Перелом - Ирина Грекова

Наверняка Клавдия Васильевна тоже брала эти рубли, но кто ее за это осудит?

Если бы только рубли! Как известно, медицинская помощь у нас бесплатная. Но там и сям сквозь эту бесплатность просачиваются ручейки платности. Ручейки, а то и реки... Люди охотно платят за лечение, лишь бы помогло. Платные поликлиники переполнены, записаться трудно. Подолгу стоят в очереди, записываются. Как за дефицитом. С чего бы это, если в районной поликлинике прием бесплатный? А вот поди ж ты. Кажется больным, что за плату лучше будут лечить. А внутри самих платных поликлиник — еще своя, сверхплатная индустрия частных услуг. За особую плату вне очереди.

Потребность, значит, есть у людей — заплатить за то, что бесплатно?

Плоха не сама по себе плата. Плохо то, что ее получение — в обход закона. Своего рода преступление... «Занимается частной практикой», говорят о враче с осуждением. Может быть, стоило бы снять это клеймо?

И еще мысли: знают или не знают дома, в больнице о моем переломе? Скорее всего не знают. Доклад в 10:30. Хватятся: нет докладчика. Позвонят в гостиницу — не ночевала. Потом — в милицию. Пока выяснят, что случилось, куда отвезли, пройдет время. И немалое. Лежать и терпеть. А боль... (Это вроде как у Толстого в «Казаках» — «а горы...».)

Вошла сестрица, похожая на мою Любу. Я ей: «Нельзя ли еще укол? Очень больно». Та, спешащая, как все медики: «После обхода, если доктор назначит». Оставалось ждать. Ждать и стонать, слушая стоны с других кроватей.

О стонах. Это периодическое вдыхание и выдыхание воздуха — все-таки облегчение. Не зря природа его придумала. Со стоном как будто выходит, выдувается боль. Как же я была не права, уговаривая страдающих не стонать («травмирует соседей!»). Эти стоны помогали им терпеть, ждать. Какая-то работа для праздного, измученного праздностью тела!

Еда — тоже занятие. Разнесли завтрак. Пока больные завтракали, стоны утихли. Потом возобновились. Один вид занятости сменился другим...

Какая это казнь — полная праздность! Думать все-таки легче, тоже занятие.

«Сезон пик», — сказала старуха. Зима, гололедица. Везут и везут... Какое бедствие наших городов — эта гололедица! Подсчитать бы, сколько на ее счету если не жизней, то сломанных конечностей, ключиц, ребер, а бывает, и жизней... Никакая эпидемия столько не косит, как это зимнее бедствие. Только и слышишь: «Сломал, сломала...»

Внутренне я продолжала сама с собой тот маленький митинг, который кипел вокруг меня, лежащей на улице: «Совершенно, совершенно перестали чистить улицы!» — глас народа, стон народа. Где-то работают компьютеры, автоматизированные системы управления. А рядом на улицах падают люди, бьются машины...

Неужели это бедствие неустранимо?

Говорят в оправдание: уборочных машин не хватает. Ну ладно, не хватает — пошли людей! Многие ведь страдают от гиподинамии. Сидят целыми днями за канцелярским столом, вечерами — у телевизора... Дать бы сигнал: «Все на борьбу с гололедицей!» Многие пошли бы... Но где взять простейшие ломы, лопаты? Как часто у нас срываются субботники из-за отсутствия элементарнейших метел и граблей. Люди пришли, постояли, кто-то слегка поковырялся — другие на него смотрят, посмеиваются. Не руками же убирать мусор? А ответственному наплевать — «галочка» проставлена и ладно. Поговорив, пороптав — расходятся.

Если бы средства, ежегодно затрачиваемые на зимний травматизм, направить на борьбу с гололедицей, хватило бы не на одни ломы и лопаты...

Лежала и митинговала сама с собой. Тоже мне философ на вытяжении...

13

Наконец-то обход! Насторожилась, приготовилась. Сейчас расскажу им все: сама врач, пропустила доклад на конференции аллергологов. Расспрошу: какой перелом? Долго ли на вытяжении? Перспективы реабилитации?

Врачей было двое. Старшая — высокая, мощная блондинка, похожая на одну из моих кариатид (кажется, Солоху, а может быть, Артемиду). Та же величественная прямоносость. С нею, на вторых ролях, шел молодой, черноглазый, высокий — тот самый, который вчера: «Что я должен делать? Смеяться с вами или работать?»

«Ростислав Романович», — обращалась к нему кариатида. А он к ней: «Марта Владимировна». Запомнить имена-отчества (рефлекс). Врачей сопровождала сестра, не та, похожая на Любу, а другая, рыженькая, синеглазая. Хорошенькая. Особая матовая прозрачность лица. Как будто фонарем изнутри освещенность.

Шла торжественно-белая церемония обхода. Как я ее любила — там, у себя в больнице! Тихие, ровные голоса врачей. Надежда и ожидание на лицах больных. Праздник авторитета и доверия. Как охотно я играла свою роль каждое утро в этом спектакле!

