Фабула и сюжет - В. Букатов

Любая грамматическая форма словесного произведения искусства фиксируется в сетке грамматических координат, но объяснение ее выбора из числа возможных вариантов можно найти только на более высоком уровне. Но для текстологов подобные фиксации и подсчеты важны, также как, например, для архитекторов-реставраторов - знание особенностей кладки, размеров кирпичей и даже их точного количества в том или ином памятнике архитектуры.

Post scriptum. Вместо задания для самопроверки - несколько слов о «Психологии искусства» Выготского. Первоначально планировалось включить разбор ее содержания в один из экзерсисов, но по ходу работы планы изменились. Если же читатель решит продолжить свое самообразование и прочитать или перечитать ее, то следует иметь в виду, что фраза: «Это новое, что автор считает принадлежащим ему в книге, конечно, нуждается в проверке и критике, в испытании мыслью и фактами», - была написана психологом не только для риторического украшения своей работы.

С книгой «Психология искусства» мне пришлось работать, как и со многими другими, в “Ленинской” библиотеке. Брал я ее в подсобном фонде, и всегда мне попадался экземпляр с инвентарным номером 64241, который во многих местах был более или менее варварски исчерчен предыдущими читателями. Но в главе VII, посвященной анализу рассказа И. А. Бунина «Легкое дыхание», вместо самоуверенного отчеркивания абзацев разнокалиберными карандашами и ручками я встретил пометки только одного типа - они были писаны на верхних и боковых полях очень аккуратно: мелким почерком, остро отточенным карандашом.

Рядом с текстом Выготского на стр.198: «В самой фабуле этого рассказа нет решительно ни одной светлой черты», - анонимным оппонентом было написано: “Это оценка материала с т[очки] з[рения] Выготского, но не Бунина.” - И добавлено: “Здесь насилие над текстом и читательским восприятием”.

Подобными комментариями сопровождались и рассмотрение Выготским сюжета, и изложение толкования бунинского рассказа. Причем если Выготский рассматривает механизм воздействия художественного произведения на читателя, то его карандашный оппонент ратует за установление единственно «правильного» анализа и толкования, видимо, любимого рассказа.

Оппонент не заметил, что отстаивая один из возможных вариантов личностного понимания, против которого Выготский никогда не возражал и даже, наоборот, в этюде о Гамлете отстаивал право каждого на собственное субъективное понимание художественного произведения, - оппонент уходил от ответа на вопрос, поставленный Выготским: почему художественное произведение является для читателя художественным? Тогда же мне подумалось, что если бы Выготский ввел понятие субъективности не только для процесса толкования произведения, но и для процесса выявления фабульного материала (являющегося частью процесса толкования), то подобных замечаний, возможно, и не возникало бы у ряда читателей.

Появление анонимных комментариев в библиотечном экземпляре книги за №642441 само по себе подтвердило справедливость предположения ученого о необходимости проверки и уточнения некоторых положений его теории. Выготский, предлагая понятие катарсиса, предупреждал: «Было бы, конечно, чрезвычайно важно показать дальше, как этот катарсис осуществляется в разных искусствах, каковы ближайшие его черты, какие вспомогательные процессы и механизмы принимают в нем участие, однако раскрытие содержания этой формулы искусства как катарсиса мы оставляем за пределами этой работы, так как это должно составить предмет целого ряда дальнейших исследований, специальных для каждой области искусства». И этим исследованиям было положено начало информационной теорией эмоций, предложенной П. В. Симоновым, ныне действительным членом РАН, доктором медицинских наук, затем разрабатывавшейся им совместно с известным театральным теоретиком, режиссером, педагогом - П. М. Ершовым. В результате совместной деятельности ими был создан ряд научных трудов, о которых упоминалось в одном из экзерсисов.

В.Букатов

Приложение

Если мы не видим в стихотворном произведении фабулы, и говорим только о «лирическом сюжете», то это означает, что мы не видим смысла. Часто за расплывчатыми, абстрактными формулировками мы скрываем отсутствие подлинного понимания, скрываем, что текст нашим сознанием еще не освоен и художественного подлинного произведения «сомножителей» (см. экзерсис четвертый) еще не произошло.

