Шпионский роман - Борис Акунин

— Ишь, наглецы, — удивился Октябрьский. — Это же в ста метрах от Лубянки!

— Наглость тут не при чем, — будто оправдываясь, стал объяснять немец. — Видите ли, в том районе эфир перенасыщен радиосигналами. Идущими из вашего ведомства. Еще один будет незаметен. Это удобно.

Старший майор удовлетворенно улыбнулся:

— Значит, наш хлопец — радист. Имелась у нас такая версия. А скажите, Лауниц, какой все-таки был пароль?

— «Фау-Цет».

Покосившись на Егора, Октябрьский виновато развел руками:

— Вот тебе и вересковый мед. Горе от ума, на старуху бывает проруха, век живи — век учись, чужая душа потемки, а также прочие народные мудрости… Ладно, не будем посыпать голову пеплом. Работа не окончена. Идем со мной, Дорин, ты мне понадобишься.

А фон Лауницу сказал напоследок, жестко:

— Вы только не вздумайте нарушить наш уговор. Факты есть факты: «груз» мы взяли, явку на Кузнецком вы сдали. Поверьте, вам во всех смыслах будет приятней идти по жизни с нами.

И с разбега влетел на кручу.

— Ну что тут, Подъяблонский? Очухался этот?

— Я ПодъЯблонский, товарищ начальник. Нет, лежит. Прикажете дать нашатырю?

— Сам. Ты мне сапера подошли.

Старший майор взял едко пахнущий пузырек, наклонился над радистом. У того всё еще шла носом кровь, из разинутого рта вырывалось хриплое дыхание.

— Я сапер, товарищ начальник, — доложил подбежавший боец с кожаной сумкой за плечами, похожей на школьный ранец.

— Возьмите рюкзак. Проверьте на наличие мины. У Абвера новая мода: перед сбросом груза заводят часовой механизм. Если агент разбился или схвачен, через сорок минут или через час взрыв. Мы так 19 февраля под Каунасом трех ребят потеряли. Да не здесь копайся! — прикрикнул он на сапера, начавшего расстегивать рюкзак. — Подальше оттащи, а то подорвешь дорогого гостя. И меня заодно.

Прежде чем сунуть пузырек под нос парашютисту, Октябрьский сказал:

— Ну, Дорин, до сих пор были цветочки. Ягодки начнутся сейчас. Не сломаем его сразу, пока мозги не встали на место — потом труднее будет. Момент оптимальный. Шок, воля от потери сознания ослаблена. Ты нагнись, чтоб он тебя видел. И сооруди рожу поужасней.

Дал нюхнуть пленному нашатыря — тот дернул головой, страдальчески простонал, захлопал глазами.

В первую секунду взгляд был несфокусированным, потом парашютист увидел свирепо оскаленную физиономию Егора и, всхлипнув, попытался вжаться в землю.

Октябрьский ткнул Дорина локтем. Тот понял без слов.

— У, гад фашистский! — и занес кулак.

— Пока не надо, — прикрикнул на него старший майор — и парашютисту. — Кто такой? Диверсант? Террорист? Против кого замышляете теракт? Против руководства Советского Союза?

— Ни, я не диверсант! Я радист, радист… — забормотал пленный, не сводя глаз с Егорова кулака.

— Эй, сапер, там в мешке рация есть? — крикнул Октябрьский, обернувшись.

— Нету, товарищ начальник! — донеслось из темноты.

— А мина?

— Есть какая-то коробка. Я в нее пока не лазил. Но вроде не тикает.

— Это не мина, это рация. Нового типа, — сказал пленный. — Я покажу.

Раскололся? А что если это все-таки мина, и он хочет подорвать себя вместе с чекистами?

Похоже, об этом же подумал и Октябрьский. Тут Егор проявил инициативу, легонько стукнул радиста по скуле. Вроде чепуха, а тот весь затрясся:

— Это правда рация! Честное слово!

— Ну что ж, — усмехнулся старший майор. — Сапер, как тебя! Тащи коробку сюда!

Передатчик был плоский, весом килограмма три, а размером с толстую книгу. На занятиях по радиоделу Егор таких компактных не видел.

— Фу-ты, ну-ты, — восхитился старший майор. — Это у вас в отделе «Т» теперь такие делают? Вещь!

— Их всего несколько пробных экземпляров, — поспешил сообщить радист, по-южному выговаривая: «нэсколько», «экзэмпляроу». — Сигнал уникальный, идентифицируется на приемнике-близнеце. Применяется только для особо важных агентов.

— Кто особо важный? Ты? — презрительно бросил Октябрьский.

Это он нарочно его шпыняет, сообразил Егор. Морально доламывает.

— Ни, шо вы! Я отправлен в распоряжение агента «Вассер».

— Ах, к «Вассеру», вот оно что. — Старший майор пальцами сжал Егору локоть: внимание! — и небрежно протянул. — Поня-ятно. Радист ему, значит, понадобился… Ну что, изменник Родины, поможешь нам с Вассером повстречаться? Или… — Угрожающий кивок на Егора.

