Сейф командира «Флинка» - Владимир Черносвитов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бродил он на дне вокруг топляка довольно долго, а поднявшись, уединился с Евсеевым и Сергачевым в их каюте, где уже кипел, радостно фырча, самовар.
— Где бумага?.. Картина, значит, такова, други мои. Вот черт, рисовальщик я аховый! Ну, в общем, так...
Рисовал Тутаринов и вправду коряво, но тут особого таланта не требовалось, важна была правильность контуров и соотношений. Да и Сергачев тут же перерисовывал наброски Тутаринова куда более художественно. Так на ватмане появились силуэты топляка в профиль, в фас, с кормы, обводы в плане, надстройки...
Евсеев требовал уточнения деталей, Сергачев — количества иллюминаторов, типа клюзов... Евсеев сам уже не мог погружаться, но отлично представлял, как все может выглядеть на дне и чего можно требовать от Тутаринова, а чего нельзя. Друзья выпили по чашечке «евсеевского», и Тутаринов снова отправился под воду.
Потом они долго спорили, рисовали, пили чай, вспоминали, снова рисовали... В конце концов, уточнив детали, переворошив память и старые альбомы и опорожнив не раз самовар, убежденно заключили: топляк — немецкий, предвоенной постройки.
Получив это заключение, майор Рязанов прошел к капитану Сысоеву и застал его за довольно странным для чекиста занятием — он старательно наносил на морскую карту курсы, отмерял по ним расстояния и вырисовывал какие-то подобия дынных семечек.
— Ты что это, Алексеевич, никак в штурмана податься решил?
— Да вроде того. Вот, навигационную задачку решаю.
— И успешно?
— Да вроде того. Любопытная картинка, понимаешь, нарисовалась. Смотри... Вот этот огурчик — это я так «Сирену» изобразил, эти линии от нее — курсы, по каким разошлись шлюпки с ее моряками. А это сами шлюпки на тех местах, где их остановили пограничники. Шлюпки все одинаковые, гребные. Спущены на воду были почти одновременно. Течений тут нет, ветра не было — условия одинаковые. И шлюпки, шедшие на ост, отдалились от «Сирены» почти на равные расстояния. А шлюпка, задержанная у берега, чуть ли не вдвое дальше! Видишь, вот ее место... Теперь скажи: разве не любопытно, как это корабельные «аристократы» оказались гребцами лучшими, чем матросы? А?
Рязанов посмотрел на карту, на Сысоева, снова на карту. Потер подбородок.
— Черт побери! Выходит, у них был мотор...
— ...который они перед задержанием утопили. Другого объяснения быть не может. А зачем утопили?
— На этот вопрос они уже не ответят: их отправили домой.
— То-то и оно. Придется нам самим... А ты с чем пожаловал?
— Да тоже с одной любопытной картинкой. Вот она... Наши милейшие консультанты точно определили и даже старую фотографию двойника нашли: топляк — немецкий СБТ «Флинк», то есть скоростной буксировщик-тральщик типа «Юркий». Строились они как коммерческие, потом были мобилизованы. У немцев их было всего несколько вымпелов, но зарекомендовали на войне они себя весьма разносторонне и хорошо.
— Немецкий? — удивился Сысоев. — Гм.. Признаться, я ожидал иного...
Отмывку топляка от наносов водолазы начали с носа к корме. И одновременно, следуя за отмывщиками, приступили к осмотру палубы, форпика, палубных механизмов, носового трюма...
Подошел черед надстройки. Предварительный общий осмотр ее достался главстаршине Сафонову.
Как обычно, к началу рабочего дня на ют «Абакана» сошел командир корабля. Сегодня Ладога был хмур. Только что он получил радиограмму-распоряжение штаба: не смотреть на топляк только как на металлолом. И все. Как хочешь, так и понимай. А Ладога, как все военные, неопределенностей не любит.
Покуривая у фальшборта, он наблюдал за подготовкой водолазов к работам. Жестом подозвал Сергея:
— Вот что, Сафонов. Если обстоятельства позволят, обследуйте первым делом штурманскую рубку и жилой отсек комсостава. Поищите несгораемый ящик или сейф. Кодовые таблицы, шифры — они могут оказаться и в радиорубке. Личные вещи, записные книжки.... Результат доложите лично мне...
За долгие годы подводного плена корабль сплошь оброс ракушками, осклизлыми водорослями, местами еще оставался покрытым иловатыми наносами. Под тяжелыми свинцовыми «галошами» Сергея с хрустом крошились мидии, илистая муть поднималась из-под ног, будто дымок, курилась в зеленовато-серой воде.
