Монархическая государственность - Лев Тихомиров

Подобные же избиения мы видели во Франции времен Коммуны [119], и кто скажет, что не увидим их завтра в России?

Насильственное и кровопролитное истребление "инакомыслящих" характеризует не религию, а борьбу людей за мнения. Сами религиозные гонения всегда имели своей побудительной причиной государственные соображения. Если мы создадим внецерковное и внеисповедное государство, мы этим не уничтожим борьбы за мнения и преследований на этой основе.

Отстранить государство от влияния церкви вовсе не значит обеспечить его терпимость.

Борьба за мнения всегда происходила по преимуществу на почве интересов национальных, социальных, политических и экономических. Менее всего ее вызывали религиозные верования сами по себе.

Религия приводила к гонениям и жестокостям только потому, что религиозное верование совпадало с интересами социальными, политическими, национальными, экономическими. Если мы отстраним государство от религии, то разве мы уничтожим борьбу этих интересов? И не все ли равно каким идеократическим знаменем прикроется эта борьба? Отстраним ли мы государственную власть от этой борьбы? Конечно, нет, да она и не имеет права устраняться от нее. Верховная власть не есть нечто чуждое обществу и государству; в отношении элемента идеократического и нравственного она содержит то же самое, что и нация. Она обязана исполнять государственными средствами задачи, возникающие в нации, и достигать осуществления того, что предполагается или определилось как национальный интерес. Итак, совершенно естественно, что Верховная власть участвует в той борьбе мнений, которая возникает в нации. Если эта борьба получила религиозный характер, Верховная власть точно так же принимала в ней участие.

По самой природе государства иначе и быть не может, хотя цель Верховной власти при этом всегда составляет примирение и сдержка борьбы в известных границах. Даже прибегая к насильственным мерам, государство имеет примирительные цели. Насколько же оно при этом уважает и допускает религиозную свободу, это зависит от ясности религиозной идеи, воодушевляющей Верховную власть (т. е. монарха или народ).

Многочисленные религиозные преследования, происходившие в истории, зависели именно от неясности религиозного сознания, от того, что голос веры заглушался голосом интересов национальных, общественных и политических. Но где же все-таки голос веры может быть услышан монархом лучше, как в Церкви?

Голос Церкви не может указать монарху религиозного безразличия, не может посоветовать ему равенства отношения к истине и заблуждению или одинакового отношения к различным степеням заблуждений. Но голос Церкви никогда не подскажет монарху и презрения к вере - хотя бы и чужой, если только эта вера не имеет характера "бесовского", антиэтического, и следовательно, даже с точки зрения философской или политической не имеет права на свободное допущение к развращению нации.

Голос Церкви никогда не покидал почвы веротерпимости, и если в этом отношении монархи слышали от иерархии обратные голоса, то этого не должно смешивать с голосом Церкви.

Монархи далеко не так часто слышали в истории голос Церкви, как им казалось...

Церковь не есть иерархия, не есть демократическая община. Она есть совокупность христиан, объединенных верой, иерархией и таинствами. Голос этой-то Церкви в единении ее иерархии и паствы, в ее единении с другими частями Вселенской Церкви, и с "прежде почившими отцами в братьей" с апостольских веков и по наши - вот какой церковный голос "непогрешим" в своих указаниях Верховной власти этического начала в государстве.

Но где в истории монархи достаточно думали о том, чтобы слышать голос этой единой истинной Церкви? Это было не часто, минутами, и вот почему вероисповедная политика пестрит такими жестокостями и несправедливостями.

Задачей монарха в целях правильной исповедной политики, должно быть поддержание истинного строя Церкви - то есть Церкви самостоятельной, соборной, независимой от мирской власти и связанной со вселенским православием.

Когда монарх имеет перед собою такую Церковь, для него не трудно улаживать все отношения государства и Церкви, нетрудно достигать и веротерпимости.

Истинная Церковь в существе своем духовна. Элемент материальный в ней невелик. Церковь начинает превращаться в общину социальную, экономическую, политическую, только когда она извращается возобладавшим духом иерократии или демократии. В ней тогда развиваются организации и функции, одинаковые с социальными или государственными, а потому приходящая в столкновения с государственными учреждениями. В этом случае для Верховной власти становится крайне трудным или даже невозможным разграничить области действия. Те же не духовные интересы приводят иерархию или народ и в столкновение с иноверцами.

