Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

что Марк сообщает о том, что Иисус спал на подушке в задней части корабля во время бури, вряд ли стоило бы упоминать, если бы из этого отрывка не следовало, что его сочинение относится к более позднему времени, поскольку подобные иллюстрации являются пустым добавлением позднейшего редактора. Иногда, правда, редактор добавляет живописные черты к измененному и скопированному им рассказу, чтобы внести что-то свое, но это не обязательно, происходит редко и, возможно, только в редких случаях. Лука и Матфей, например, очень скупы в этом — и обычно такие черты выдают себя как поздние добавления, прерывая контекст. Обычный ход исторического письма и судьба, постигшая оригинальное писание под руками позднейших прагматиков, скорее такова, что живописные черты оригинального рассказа опускаются последующими редакторами или, если повезет, сокращаются и укорачиваются до простых формул. Живость заменяется общими формулами, которые затем обычно превращаются в устойчивые фразы — достаточно вспомнить постоянные, монотонные переходы, которые Лука и Матфей поставили на место конкретных мотивов, переданных Марком. Но именно к такому абстрактному подходу постепенно все больше и больше склонялась, в частности, протестантская историография. Человек, впервые попытавшийся изобразить жизнь Спасителя в контексте, не мог поступить иначе; он должен был также попытаться максимально удовлетворить требования формы, т. е. сформировать конкретные, мотивированные переходы, а внутри отдельных повествований — ситуации, контрасты. Прежде всего, необходимо было сделать мотивы яркими, пусть даже в небольшом масштабе — Марк так и поступил. Но после того, как это было сделано и сюжет был введен в конкретные детали экстерьера, материальный интерес религиозного сознания, обращенный прежде всего к содержанию, привел к тому, что такие живописные особенности потеряли свое значение, важность формы, которую так ярко ощущал только первый редактор, исчезла, и последующие редакторы сохранили только простой каркас повествования — иногда без ущерба для контекста, но иногда в значительный ущерб композиции.

Важным является следующее различие в изложении трех евангелистов. Согласно рассказу Матфея, именно люди на корабле восклицают в изумлении: что это за человек, что ветер и море повинуются ему? Но откуда вдруг берутся эти люди? Шлейермахер говорит нам: «На корабле уже есть посторонние люди по своей воле, если мы верим, что он отправился ловить рыбу». Кажется, что Шлейермахер хочет заставить нас завершить наше вышеприведенное замечание о прогрессе протестантской историографии: мы подчиняемся. Поздний религиозный интерес не только имеет ту особенность, что он упрощает представление и размывает наглядные черты, но и в тех случаях, когда прежнее представление вступает в противоречие с позднейшими предпосылками, он изобретателен в вымученных интерпретациях, которые изменяют, извращают и, наконец, искажают исходный материал до такой степени, что непредвзятое и чистое чувство истины вынуждено копаться в нем и освобождать себя, а также вещь от этих жутких фигур. Шлейермахер считает, что ученики ни в коем случае не могли бы спросить: что это за человек! Да, это просто невозможно — ведь разве они уже не знают, с каким человеком имеют дело, когда в величайшей опасности будят Иисуса и взывают к нему: «Господи, спаси нас, ибо мы погибаем?» Разве они уже не знают, что Он может повелевать бурей и морем, когда они взывают к Нему о помощи? И действительно! Поэтому после этого, когда Господь исполняет их просьбу, они уже не могут так удивляться, как если бы даже не подозревали заранее, что этот человек обладает такой великой силой. Противоречие остается, и поход за рыбой уходит в небытие. Противоречие сохраняется и в другом виде — в рассказе Матфея. Когда Матфей говорит, что Иисус вошел в корабль, он не только ничего не знает о предполагаемой ловле рыбы, но даже не знает и ничего не говорит о том интересном обстоятельстве, что, кроме учеников, за Господом в корабль вошли «чужие». Только ученики идут следом, только они боятся, когда буря грозит опасностью, только Господь ругает их за боязливость и маловерие. Откуда же взялись эти люди, эти странники? Подобно Шлейермахеру, то есть в апологетическом интересе, Матфей тоже обиделся на то, что ученики словами: «Что это за человек!» должны были говорить о Господе как о чужом или как о таком, от которого они не ожидали подобного выражения силы, и, чтобы снять обиду, Матфей сразу же, где это казалось ему необходимым, а именно в конце повествования, создал тех людей, тех, кого он хочет строго отличить от учеников. По позднейшему мнению Матфея, несомненно, что Господь с самого начала свидетельствовал и провозглашал себя Мессией, что ученики с самого начала знали его как такового, — так как же им было позволено говорить о своем Учителе с такой странностью: что это за человек?

Матфей же, если исходить из первоначальной структуры сообщения, ввел этих незнакомцев незаконным путем, и Шлейермахер на этот раз был очень жесток к своей возлюбленной, когда принес ее в жертву первому синоптисту. Согласно Луке и Марку, именно ученики впадают в страх и изумленно восклицают: что это за человек, а точнее: «кто это? Согласно их рассказу, Иисус сначала успокаивает бурю, а затем ругает учеников, говоря: «Что вы боитесь? Неужели вы еще не уверовали? И когда тут же говорится, что они очень испугались, — Лука добавляет: и удивились, — и сказали друг другу: кто это?! Если связь столь тесная, то неужели это должны быть незнакомые люди, которые появляются и говорят эти слова? Матфей, конечно, отчасти заметил опасность, грозившую его предсказанию в этом контексте, и сразу же вслед за просьбой учеников упрекнул их в маловерии, и только после того, как сообщил об успокоении бури, с изумлением взирает на народ. Но это бесполезно, так как в остальном он оставил первоначальное сообщение настолько нетронутым, что странники на корабле не находят себе места.

А теперь противоречие, которое проходит через весь первоначальный отчет и растворяет его в том виде, в каком он его сформировал! Кто Он, говорят ученики друг другу, что ветер и море повинуются Ему? Значит, они еще не знают Иисуса как Мессию, чудо для них неожиданно, и они не могут сдержать своего удивления. Верно! Если бы Иисус, поскольку Он не объявлял себя Мессией и был признан таковым даже учениками лишь в поздний период, совершил чудо, доказывающее, что духи вселенной сжимаются перед словами Его уст и кладут себя к Его ногам, ученики были бы в ужасе и спросили бы: кто Он такой? Это в порядке вещей, и даже Марк, согласно своей основной точке зрения, не смог пока скрыть это от самого себя. Но создается впечатление, что ученики