Бесфабульных произведений нет. Внешняя бесфабульность есть свидетельство явной обработки, явной значительной ломки фабулы в художественных целях. Поэтому ее реконструкция приобретает особо важное значение.

Ф.Тютчев

Весенние воды

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят -

Бегут и будят сонный брег,

Бегут и блещут и гласят…

Они гласят во все концы:

«Весна идет, весна идет!

Мы молодой весны гонцы,

Она нас выслала вперед!»

Весна идет, весна идет!

И тихих, теплых майских дней

Румяный светлый хоровод

Толпится весело за ней.

В трудных случаях реконструкцию следует начинать с краткого пересказа, для того, чтобы зафиксировать исходный пункт движения. Как это стихотворение пересказали бы Вы - уважаемый читатель - мне знать не дано. Не имея возможности устного контакта с Вами, я могу только, размышляя про себя, зафиксировать собственный путь, не совсем еще представляя, каким образом я доберусь до конечного пункта и прочтение записи моего продвижения какие даст Вам поводы и для каких выводов. Освоение произведения интимно и субъективно. Я не претендую на правильность или исчерпывающую полноту своего освоения, но если знание моего пути продвижения поможет кому-то из читателей найти свой собственный путь, если он, не соглашаясь со мной, увидит что-то свое, неожиданное для него и обогатится этим, задуманная мною цель будет достигнута.

Задание пересказать «Весенние воды» ставит в тупик. Стоит ли этим заниматься? Ведь это убивает Поэзию! - сразу приходят на ум подобные соображения, прикрывающие растерянность, вызванную несостоятельностью. Гете же напротив считал не только полезным, но даже необходимым «перелагать при чтении всякое значительное поэтическое произведение в прозу (!), потому что по его мнению только тогда-то и обнаружиться чистое, совершенное содержание, скрываемое от нас блестящей внешней формой».

Пересказ: весна, весело журчит вода, она как бы гласит - «Весна идет, весна идет», - скоро наступят теплые дни…

Пересказ иссяк. Это все, что реконструировалось автоматически. Стихи часто трудны для понимания. Особенно - знакомые стихи, при перечитывании которых обычно возникает эффект поверхностного скольжения. Вот и в нашем случае перечитывание оказалось скользящим - реконструкция вышла достаточно убогой и не привела к обнаружению каких-то особых приемов. Что ж, тогда попробуем усердными прямолинейно-логическими рассуждениями вывести наше сознание из тупика плоской непонятливости (“клин клином вышибают”).

Итак пересказ получился и логически и, стало быть, грамматически бессвязным. Сравниваю с текстом, который по непонятной пока причине производит впечатление уже более связное, чем прежде.

В глаза бросается: «толпится» - это о хороводе теплых дней. У меня в пересказе было использовано будущее время. Откуда же взялось время нестоящее, ведь в начале ясно, что весна только наступает? Конечно! Она еще даже не наступила, а всего лишь выслала вперед гонцов, глашатаев ее прихода. Причем же тогда хоровод теплых, да еще к тому же майских дней, о которых говорится в настоящем времени, как и о первых гонцах ненаступившей весны? Предлагаю читателю, вернувшись к тексту стихотворения, перечитать его еще раз.

Один мой знакомый сказал бы (я знаю это наверняка), что первые два четверостишья и последнее лежат в разном фабульном времени, то есть промежуток между ними исчисляется многими днями, поэтому к моменту последнего четверостишия - уже подошел май. Я так не думаю, но на всякий случай нахожу опровержение этому мнению. Третье четверостишье отделено от остальных точно так же, как и первые два, и ничто не намекает на то, что второй пробел следует понимать как некое указание на какой-то большой временной промежуток, - нет ни увеличения пробела по сравнению с первым, ни отточия, ни каких-либо других опознавательных знаков. Мало того, смысл изображенного во втором четверостишии так тесно связан с изображенным в первом, что использование между ними пробела пока понимается как уважение традиции в расположении стихов. Уж если произвольно приписывать одному из пробелов, разделяющих строфы значение какого-то пройденного временного промежутка, то почему - несколько дней, а не скажем - лет сто?