту корабль без опознавательных знаков. Мы подумали, что это вражеская шхуна. Естественно, я командую: «К бою!» А на суденышке на нас пулеметы наводят. Я уже хотел гранату в станцию бросать. Но вовремя понял, что наши. Смех и грех.
— А-а, — раздосадованно махнул рукой Ульчев. — Я-то думал…
— Чего ты думал? Чего? Заладил одно и то же. Как будто на Валааме у нас курорт был!
— Ладно, Леха, не кипятись, я ведь ничего…
Но Юрьев завелся:
— Ты что, считаешь, просто нам было сидеть три месяца одним, не зная, где наши, где немцы? И от установки никакой пользы. А каково слышать разрывы, по ночам видеть зарево, знать: где-то идет бой, а мы бездействуем. Утром прибивает к берегу трупы наших бойцов, и ты их хоронишь, не имея возможности отомстить!
— Ну будет, Леха, будет. И так тяжело, под ложечкой сосет… Блокада, будь она неладна. Уже два раза снижали нормы в столовой. Придешь обедать — жидкий супец на дне котелка и — хорош! А в Ленинграде, говорят, и того хуже. Теперь многие жалеют, что, отступая, не брали с собой запасы продовольствия, которые были на «точках». Уничтожали, чтобы фрицам не оставлять! Вот и ты, небось, ничего не захватил со своего склада? — с надеждой в голосе спросил Ульчев.
— Да его не осталось. На острове дивизия переформировывалась. Больше месяца билась в Карелии. Отчаянные ребята, сейчас на ораниенбаумском пятачке стоят. А комдив заставил меня покрутиться: все давай ему связь!
— Тушенки бы сейчас, — вставил Ульчев.
— Слушай, а ведь у меня есть хлеб, — вдруг загорелся Юрьев. — Станции сдадим, опечатаем, тогда можно будет и поесть.
— Отлично! Леха, ты волшебник! — радостно воскликнул Ульчев, похлопывая Юрьева по плечу. — Только как же их поскорее сдать? — озабоченно проговорил он, выискивая кого-то глазами. — Начсклада срочно уехал за запчастями для моей «Четверки». Досталось станции, бедняге…
— Да-а, — опять помрачнел Юрьев. — И все-таки я тебе, Володя, завидую. — Заметив, что Ульчев кого-то высматривает среди бойцов, спросил: — Кто тебе нужен?
— Бобренева ищу. Ты знаешь, его разжаловали…
— Как?! За что?..
— Струсил. Хотел одного толкового парня из моего расчета, который узрел, как у него поджилки затряслись при виде немцев, под трибунал подвести.
— Неужели?! Он же в училище рубахой-парнем слыл, отчаянным. За свои проделки младшего лейтенанта получил при выпуске.
— А-а, чужая душа потемки. В училище бравировал, море ему было по колено, а фашиста на дороге встретил — засверкал пятками, за свою шкуру испугался. Теперь Бобренев тут, на техскладе, железки драит тики-так… Вон, кстати, и он,
