В начале было кофе. Лингвомифы, речевые «ошибки» и другие поводы поломать копья в спорах о русском языке - Светлана Гурьянова

не жаргонными метафорическими выражениями, в основе которых – ассоциации с железом, сталью, металлом: «стальной характер», «стальные нервы», «железная воля», «железная логика», «железный занавес», «металл в голосе», «пройти через (огонь, воду и) медные трубы». Это еще раз показывает, что в сленге нет ничего странного или ужасного, он – такая же часть языка, как и нейтральная лексика.

А зачем молодежи свои слова?

Подростковый сленг закономерен, естественен и… как ни странно, необходим.

Во-первых, сленг «помогает подросткам подчеркнуть свою инаковость, отделенность от «мира взрослых». И, если поразмышлять, такой словесный выход протеста – самый безобидный из всех, что можно придумать.

Во-вторых, жизнь подростков действительно во многом не похожа на жизнь взрослых. У молодежи другие интересы и ценности, которые требуют словесного выражения.

И в-третьих (и в самых важных), сленг – заключительный этап освоения языка. Подростку «хочется уже по-настоящему его освоить, почувствовать, что это родной язык, что он им именно владеет, а для этого ему нужно как-то язык помять, порастягивать, посмотреть, где его границы растяжимости, – ведь мы можем это делать только с родным языком. Здесь очень важный механизм – это творческий подход к языку, эксперимент. Поэтому дети пробуют разные формы, разные модели словообразования, смысловые ходы»[75], – говорит лингвист Ирина Левонтина.

Бороться со сленгом не нужно, да и бесполезно – как бесполезно бороться, например, с зимой. Да, она может кому-то не нравиться (холодно, неуютно, темнеет рано) – но отменить ее все равно не выйдет. И как зима приходит каждый год в положенное ей время, так и с каждым поколением подростков появляется новый сленг.

Да, именно новый. Большинство жаргонных словечек очень быстро устаревает, так что тем, кого они раздражают, не нужно бояться: лет через 10 уже вряд ли кто-нибудь будет говорить: «Кек, азаза». Возможно, они даже успели устареть, пока эта книга готовилась к публикации. Правда, на смену этим словам обязательно придут другие.

Сцит в хлеву, а корова у локомотива

Чтобы убедиться в изменчивости молодежного сленга, откроем «Словарь русского школьного жаргона XIX века» Ольги Александровны Анищенко[76], составленный на материале эпистолярной, мемуарной и художественной литературы.

Вот каким был сленг школьников в XIX веке:

Примерные, способные ученики – башка, бонсюжешка (от фр. bon sujet – «хороший пример»), медальон (гимназист, окончивший школу с золотой медалью), первак, сцит/сциенс (от лат. sciens – «знающий»), шиферница (ученица, удостоенная особого знака отличия – шифра).

Отстающие ученики – бородач (второгодник), безобедник (оставшийся без обеда из-за того, что в наказание был оставлен после уроков в классе), камчатник (тот, кто сидит за последней партой), мовешка (от фр. mauvas sujet – «плохой пример»), несцит, проскриптор (от лат. proscriptio – «список осужденных на смерть или ссылку»), чужестранка (воспитанница, оставленная на второй год).

Гимназист – говядина, грач (видимо, это шутливые расшифровки литеры «Г» на пряжке гимназических ремней), красильщик (из-за красного канта на картузе – головном уборе с козырьком), лягушка в кармане, сизяк (из-за сизой шинели), синий пуп (из-за синего канта на картузе), штукатур (из-за белого канта на картузе).

Воспитанница института благородных девиц – машерочка (от фр. ma chère – «моя дорогая»: институтки часто так обращались друг к другу), медамочка (от фр. mesdames – «дамы»), монастырка (институт был учрежден при Смольном монастыре), сувалка (воспитанница, которая старается всегда ответить первой).

Педагоги и воспитатели – зверь, локомотив (директор), тараканиус, амфибия, лукавый царедворец, классуха.

Прогуливать – казенничать, лытать, огуряться, проказачивать, ходить на ваган.

Шпаргалка – антидраль, антиплешь, говорящие программы, разведение клопов.

Как видим, молодежный жаргон за 200 лет существенно изменился, хотя образовывался по тем же моделям (в нем много метафор, например). И точно так же, как и сейчас, в нем было много заимствований – только не из английского, а в основном из французского и латыни.

Как сленг… обогащает язык

Многие привыкли считать сленг чем-то вроде языкового мусора, от которого лучше поскорее избавиться. Но на самом деле сленг – и не только подростковый, но и сленг в более широком смысле (как набор слов замкнутой группы людей и как экспрессивные элементы речи, не совпадающие с литературной нормой) – очень полезная штука! Он придает речи эмоциональность, которая в некоторых ситуациях бывает просто необходима.

Более того, сленг может проникнуть в литературный язык и… обогатить его. Да-да: многие слова, без которых русский язык теперь сложно представить, когда-то были самыми что ни на есть жаргонными и подчас весьма грубыми.

Например, до XVI–XVII веков жаргонизмом было привычное нам слово «глаз».

Раньше в этом значении употреблялось только «око», а значение слова «глаз» в древних текстах – «блестящий шарик» (по одной из версий, оно родственно немецкому Glas и английскому glass – «стекло»)[77]. В Ипатьевской летописи даже есть рассказ о том, как дети находят среди речной гальки «глазки стеклянные»[78] – и, конечно, это именно шарики, а не следы деятельности древнерусского маньяка.

Глаза стали называть шариками из-за сходства, и это явно было очень экспрессивное жаргонное слово. До сих пор иногда можно услышать похожее выражение «шары выкатить» – примерно так же грубо когда-то звучало и слово «глаз». Но постепенно оно потеряло свою сниженную стилистическую окраску и стало употребляться как абсолютно нейтральное.

Похожая история и у некоторых других названий частей тела.

Например, «лоб», по одной из версий, считается родственным словам «луб» («кора дерева», вспомните «избушку лубяную» из сказки) и «лупить» (в значении «сдирать, шелушить») с его производными «вылупиться», «облупиться», «скорлупа»[79]. Поэтому исходное значение слова «лоб» – «твердая оболочка, скорлупа». Затем так стали называть череп, черепную коробку, и в древнерусских и старославянских памятниках письменности «лоб» представлен именно в этом значении[80]. А потом слово было перенесено на верхнюю часть лица, вытеснив первоначальное «чело». Зато на память о «челе» осталось современное слово «челка»[81].

Итак, «лбом» долгое время называли всю черепную коробку. Но когда «лоб» переместился на верхнюю часть лица, на вакантное место пришел «череп». И сходство слов «череп» и «черепок» совсем не случайно: исходно «череп» – это и есть «черепок», глиняный осколок[82]. И да, «черепаха» того же корня[83].

Схожая история у немецкого и французского обозначения головы. Немецкое Kopf первоначально значило «чаша, сосуд для питья» и, возможно, родственно латинскому cuppa («чашка»)[84]. А французское tête произошло от латинского testa – «глиняный сосуд, черепок»[85]. Народы