— Да чего теперь… Помогу, — повесил голову пленный.

— Перебинтовать его! — крикнул тогда Октябрьский.

Пока радисту перевязывали разбитое лицо, Дорин шепотом спросил:

— А кто это «Вассер», товарищ старший майор?

— Впервые слышу. Судя по всему, большая шишка. Персонального радиста ему отправили, да вон с какой помпой. Рация опять же, для особо важных. Неспроста это. Имею предчувствие, что герр Вассер поможет нам внести ясность по главному вопросу бытия: когда начнется война. Ну-ка, порасспрашивай его. Он к тебе явно неравнодушен.

— Есть порасспрашивать.

Дорин сел на корточки рядом с радистом, и тот сразу испуганно заморгал.

— Не бойся, не трону. Тебя как звать?

— Степан. Степан Карпенко.

— И как же нам добраться до Вассера, Степан Карпенко?

Старший майор стоял сзади, внимательно слушал, как Дорин ведет допрос.

— Та не знаю я. Он сам позвонит. На явку.

— Допустим. А как он выглядит? Возраст, рост, приметы.

— Ей-богу, не знаю. Мне сказали: жди, позвонит человек, назовет пароль. Поступаешь в его распоряжение. Прикажет: умри — значит, умри. И всё.

— А какой пароль?

— «Извиняюсь, товарищ Карпенко, мне ваш телефон дали в адресном столе. Вы случайно не сын Петра Семеныча Карпенки?»

— А отзыв есть?

— Да. Нужно сказать: «Нет, товарищ, моего батьку звали Петро Гаврилович». Тогда Вассер скажет, что делать.

— Еще что можешь сообщить про Вассера?

— Ничего. Чем хотите поклянусь.

Октябрьский тронул Егора за плечо: достаточно. Отвел в сторону, сказал:

— Молодцом, боксер. Подведем итоги. Операция «Подледный лов» прошла хлопотно, но успешно. Улов такой: завербован Лауниц, взят и обработан радист с рацией; главное же — имеем выход на некоего аппетитного Вассера, про которого мы пока ничего не знаем, но мечтаем познакомиться.

Глава пятая

Файв о’клок у наркома

В ярком цвете неба, в особой прозрачности воздуха ощущалась свежая, набирающая силу весна. Солнечный свет лился сквозь высокие окна. Сидевшие за длинным столом нет-нет, да и поглядывали на эти золотые прямоугольники, где меж раздвинутых гардин виднелись крыши и над ними увенчанный звездой шпиль Спасской башни. Каждый, посмотревший в сторону окон, непременно щурился, и от этого в лице на миг появлялось что-то неуловимо детское, никак не сочетавшееся с общим обликом и атмосферой кабинета.

Комната была скучная: массивная официальная мебель, тускло поблескивающий паркет, на стене географические карты, завешенные белыми шторками. Цветных пятен всего два — огромная картина «Вождь и Нарком на открытии второй очереди Уч-Кандалыкской ГРЭС», да бело-золотой чернильный прибор «Обсуждение проекта Советской конституции», подарок на сорокалетие хозяину от сотрудников центрального аппарата.

Десятиметровый стол, за которым обычно проходили совещания руководства, выглядел непривычно.

Посередине две вазы (одна с фруктами, другая с печеньем), серебряный самовар, стаканы с дымящимся чаем.

Кроме самого Наркома и наркома госбезопасности в чаепитии участвовали еще четверо — трое в военной форме, один в штатском.

Собственно, чай пил один Нарком, лысоватый крепыш в пенсне, за стеклышками которого поблескивали живые, насмешливые глаза. Остальные к угощению не притрагивались — сосредоточенно слушали бритого военного с двумя ромбами в петлицах.

Вот он закончил говорить, сел.

— Хорошо, товарищ Немец, — одобрил хозяин, в чьей речи ощущался легкий грузинский акцент. — Как всегда, коротко, ясно и убедительно. Теперь послушаем аргументацию товарища Японца.

Все кроме человека, которого Нарком назвал «Немцем», повернулись к коренастому брюнету с одним ромбом, сидевшему напротив. Тот поднялся, привычным жестом оправил ремень, прочистил горло. «Немец» же (это был старший майор Октябрьский) нагнул крутолобую голову и принялся рисовать в блокноте штыки и шпаги. Перчатка на правой руке ему мешала, из-за нее колюще-режущие предметы выходили кривоватыми.

Традицию чаепитий Нарком завел относительно недавно, к ней еще не успели привыкнуть, оттого и стеснялись. В отличие от табельных совещаний, где присутствовали, согласно должности, заместители обоих народных комиссаров, а также начальники управлений, отделов и направлений, на чай к Самому приглашали без учета званий, по интересу. Приветствовался свободный обмен мнениями, даже споры и возражения начальству. Для того и подавался чай, чтобы подчеркнуть неофициальность этих бесед, которые Нарком шутливо окрестил «файв о’клоками». В такой обстановке он вообще шутил чаще обычного и держался запросто. Говорил мало, больше слушал.