  Но истинная Церковь есть союз духовный, не от мира сего. Ее члены как граждане государства живут в общесоциальных учреждениях и подчиняются государству. Чисто же церковные дела, аналогичные социальным и политическим немногочисленны. У Церкви есть свой суд в отношении клира, но он, наподобие других профессиональных судов, без труда может быть допущен государством. Суд над мирянами - поскольку он касается веры - точно так же не может стеснять государство, ибо это совершенно специальная дисциплина. Имущественные интересы верующих, как церковной общины, невелики: они относятся к потребностям богослужения, или к каким-либо убежищам благотворительным или посвященным монашеской жизни, делу образования или миссии. Все это очень несложно, если только ни Церковь, ни государство не извращают своей природы.

Извращение же это появляется обычно лишь при господстве иерократии, которая создает "князей церкви", пышных владетелей феодалов или землевладельцев и коммерсантов, которые имеют целую организацию своих подручных, точно так же чем-нибудь владеющих, и все это требует себе привилегий, особых законов, неподсудности государству и т. п. Но насколько государственный интерес и христианская обязанность монарха требует от него быть послушным сыном Церкви, настолько же он, как монарх, должен страшиться иерократии, клерикализма и всякого погружения церковной организации в мирские интересы *.

* В настоящее время очень много говорят о воскрешении прихода. Это, действительно, необходимая задача. Но, к сожалению, ее уже с самого начала расположены поставить на ложную почву, стремясь создан из церковного прихода какую-то первичную единицу социальной и политической организации. Это было бы полное извращение прихода, как церковной единицы. Приход должен быть первоячейкой коллективной религиозной жизни, а не жизни административной или экономической. Только при этом условии он может входить полноправным членом в епархиальную организацию. Только при этом государство может дать ему должную свободу и не мешаться в его дела. Если же приход станет низшей государственной общиной, то он неизбежно должен быть подчинен государственной же власти, должен исполнять то, что нужно для государства, выбирать своими представителями не наиболее святых, а наиболее ловких житейски и т. д. Эта мысль крайне ложная, грозящая надорвать духовный характер церкви во всей массе верующих.

Среди возражений против влияния Церкви на монархию иногда слышатся жалобы также на устарелый канон, не соответствующий условиям текущей жизни. Но Церковь, свободно живущая, имеет и канон гибкий. Если церковная коллективность связана и изуродована давлением светской власти или иерократии, ее канон не может сохранять живого духа. Когда же она живет истинными законами своего соборного вселенского бытия, канон постоянно оживотворяется разъяснениями, дополнениями, применением вечного принципа к изменчивым условиям времени...

Когда все это имеется, монарх получает от Церкви самые правильные указания относительно текущей исповедной политики государства, а в то же время находится в единении со всем народом своим, образующим Церковь и составляющим самую крепкую опору его власти в государстве.

Задачи русской вероисповедной политики

 В заключение не излишне бросить взгляд на задачи желательной вероисповедной политики в современной России.

В предыдущих частях и главах книги подробно указаны как ненормальности положения православной церкви в России, так и основы ее нормального устройства. С точки зрения государственной политики необходимо исправить ошибки, которые совершались 200 лет в отношении Православной Церкви, но эта задача теоретически столь ясная чрезвычайно усложнилась на практике.

Как известно, в начале 1905 года возникла мысль о восстановлении в России патриаршества и о созыве Собора епархиальных епископов. Этот проект восстановления правильной церковности, насколько известно из опубликованных сведений, грешил чрезвычайной поспешностью, вследствие которой, вероятно, не были приняты во внимание очень существенные стороны дела. Отцы Св. Синода, быть может, представляли себе задачи восстановления правильного строя Церкви более простыми, нежели они суть в действительности. Или, быть может, не хотели упустить "благоприятного" момента, когда правительственная власть в лице председателя комитета министров С. Ю. Витте соглашалась помочь преобразованию. Как бы то ни было. Св. Синод ходатайствовал о "созвании Собора епархиальных епископов для учреждения патриаршества и для обсуждения перемен в церковном управлении". Государь Император отложил исполнение этого преобразования по неудобству совершать его в столь тревожное время, причем обещал в благоприятное время "созвать Собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления" *.