Том 8 - Николай Лесков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В пору подготовки издания «Повести и рассказы», кн. 1, СПб., 1887, в которое вошли «Скоморох Памфалон» и «Человек на часах» (еще под своим первоначальным заглавием), Лесков писал С. Н. Шубинскому: «Указываемые Вами два рассказа: «Кадетский монастырь» и «Скоморох», отдаю в Ваше распоряжение на тех условиях, какие Вы предлагаете… Но я советовал бы присоединить к тем двум еще «Спасение погибавшего» из «Русской мысли», ибо он тоже относится к «праведникам», — не велик, довольно всем нравится и нигде, кроме московского журнала, неизвестен… Мне бы очень хотелось, чтобы все эти добряки собрались вместе…» (ГПБ, Архив С. Н. Шубинского, оп. 1, № 37, л. 99). В критике также подчеркивалась связь между этими произведениями. Автор рецензии, помещенной в журнале «Русская мысль» за 1887 год, отмечал, что одной из отличительных особенностей «Человека на часах» и «Скомороха Памфалона» является в равной мере им присущий христианский гуманизм. Вместе с тем критик указывал на явное противоречие этого гуманизма с духом жестокой николаевской эпохи, изображенной в рассказе. Он писал: «Не лишено, как мы думаем, некоторого значения и напечатание рядом в одной книжке «восточной легенды» и чисто русского рассказа о том, как часовой, оставивши, вопреки «уставу», свой пост, спас утопавшего и получил за то «наказание на теле». Скоморох Памфалон и рядовой Постников поступали совсем не по «регламентам», даже вопреки «регламентам»; оба, «спасая жизнь другому человеку», губили самих себя» («Русская мысль», 1887, сентябрь, «Библиографический отдел», стр. 535). Из другой, столь же положительной, анонимной рецензии на рассказ видно, что сатирически изображенный, но не названный Лесковым по имени «владыка» сразу же был узнан читателями. По мнению автора этой рецензии, рассказ Лескова интересен «еще и в том отношении, что в нем фигурируют кое-какие исторические личности, которые у нас принято идеализировать, но к которым г. Лесков относится трезво и правильно» («Северный вестник», 1887, № 12, отдел «Новые книги», стр. 121).
Скоморох памфалонПечатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений, том десятый, СПб., 1890, стр. 143–210.
Легенда впервые опубликована в журнале «Исторический вестник», 1887, март; в мае месяце 1887 года перепечатана в томике «Повестей и рассказов» Лескова, изданном Сувориным.
В Институте русской литературы (Пушкинский Дом) хранятся гранки журнального текста «Скомороха Памфалона», испещренные обильной авторской правкой, до одиннадцатой главы включительно. Эти одиннадцать обработанных глав в основном соответствуют журнальному тексту, хотя в них и есть некоторые отличительные особенности. В гранках легенда называется: «Повесть о боголюбезном скоморохе» (это название проставлено вместо зачеркнутого более раннего — «Повесть о великодушном скоморохе»); основные герои здесь имеют еще другие имена: Ермий называется Феодулом, Панфалон — Корнилием, гетера Азелла — Одиллией. Нет здесь также эпиграфа. Гранки в целом значительно отличаются от печатного текста. Сравнение их с печатным текстом показывает, что в процессе дальнейшей работы Лесков обнаружил тенденцию к большим сокращениям первоначального текста произведения. Вследствие этого в печать не попали многие длинноты, которыми отличалось произведение на ранних стадиях его создания. При этом кое-что было удалено без учета контекста, что привело к логическим несообразностям, не замеченным Лесковым. В главе двадцать четвертой после абзаца «— Согласна ли я! — воскликнула Магна» Лесков вычеркнул почти целую страницу, не обратив внимания на то, что в результате такой операции дальнейшее повествование плохо согласуется в деталях. В начале этой главы хозяин публичного дома говорит Магне, указывая на Магистриана: «Вот кому я уступил всякую власть над тобою до утра». И уходит. Через несколько минут после этого Магистриан напутствует Магну, переодетую в его платье: «Смело иди из этого дома! Твой презренный хозяин сам тебя выведет за свои проклятые двери». Владелец Магны мог не узнать ее, переодетую в платье Магистриана; но в таком случае он неизбежно должен был заинтересоваться внезапной переменой решения Магистриана остаться там до утра. Логическая несогласованность этих деталей очевидна. Все дело, оказывается, в том, что в исключенном отрывке (см. гранки) Магистриан говорит хозяину публичного дома: «Я еще пробуду с нею короткое время, и если ни в чем не успею, то я тогда тихо выйду и потом опять возвращусь к ней с диким арабом…» Столь же нелогичной, в результате непродуманного сокращения, оказывается и еще одна фраза в двадцать шестой главе. Приютив бежавшую Магну, Памфалон замечает: «Твой продавец уверен, что вы теперь слилися в объятьях». Ввести поправки в текст в данном случае не представляется возможным, так как тогда пришлось бы восстановить изъятый отрывок целиком, то есть пришлось бы нарушить «авторскую волю».