На грунте водолаз движется медленно: плотность воды сковывает его резвость. Поэтому водолаз и идет, то наклонясь — будто боднуть хочет, то — будто вагонетку одним плечом толкает и подгребает руками. Но наклоняться тоже надо умеючи, а то воздух из рубашки кинется в штаны — и барахтайся вниз головой! А если еще с золотником не управишься, не стравишь лишний воздух, то и вовсе выбросит на поверхность — «сушить лапти». Хорошо еще, если с маленькой глубины, что в учебном отряде почти с каждым случается, — конфузом да насмешками отделаешься. А если с большой — можно и жизнью поплатиться.
Набычась и подгребая, Сергей прошел по палубе до наружного трапа, поднялся по мохнатым от водорослей ступеням. Дверь в ходовую рубку приросла намертво, войти не удалось. Спустился.
Помещения первого яруса надстройки разделялись сквозным поперечным коридором. С левого борта литая стальная дверь оказалась неплотно закрытой. Сергей втиснул в щель жало ломика, навалился — дверь, скрежетнув ржавыми навесами, приоткрылась. Отжал еще маленько.
— Трави помалу. Иду внутрь первого яруса, — буркнул наверх.
С надводным миром водолаза непременно связывают, как минимум, воздухопроводный шланг, телефон и капроновый трос, на котором водолаза спускают, поднимают и еще сигналят, если телефон почему-то откажет. Оба этих связующих так и называют «шланг-сигнал», и оба они все время в руках товарища, страхующего наверху.
Сейчас на борту «Абакана» страхующим на шланг-сигнале Сафонова стоял матрос-водолаз Изотов. Возле его ног крутился еще не уяснивший всех корабельных уставных правил собачоныш с «Сирены».
На посту телефонной связи стоял друг Сафонова главстаршина Коля Чуриков.
— Добро, топай, — сказал он Сергею. — Аккуратненько только, впервой ведь. Да хоть пой, что ли!..
Под водой психика, а стало быть, и характер, и поведение водолаза несколько меняются, и у каждого по-своему. Один становится разговорчивым, вроде Журбенко, другой угрюмым, третий резким... Сафонов на грунте работал молча, затягивая иной раз такие паузы, что с борта его уже сами запрашивали, как он там...
Спускаться в неизвестность внутренних помещений старых топляков водолазам радости не доставляет. Это и трудно, и опасно: можно запутать шланг-сигнал, порвать рубаху, провалиться сквозь прогнившую палубу...
Перешагнув через высокий комингс-порог, Сергей вошел в коридор. Включил фонарь, осмотрелся: справа от него находился санузел, слева шли шифровальный пост, радиорубка, а между ними — трап вниз.
— Спускаюсь в каютный отсек...
Мастера-водолазы виртуозно управляют своей плавучестью — утяжеляются, легчают, подвсплывают, а то даже зависают в невесомости. Пожалуй, как это ни парадоксально, именно им наиболее близко состояние космонавтов. Недаром же космонавты и тренируются в бассейнах...
Сергей прикопил в рубахе воздуху и плавно сошел, еле касаясь еще непроверенных ступеней трапа. В тупиковый коридор выходили четыре двери — по две слева и справа. Первая направо распахнута, за порожком — тесная кают-компания. Сергей вообразил, как остальные двери распахиваются и моряки идут сюда, весело переговариваясь. И вдруг смех действительно звонко ударил в уши водолазу! Сергей в ужасе зажмурился... Тьфу, черт! Это же наверху у поста связи что-то рассмешило матросов! Сафонов чувствовал себя как в склепе и со страхом оглядывал закрытые двери, не в силах шагнуть к ним.
— Сергей, ну что там? — Спросил Чуриков. — Ты где?
— Здесь, — сипло буркнул Сергей. — Первая направо — кают-компания. Иду во вторую.
Голос друга ободрил. Сафонов прошел вперед, ударил — тонкая прогнившая дверь рассыпалась, слегка замутив воду. Он вошел, повел фонарем. От движения воды в двухместной каюте заколыхалось разное гнилье, а на полу водолаз увидел широко улыбающийся череп. Снова стало жутко, но Сергей все же поднял череп, осмотрел: зубы все целы — белые, крепкие. «Видно, недолгой была твоя жизнь, неизвестный моряк!..» — отметил, оглядывая останки, не знавший войны водолаз.
Противоположная каюта пустовала. Последняя — напротив кают-компании — принадлежала, очевидно, капитану или командиру корабля. Она, конечно, могла бы что-то рассказать, но немногочисленные судовые журналы и документы в столе, книжки на полочке — все давно превратилось в подобие папье-маше. Сохранились лишь чернильный прибор, какая-то фотография над ним, да еще в углу над койкой настенный шкафчик со звериными мордами-ручками на створках. Сергей попробовал открыть: левая створка сразу отвалилась, ничего не обнаружив внутри, правая — вообще не поддалась. Сергей постучал — железная. Взяв прибор и фотографию, сказал: