Герои без вести не пропадают. Книга вторая - МИТРИ КИБЕК (Дмитрий Афанасьевич Афанасьев)

У Флеминга не было оснований опасаться партизан, поэтому, подобно другим врачам, так неожиданно очутившимся в плену, его не мучила бессонница, и ночью он спал спокойно. Правда, пятнадцатикилометровый марш по лесному бездорожью для человека его возраста не прошел бесследно: ноют суставы, болят мозоли, чувствуется ломота в костях, но он особенно не унывал, а по вызову явился почти спокойным. Его тоже встретили спокойно, даже приветливо, выслушали, не перебивая. Рассказал он свою историю без лишних подробностей, но довольно полно и обстоятельно, а когда задали ему вопрос о том, как немецкие военные медики относятся к раненым советским воинам и партизанам, не стал скрывать правды о зверствах фашистов и без принуждений выложил все, что ему было известно о взятий крови у советских людей дли переливания своим раненым.

Следует отметить, что преступления фашистов для партизан давно не были секретом. Более того, многие из них сами не раз подвергались преступному обращению со стороны немцев, когда находились в лагерях военнопленных. Поэтому удивить их рассказами о варварстве гитлеровцев было не просто. Но факты, сообщенные профессором Флемингом, даже таких рассудительных людей, какими были Савандеев и Зильберман, сразу привели в ярость.

– Надо беспощадно уничтожать этих гадов! – воскликнул Лев Давыдович. – Отдадим их партизанам, пускай расправятся как умеют.

Савандеев и сам охотно поддержал бы такое мнение, но понятие о чести и достоинстве советского офицера не позволяло ему допускать беззаконие со стороны своих подчиненных.

– Нет, дорогой мой, – не согласился он. – Наше дело – воевать с врагами, которые выступают против нас с оружием в руках, а наказание уголовных преступников – дело суда. Поэтому правильно поступим, если передадим этих кровопийц в руки правосудия.

– Каким образом? – спросил Зильберман. – Здесь же нет ни суда, ни прокуратуры. Не можем же таскать их с собой до конца войны?

– Попросим польских товарищей. Они помогут нам переправить их через линию фронта. Кстати, о преступлениях военных медиков фашистской Германии должны знать не только мы, партизаны, но и народы всего мира. Об этом позаботятся советская пресса, радио и кино, когда суд будет рассматривать дело врачей-кровопийц.

Флеминг согласился письменно засвидетельствовать преступления каждого из врачей в отдельности. Ему предоставили такую возможность. Затем спросили о медсестре Штокман.

– Она не лучше тех, о которых я уже рассказал вам, а может быть, даже хуже, – начал профессор и подробно рассказал не только о взятии крови у советских военнопленных, но и о ее предательской деятельности. – К счастью, как говорится, бодливой корове бог рогов не дает, а фрау Штокман он обделил умом. Пользуясь ее недогадливостью, иногда нам удавалось причинять фашистам разные неприятности. Например, несмотря на строжайшее запрещение принимать в госпиталь раненых солдат и офицеров противника, я устроил на лечение одного русского полковника.

– Турханова? – спросил Савандеев. – Скажите, как его здоровье?

– Практически он уже поправился. Если бы меня не задержали в Варшаве, он уже был бы на свободе.

– То есть вы его выписали бы из госпиталя, чтобы отправить в лагерь для военнопленных? – забеспокоился капитан.

– Нет, – улыбнулся профессор и рассказал о предстоящем побеге Турханова…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Военный госпиталь, эвакуированный из Варшавы, на четвертый день прибыл в Брно и разместился в здании бывшей школы. Места врачей, пропавших без вести, заняли новые, ранее служившие в войсках СС, но выбывшие из действующей армии по ранению. Прежних работников госпиталя они называли тыловыми крысами. Новое начальство госпиталя сразу же начало ломать порядки, установленные ранее: уволило вольнонаемных работников, не приветствовавших по-фашистски поднятием правой руки, откомандировало на фронт молодых санитаров и фельдшеров, а также часть врачей, которые ни разу не были ранены или контужены. После чистки постоянного состава начальство принялось за больных и раненых. При первом же осмотре обнаружили больше полсотни «симулянтов», которые, как они установили, вовсе не нуждаясь в дальнейшем лечении, продолжали оставаться в госпитале, чтобы снова не попасть на фронт. Всех их немедленно выписали из госпиталя и с первой же маршевой ротой отправили в действующую армию.