Теперь я наблюдала церемонию обхода с другой стороны. Со стороны больного, который ждет, волнуется, готовит вопросы... Ощутила себя не вершителем судеб, а тем безликим, судьба которого вершится. Заурядной крупинкой в большом котле оптового врачевания.

Разумеется, врачи отнесутся ко мне с полным профессиональным вниманием, но... Не это мне было сейчас нужно! А что? Стыдно, но нужно было мне не профессиональное, а обычное человеческое милосердие. Доброта. Жалость.

И не буду я им говорить, что сама врач. Наверно, они это уже знают и вряд ли этому радуются. Я сама всегда недолюбливала пациенток-врачей с их терминологией, пытающихся вмешиваться в ход лечения, предлагать свои варианты... Куда приятнее пациент наивный, не читающий даже журнал «Здоровье»...

Белая процессия приблизилась, остановилась. Ростислав Романович кратко доложил историю болезни. Опять я услышала слова: «шейка», «открытый», «осколочный». От кариатиды-Солохи исходил каменный холод. Все приготовленные вопросы исчезли за ненадобностью. Спрашивай не спрашивай — все одно. Между обходящей процессией и отдельным человеческим страданием преграда. Теперь я поняла, какая огромная разница: стоять по ту или по эту сторону преграды...

— Как вы себя чувствуете, Кира Петровна? — спросила кариатида с улыбкой, почти не затронувшей губ. Конечно, заведующая отделением. Точно такие же вопросы (и тоже по имени-отчеству) задавала больным я сама на утреннем обходе.

— Боли. Сильные боли...

— При таком переломе боли в первые дни неизбежны. Придется потерпеть, милая.

Я словно бы слышала отраженные в каменном зеркале собственные слова.

— Больная просит укол, — сказала рыженькая, синеглазая. Видно, та, с челочкой, не забыла ей передать. Внимательный все же персонал.

— Ростислав Романович, выпишите укол, — сказала зав. отделением, назвав препарат и дозу. И вот уже процессия отошла к соседней кровати.

У этой врачи задержались подольше. В ногах у нее не было серого холма. Плоско, почти бестелесно лежала на ней сухонькая старушка с тонкими чертами лица, с редкими, седыми, коротко стриженными волосами.

— Ну, как дела, Дарья Ивановна? — с неподдельным теплом спросила зав. отделением. Оказывается, у нее мог быть теплый голос...

— Дела — как сажа бела, — тихо, но внятно ответила Дарья Ивановна.

— Как ночь провели? Спали?

— Почитай что и не спала. С думами своими разговаривала.

— Лучше бы спали, чем с думами разговаривать. Сон лучше всякого лекарства.

— Да откуда его взять? Укол не укол, таблетка не таблетка, не идет ко мне сон.

— Может быть, сильные боли?

— Нормальные. Я уж привыкла.

— Лежать-то удобно? Может, подушку повыше?

— Спасибо, не надо. Так-то лежать куда способней, чем на вытяжении. Только вот гипс. Чешется у меня под ним. Поюрзыкаю спиной — вроде легче. Мне бы спицу вязальную, я бы ею почесалась.

— Спицу нельзя. Спицей вы можете расковырять тело до язв.

— Нельзя так нельзя. Это я зря попросила.

— Увеличим дозу снотворного, будете спать.

— Нет уж, не надо, — ответила Дарья Ивановна, тихо и плоско растворяясь в подушке. — Я после снотворного весь день как чумовая. А мне надо еще жизнь свою обдумать, так ли жила или зря время профукала.

Голос зав. отделением звучал мягко, но внушительно:

— Дарья Ивановна, гоните от себя эти мрачные мысли! Не о прошлом надо вам думать, а о будущем. Полежите, снимем гипс, начнете ходить... Ваш перелом — обычный, неосложненный. Сколько людей после таких переломов на ноги становились, возвращались в строй.

(Опять — мои слова в чужих устах. В каменных.)

— Спасибо вам. Марта Владимировна, — отвечала больная с усмешкой (ирония, что ли?). — Строй-то у меня не больно солдатский. Мне бы до кухни доползти, и то ладно.

— Доползете, милая, не сомневайтесь. А против зуда мы вам пропишем микстуру, ладно?

— Спасибо на всем, — сказала старуха и прикрыла глаза синеватыми веками.

Обход уже направлялся к следующей кровати, ноги в ноги с Дарьей Ивановной. Чуть приподняв голову, я могла разглядеть, кто на этой кровати лежит. Видно было не только серый холм одеяла, прикрывавшего поднятую ногу, но и лицо больной, в сильном ракурсе, показавшееся мне очень красивым. Сверкающие, ярые черные глаза: что-то в них демоническое. Когда врачи подошли, больная взяла с тумбочки граненый стакан, размахнулась и швырнула его на пол. Конечно, разбился.