Эпоха бронзы лесной полосы СССР - Михаил Фёдорович Косарев

Сибирь бедна пригодными к эксплуатации в древности полезными ископаемыми. В эпоху камня здесь, по сравнению, например, с Восточной Сибирью, были менее благоприятные возможности для развития каменной индустрии. Однако бедность Западной Сибири месторождениями камня и, наоборот, обилие в Восточной Сибири, в частности в Ангаро-Байкалье, источников разнообразного каменного сырья повлияли на разную степень стимуляции технического прогресса. В Западной Сибири нехватка каменного сырья вызвала по мере развития производительных сил необходимость поставить хозяйство на более прочную техническую основу. Используя опыт южных соседей, население юго-восточной части Обь-Иртышья, жившее близ и в пределах Алтае-Саян, осваивает местные месторождения оловянного камня (касситерита) и самородной меди и создает собственную бронзовую металлургию. Население Восточной Сибири, не испытавшее сырьевого кризиса, продолжает использовать традиционные источники сырья, а это не вело к активным поискам новых производственно-технических возможностей.

Говоря о причинах, благоприятствующих социально-экономическому развитию Западной Сибири, следует учитывать еще одно обстоятельство, которое раньше, в каменном веке, не было столь значительным: удобное расположение речных путей. Основные реки Обского бассейна (Тобол, Ишим, Иртыш, сама Обь) текут в спокойных равнинных условиях с юга на север, из степной и лесостепной зон в таежную, что, начиная с эпохи металла, благоприятствовало усилению экономических и культурных связей Западной Сибири со степным скотоводческо-земледельческим миром. Географическое положение Восточной Сибири было менее выгодным. Бассейн Лены почти целиком лежит в пределах горнотаежного ландшафта, вследствие чего контакты, осуществляемые там по речным путям, были затруднены и почти не выходили за пределы таежной зоны. Замкнутое общение в родственной охотничье-рыболовческой среде способствовало консервации культурных традиций и производственных навыков и привело, начиная с бронзового века, к более замедленному развитию таежных восточносибирских культур, стагнации их производства и быта.

Разнообразие природных условий Западной Сибири, выразившееся в наличии здесь нескольких разных ландшафтно-растительных и климатических зон, определило несходство хозяйственного уклада западносибирского населения, направляя его производственные возможности в сторону охоты, рыболовства, пастушества или земледелия, ускоряя либо замедляя освоение металлообработки, способствуя или препятствуя увеличению плотности населения и т. д. В оценке особенностей социально-экономического развития населения разных областей Западной Сибири в рассматриваемое время необходимо учитывать также возможную нестабильность географической среды в связи с периодическими изменениями климата.

Согласно палеоклиматической схеме А.В. Шнитникова, основанной в значительной своей части на материалах Южной Сибири и Казахстана, большая часть II и начало I тыс. до н. э. (бронзовый век) отличались значительной засушливостью; середина и вторая половина I тыс. до н. э. (эпоха раннего железа) совпали в целом с периодом повышенной увлажненности (Шнитников, 1957). Изложенные А.В. Шнитниковым палеоботанические, почвенные, лимнологические, гляциологические и другие данные подтверждаются археологическими свидетельствами, накопленными в последние годы для юга Западно-Сибирской равнины. Они сводятся к трем основным показателям.

1. Топографический показатель. В целом топографическая приуроченность древних поселений южной части Западно-Сибирской равнины зависела: в конце неолита — от достаточно высокого уровня воды в реках и озерах (Косарев, Потемкина, 1975; Молодин, Зах, 1979); в бронзовом веке — от сравнительно низкого (Сальников, 1967, с. 173–177, 326–327; Бадер, 1974; Потемкина, 1976, с. 8; Молодин, Зах, 1979); в начале железного века — вновь от высокого (Косарев, 1964а, 1974а, с. 36–38; Сальников, 1967, с. 348, 350; Зданович Г.Б., 1973, с. 43).

2. Демографический показатель. В период, предшествовавший эпохе бронзы, степное население могло жить в открытых степях вдали от больших рек — на озерах и даже в местах, не имеющих сейчас источников воды (на так называемых «родниковых» стоянках). Во II тыс. до н. э., наоборот, открытые степи почти полностью обезлюдели, и степняки сосредоточились в основном у широких речных пойм, видимо, игравших в то время роль своеобразных степных «оазисов». В середине и второй половине I тыс. до н. э. (эпоха раннего железа) вновь появилась возможность для освоения открытых степей, но уже не охотничье-рыболовческими группами, как в неолите, а кочевыми скотоводами.

3. Социально-экономический показатель. В последней трети II тыс. до н. э., т. е. в засушливую климатическую фазу, наблюдается мощное продвижение к северу южных пастушеско-земледельческих групп. Оно привело к сложению на юге западносибирской тайги огромнейшего массива так называемых андроноидных культур, из которых наиболее изучены сузгунская культура в таежном Прииртышье и еловская в Среднем Приобье. В эпоху раннего железа, совпавшую с влажным периодом, произошел обратный этнокультурный сдвиг, состоявший из двух волн. Первая волна относится примерно к VIII–VII вв. до н. э. Она была отмечена распространением на юг, в лесостепь, памятников красноозерского типа в Среднем Прииртышье и завьяловского типа в Новосибирском Приобье, в материале которых имеется много северных лесных черт. Так, если в развитом бронзовом веке доля диких животных в остеологическом материале поселений лесостепного Прииртышья составляла по числу особей не более 10 %, а по количеству костей — менее 3 % (Смирнов, 1975), то в переходное время от бронзового века к железному, кости диких животных здесь уже преобладают (Стефанов, 1977).

Вторая волна имела место в последние века I тыс. до н. э. и выразилась в распространении в северной части лесостепного Обь-Иртышья памятников кулайского типа (Троицкая, 1970, 1979), ближайшие аналогии которым известны в Нарымском Приобье. Одновременно в северной половине лесостепной зоны вновь резко возрастает значение охоты и рыболовства.

Если на поздних этапах бронзового века кости диких животных составляли лишь 1–2 % от общего количества костных остатков, то в последние века I тыс. до н. э. доля дикой фауны возросла до 31–37 %. Намного увеличилась роль рыболовства. Если для второй половины бронзового века следы рыболовческих промыслов здесь почти не фиксируются, то в конце I тыс. до н. э. на одном только городище Дубровинский Борок III, где вскрыто всего около 80 кв. м площади, найдено 78 сетевых грузил (Троицкая, 1976).

К сожалению, в лабораторных условиях нельзя пока создать модель природных климатических ритмов, со всем комплексом их ландшафтно-географических и исторических последствий. В этой связи интересны упомянутые выше короткопериодичные циклы увлажненности, прослеживаемые по периодическим колебаниям степных и лесостепных озер Западной Сибири, со средней продолжительностью один раз в 35 лет. Они вписываются в многовековые 1850-летние климатические ритмы Петтерсона-Шнитникова и являются как бы их микромоделью. Эти малые периоды (ученые обычно сопоставляют их с циклами Брикнера) тоже состоят из двух фаз — влажной (сравнительно короткой и бурной) и сухой.

Начало циклов Брикнера знаменуется «смокой» — бурным выходом на поверхность грунтовых вод. Озера увеличиваются в размерах, появляется много новых ляг, озер, проток и перейм, заливаются пойменные пашни, пастбища и сенокосы, гибнут пойменные леса и низкие колки, повышается уровень воды в колодцах. Высокая вода держится несколько