Из других особенностей гранок, по сравнению с печатным текстом, наиболее существенны следующие. Эпилог «Скомороха Памфалона» в гранках радикально отличается от эпилога, известного по печатному тексту. В печатном тексте после рассказа Памфалона Ермий духовно перерождается, бросает отшельнический образ жизни, отказывается от гордых мыслей о своей исключительности и идет служить людям. В гранках же повествуется о том, как «старец пошел опять через пустыни и дебри к своему столпу… и так простоял он еще, говоря всем: «избирайте лучшее…»
Очень любопытно не включенное в напечатанный текст и сохранившееся только в гранках пространное, проникнутое духом полемики авторское предисловие к «Скомороху Памфалону». Приводим это предисловие целиком:
«БОГОЛЮБЕЗНЫЙ СКОМОРОХ»
Старинное сказание
Несколько слов вместо предисловия
В вышедшей первого мая 1886 года книжке журнала «Дело» напечатана, между прочим, «Флорентийская легенда», в драматическом изложении Лей-Гента. Этой переводной пиесе посчастливилось обратить на себя внимание читателей, она многим понравилась за «благородство сюжета». Читатели сравнивали нежность чувств «флорентинской легенды» с тем, что изображают легенды византийского происхождения, с которыми русское образованное общество теперь понемножку знакомится при чтении несравненных пересказов Льва Николаевича Толстого. Из сравнений «Флорентийской легенды», пересказанной Лей-Гентом, с сюжетами легенд византийского происхождения, пересказываемых Толстым, у читателей сложился такой вывод, что самые сюжеты западных легенд гораздо разнообразнее, живее и нежнее сюжетов легенд византийских, которые однообразны, грубы и мужиковаты.
Мне это кажется не совсем верным, — по крайней мере в отношении разнообразия, и я думаю, что могу представить на то историческое доказательство.
Чтобы делать сравнительные выводы, надо иметь надлежащий материал для сравнения, но граф Л. Толстой нимало этим не озабочен. У него есть свои цели, которым и отвечает его выбор. А в легендах византийских есть и иного рода сюжеты, и один из таких я попробую предложить здесь вниманию читателей.
Я нимало не коснусь пьесы Лей-Гента в критическом отношении, а позволю себе остановиться только на ее «благородном сюжете», который и передам для того, чтобы сравнить его с другим сюжетом легенды византийской, которая, по моему мнению, гораздо более интересна и еще более нежна, проста и благородна.
«Флорентийская легенда» представляет историю любви двух молодых людей, Джиневры и Антонио, из которых первая находится замужем за ревнивым и суровым стариком. Джиневра из тех женщин, которые своим мужьям не изменяют. Она не любит своего мужа и очень любит Антонио, но не хочет принять и прочитать даже таких его почтительных писем, где нет даже и отдаленного намека на подговор к измене. Джиневра дала обет сберечь себя от всякого пятна, и она соблюдает это обещание. Антонио так же благороден, как и Джиневра: он ничего от нее не требует, кроме того, чтобы она берегла свое здоровье. Здоровье Джиневры потрясено от жестокостей ее мужа, к которому Антонио безуспешно подсылает своих друзей, а потом является сам просить, чтобы на здоровье Джиневры было обращено более внимания. Муж приходит в раздражение на посторонних ходатаев, играющих, по правде сказать, довольно невероподобные роли, а кроткая и верная Джиневра между тем умирает. На сцене представляются похороны Джиневры. Ее вносят в могильный склеп, но она там оживает и, по нерушимой своей верности к мужу, опять идет одна ночью к этому мучителю. Тот пугается ее появления и не отпирает ей дверей. Тогда ожившая покойница идет к своим родителям, но те тоже считают ее за привидение и не впускают к себе в дом. Положение Джиневры отчаянное — она слаба, едва движет ноги и одета в погребальное платье, а по городу ходят толпы пьяных ночных гуляк, которые легко склонны оскорбить женщину самым нецеремонным образом… Что остается делать Джиневре? Она в этом ужасном положении вспоминает об Антонио и идет к нему, чтобы вверить себя его защите, полагаясь во всем остальном на его благородство. Антонио узнает Джиневру, принимает ее и обещает ей полную неприкосновенность. Все это он и исполняет. Джиневра хочет остаться у него, чтобы поправиться в силах и идти в монастырь. Антонио ничего против этого не возражает, но муж Джиневры узнал, что жена его ожила, ушла из гроба и живет у Антонио. Муж приходит к Антонио и требует к себе воскресшую покойницу. Антонио так благороден, что сам содействует возвращению Джиневры к ее мучителю, который берет ее за руку и тут же начинает оскорблять ее. Возмутительное поведение мужа выводит из терпения одного из случившихся здесь друзей Антонио, и тот убивает мужа, а Джиневру, впавшую в обморок во время поединка, приводят в чувство.