Причины краха советского строя - Сергей Кара-Мурза

Летом 1990 года мы спросили своих респондентов о том, каковы, по их мнению, главные результаты пяти лет перестройки общественных отношений. Наибольшее число голосов получили ответы: „потеря уверенности в завтрашнем дне“ — 43 %, „кризис национальных отношений“ — 37 %, „хаос и неразбериха в управлении страной“ — 29 %, „углубление экономического кризиса“ — 28 %…

Чтобы выяснить, как большинство людей оценивают влияние перестройки на собственную жизнь, был задан вопрос: „Стала ли Ваша жизнь после того, как в 1985 году к руководству пришел М. С. Горбачев, лучше, хуже или не изменилась?“. 7 % ответили, что их жизнь улучшилась, 22 % — не изменилась, у 57 % стала хуже, 14 % затруднились ответить… Дальнейшее нарастание экономических трудностей и политической напряженности предсказывали 63 и 59 %.

Общественное мнение чутко улавливает тенденцию к усилению социального расслоения: ее отмечают 59–63 % опрошенных. Почти 60 % уверены, что в дальнейшем различия в уровне жизни богатых и бедных будут расти. Когда же мы попытались выяснить, кто имеет наибольшие шансы повысить свои доходы, то на первые места вышли ответы: „богаче станут только те, кто живет нечестным трудом“ (46 %), „получать больше станут те, кто сумеет пристроиться на хорошую работу“ (43 %), „богатые станут жить богаче, а бедные — беднее“ (41 %)… Только 2–3 % опрошенных верят, что от перемен в экономике выиграют рабочие, крестьяне и интеллигенция» [22].

Поражает логика идеолога демократической перестройки. Ведь, по приведенным самой Т. И. Заславской данным, большинство опрошенных оценивали перестройку как бедствие, которое будет лишь углубляться в ходе начатой реформы. Какая может быть «революция снизу», когда «только 2–3 % опрошенных верят, что от перемен в экономике выиграют рабочие, крестьяне и интеллигенция»! О чем думали ведущие обществоведы, слушавшие этот доклад в Президиуме АН СССР? Как можно было не заметить крайнего антидемократизма принципиальных положений этого доклада?

А вот что пишет Т. И. Заславская об установках населения в отношении Октябрьской революции: «Анализ полученных данных позволил выделить четыре типа социально-политических позиций. Два первых типа характерны для 40–50 % взрослого населения страны. Они объединяют людей, считающих: что большевики должны были взять власть (52 %); что Октябрьская революция выражала реальную волю народов страны (39 %); что она открыла новую эру в ее истории, дала толчок ее социальному и экономическому развитию (45 %).

Респонденты второго типа, составляющие 25–30 %, придерживаются несколько иных позиций. Признавая историческую необходимость революции, они осуждают многие действия большевиков… Третья позиция отличается от второй перерастанием критицизма в принципиальное неприятие идей Октябрьской революции… Прямые сторонники перехода страны с социалистического пути на капиталистический составили около 10 %…

В сентябрьском опросе 1990 года был использован другой вариант того же вопроса: „Каким курсом должен следовать СССР в будущем?“ За „отказ от социализма и переход к капитализму“ здесь высказались 8 %, за „социал-демократию североевропейского типа, сочетающую черты социализма и капитализма“ — 30 %…

Общий вывод заключается в том, что значительная часть советских людей считает избранный нашим обществом исторический путь ошибочным… Есть основания ожидать, что по мере развития рынка и формирования слоя предпринимателей социальный конфликт между ними и основной массой трудящихся будет обостряться» [23].

И это называют демократической революцией снизу! Сама эта демагогия вызвала отвращение людей — а ведь бедствие в тот момент еще не наступило!

Преобразования, начатые в 1988 году, были столь радикальными («шоковыми»), что их было бы правильнее называть революционными. В обиход даже вошло иррациональное выражение «реформа посредством слома». Да и сами идеологи перестройки любили называть ее революцией, причем уточнялось, что речь шла о революции разрушительной: «Революция сверху отнюдь не легче революции снизу. Успех ее, как и всякой революции, зависит прежде всего от стойкости, решительности революционных сил, их способности сломать сопротивление отживших свое общественных настроений и структур» (Н. П. Шмелев). Е. Г. Ясин также считал, что в 1991 году в СССР произошла революция: «По своему значению, по глубине ломки социальных отношений, пронизавших все слои общества, [августовская] революция была для России более существенна и несравненно более плодотворна, чем Октябрьская 1917 года».

Разрушительный пафос перестройки достиг такого накала, что была подорвана сама способность «демократической» элиты к рациональным умозаключениям. Дж. Гэлбрейт, один из виднейших экономистов США, посетив в 1990 году Москву и ознакомившись с доктриной реформ, сказал: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить» [24].

Психическое отклонение клинического характера — вот как воспринимался замысел перестройки СССР по рыночным канонам.

Да это было очевидно практически всем, включая грабителей, которые воспользовались моментом. А. С. Ципко вспоминает: «Во время одной из телепередач на упрек в несостоятельности российских демократов Юрий Афанасьев неожиданно ответил: „Вы правы, результат реформ катастрофичен и, наверное, не могло быть по-другому. Мы, на самом деле, были слепые поводыри слепых“ [25].

Ю. Афанасьев скромничает: они не были поводырями слепых; уже в 1990 году люди стали зрячими, как это видно из опросов ВЦИОМ. Но слепые фанатики их уже не вели, а гнали. А навыков самоорганизации у них не было — вот следствие избыточного патернализма СССР.

В конце 1990-х годов были не редкость такие откровения идеологов антисоветской элиты. В их признаниях сквозь мессианское высокомерие разрушителей „империи зла“ иногда даже прорывалась нотка раскаяния. Вот статья-манифест А. С. Ципко, консультанта ЦК КПСС, в котором так говорится об интеллектуальной элите перестройки: „Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И, наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды…

Не надо обманывать себя. Мы не были и до сих пор не являемся экспертами в точном смысле этого слова. Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной — и тем самым антикоммунистической — революции… Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т. д.

И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться ее гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть ее устои… Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир… Мы не знали Запада, мы страдали романтическим либерализмом и страстным желанием уже при этой жизни дождаться разрушительных перемен“ [26].

Их раскаяния уже никому не нужны. Нам требуется адекватное объяснение тех социальных и культурных процессов и явлений, погрузивших Россию и все постсоветское пространство в кризис, выхода из которого пока не видно.

Примечания

1

Заславская Т. И. Социализм, перестройка и общественное мнение // СОЦИС, 1991. № 8.

2

При этом неважно, какого рода это недовольство, так как его можно "канализировать" на любой объект. Оно может быть совершенно противоположно установкам манипулятора. Например, в ходе перестройки антисоветские идеологи в основном эксплуатировали недовольство людей, вызванное уклонением власти от советских идеалов.

3

Кризис урбанизации тяжело переживался в период индустриализации всеми культурами. На Западе от него отвлекли резким неравенством и необходимостью борьбы за существование, а позже — созданием масс-культуры, дешевым массовым потребительством и суррогатами приключений. Массовая школа воспитывала большинство детей и подростков в мозаичной культуре, которая резко снижает духовные претензии человека.