Среди этих солдафонов особенно свирепствовал новый главврач, полковник медицинской службы, кавалер многих орденов, потерявший на фронте правую руку и левый глаз. Хотя он давно имел право подать в отставку, однако, как верный гитлеровец, военную службу не бросил, а клятвенно заверил начальство, что, пока жив, будет верой и правдой служить фюреру. Его оставили на военной службе, и теперь он готов был погнать на фронт всех мужчин, больных и здоровых, лишь бы они держались на ногах.

Как-то, проверяя канцелярию, главврач натянулся на историю болезни Турханова.

– Что такое? – заорал он. – Как попал в наше привилегированное лечебное учреждение этот большевик?

– Не могу знать, – пролепетал дрожащим голосом делопроизводитель. – Записали его по приказанию вашего предшественника.

– Немедленно выписать из госпиталя и сдать в комендатуру, – распорядился главврач.

Распоряжение было выполнено пунктуально. Турханова выписали из госпиталя и сдали в комендатуру, а оттуда в тот же день посадили в арестантский вагон и отправили в Айзендорфский лагерь военнопленных. Но тут не обошлось без курьеза. Немцев обычно считают рабами порядка. Они действительно указания старших выполняют, не задумываясь. Хотя главврач ясно дал понять, что он не верит ни своему предшественнику, ни тем более в возможность идеологической обработки Турханова, однако при оформлении документов делопроизводитель в его «Криксгефангенкарте» («Карточка военнопленного» – основной документ пленного, который удостоверяет его личность и хранится в канцелярии лагеря) слово в слово переписал заключение профессора Флеминга из истории болезни. Теперь, когда вместе с Турхановым прибыла его – «Криксгефангенкарте», этим заключенным заинтересовался сам комендант лагеря.

– Так, так… – бормотал он, читая его. – В боях против нас не участвовал… Награды даны ему за бои против японцев и китайцев… Что же, это неплохо… При соответствующей идеологической обработке возможность использования в интересах рейха не исключается… Это совсем хорошо. Если он подает надежды, то почему бы нам не заняться им как следует. Чем черт не шутит, может быть, в Айзендорфе нам удастся выпестовать второго Власова.

Комендант показал эту запись уполномоченному гестапо.

– Любопытный документ, – задумчиво проговорил тот. – Но если он в госпитале подавал надежду на перевоспитание, то почему же они сами не воспользовались возможностью заработать награды? – удивился оберштурмбанфюрер.

– Может быть, в госпитале не было подходящего воспитателя, – высказал свое предположение комендант.

– Тут есть еще один документик, – протянул секретарь своему начальнику зеленую бумажку. – В нем, кажется, содержится ответ на ваши вопросы.

Комендант взял бумажку и прочитал вслух:

– «Идеологической обработкой Владимира Турханова занималась медсестра фрау Штокман, член национал-социалистской партии с 1938 года. Ей удалось добиться согласия подопечного на добровольное поступление в татаро-башкирский легион «Волга-Урал». Фрау Штокман пропала без вести во время перелета на транспортном самолете люфтваффе из Варшавы в Краков». Подпись не разборчива. Странный документ, не правда ли, герр оберштурмбанфюрер? – спросил комендант.

– Для меня пока ясно одно: Турхановым до сих пор занимались не так, как надо было. Разве это серьезно, когда перевоспитание полковника поручается медицинской сестре? Мы займемся им сами. Когда он прибыл к нам? – спросил гестаповец.

Комендант вопросительно посмотрел на секретаря. Тот проверил по журналу.

– Неделю назад, – коротко ответил секретарь. – Мы поместили его в третий блок, в котором содержатся пленные офицеры.

– Черт возьми! – возмутился комендант. – Сколько потеряно дорогого времени!

– Не волнуйтесь, – успокоил его уполномоченный. – Свое мы все равно возьмем. То, что гнется, – согнем, то, что не гнется, – сломаем…

В то время, когда происходил этот разговор, Турханов лежал в третьем бараке, который немцы называли третьим блоком, и, глядя на грязный потолок, думал о своих делах. «Положение, как говорится, хуже и не придумаешь, – размышлял он. – Трудно в плену и простому солдату, а офицерам во сто крат труднее. Солдата фашисты могут избить, морить голодом, замучить непосильным трудом. Нас же, офицеров, кроме того, наверняка попытаются принудить к измене Родине, а тех, которые не пойдут на это, начнут пытать, калечить, пока не сожгут в крематории. Как избежать подобной судьбы?»