Орленев - Александр Мацкин

теряла значения в эти годы кануна, «Красный цветок» промельк¬

нул в репертуаре Орленева и быстро исчез. В свете все углубляю¬

щейся исторической трагедии («гремит, гремит войны барабан»)

пьеса Щеглова и ее надрыв сильно поблекли. Если уж надрыв,

так лучше Достоевский, которого, по выражению одной провин¬

циальной газеты, Орленев «не только разъясняет, но и продол¬

жает». Вторая возобновленная им роль — Фердинанд в «Ковар¬

стве и любви»; он возвращался к ней, начиная с гимназических

лет, несколько раз, так и не сыграв по-своему, как задумал. Пуб¬

лике Фердинанд нравился.

Летом 1915 года ему удалось на какой-то срок высвободиться

из гастрольной кабалы и поехать в Востряково: там была ти¬

шина, по которой он соскучился, и летний театр, давно ожидаю¬

щий его возвращения. Он пригласил нескольких актеров из Мо¬

сквы и стал готовить «Царя Федора», объявив в окрестных дерев¬

нях, что с 15 августа возобновятся его бесплатные спектакли.

Предполагалось также, что этот «Царь Федор» на природе будет

заснят для кино в двух пересекающихся планах: первый — ак¬

теры, разыгрывающие пьесу на сцене, второй — зрители в их не¬

посредственном восприятии действия. Идея по тем временам ори¬

гинальная и характерная для орленевской эстетики смешения

жизни с искусством. Но в назначенный день с самого утра шел

дождь, несколько часов не прекращалась гроза, и не было, как

позже писал Павел Николаевич, «ни одной капли надежды на

прекращение этой, все сломавшей, грозной силы» К Неудача по¬

действовала на него отрезвляюще, он стал внимательно пригля¬

дываться к своей хуторской идиллии.

В следующее воскресенье спектакль все-таки состоялся,

правда, без киносъемок. Но как все вокруг изменилось. Народу

собралось куда меньше, молодых мужчин призывного возраста

совсем не было видно, уже появились первые жертвы войны, без¬

ногие и безрукие вернувшиеся с фронта. Подростки, которых он

посылал с плакатами на осликах по соседним деревням, повзрос¬

лели, и индейские костюмы выглядели на них глупо. Даже

ленты, украшавшие осликов, выцвели, и весь этот карнавальный

дух казался неуместным в неспокойном и потускневшем мире.

К тому же выяснилось, что содержать хутор, труппу и театр ему

не по средствам. Деньги падали в цене, да их у него и не было.

Какие-то меценаты из среды московского купечества обещали

взять на себя часть расходов, но в горячке делового ажиотажа,

подогреваемого войной, забыли о нем и его театре. Что ему оста¬

валось делать? Он заложил хутор и опять пустился в путь...

В Востряково он вернулся только следующим летом, срок выкупа

закладной прошел, права на хутор были потеряны. Землевладель¬

цем он не стал и на этот раз. и то немногое, что у него было

(книги и говорящий попугай Жако), перевез поближе к Москве,

в Одинцово, где снял у своего старого товарища, еще по ниже¬

городскому сезону, дачу на круглый год.

Ненадолго он задержался в Москве, и с удивлением наблю¬

дал за переменами на театральной афише. Какая-то пугающая

оргия: кабаре, ревю^ шантаны, модные жанры — интимный и экс¬

центрический, парижские этуали, негритянская музыка, не говоря

уже о том, что русская сцена, пусть и эстрадная, никогда еще

так близко не смыкалась с рестораном и сомнительным и хорошо

оплачиваемым флиртом, как в эти военные годы. И всюду бит¬

ком набитые залы и нарядная публика, веселящаяся до упаду, до

утренней зари. Кто-то из литературных друзей Орленева сказал

ему тогда, что театр в Риме возник во время эпидемии чумы и

что блаженный Августин увидел в этом знак божий, поскольку

театр «тоже своего рода чума, только не для тела, а для души».

Не прав ли был нетерпимый Августин? Чехов ведь тоже говорил,

что современный театр — это сыпь, дурная болезнь городов...

В самом мрачном состоянии духа Орленев опять отправился в по¬

ездку по России.

В июне 1916 года судьба забросила его в Астрахань, где он бы¬

вал не раз, и здесь, прогуливаясь днем в пустынном городском саду,

он увидел юную Шурочку Лавринову. Об обстоятельствах этой

встречи мы знаем по воспоминаниям Александры Сергеевны Ор-

леневой, записанным ее дочерью Надеждой Павловной и любезно

нам предоставленным. Шестнадцатилетняя Шурочка гостила

у своей тетки Дробышевой, женщины деятельной, арендовавшей

на лето центр местных увеселений, гордо, по-столичному назы¬

вавшийся Луна-парком; в нем находился и театр. «Воспитанная

в строгих правилах своей матерью, бедной женщиной, имевшей

на руках еще двух маленьких дочерей, я редко бывала в театре,

но слава Орленева не минула и моих ушей». Весть о его приезде

заинтересовала Шурочку; только удастся ли ей побывать на пер¬

вом спектакле? Вечера у нее были заняты, тетка сбивалась с ног

от множества обязанностей, и она помогала ей в кассе и буфете.

А дни у девушки были свободные, и она проводила их в безлюд¬

ном саду, за книгой, под своим любимым деревом.

«Мимо скамейки медленным шагом прошел человек. Вначале

я не обратила на него внимания, но затем что-то заставило меня

поднять голову. Человек сидел на скамейке невдалеке. Меня по¬

разил внимательный и глубокий взгляд устремленных на меня

глаз. Он как бы изучал меня, заглядывая в глубь души. Я встала

и, немного рассердившись и даже испугавшись, убежала...».

Вечером на банкете в честь гастролера (куда пригласили те¬

тушку и племянницу) они познакомились. «После нескольких

фраз он вдруг сказал мне: «Шурочка, а ведь я вас увезу»,—на

что я смущенно и удивленно ответила: «Как это увезете? Разве

я вещь какая-нибудь?» Орленев спокойно ответил: «Нет, я вас

увезу как свою жену». Конечно, я не придала значения его сло¬

вам. ..».

На следующий день они снова встретились па той же ска¬

мейке в городском саду. В руках у Шурочки был том Достоев¬

ского. Для провинциальной девушки без образования, из бедной

семьи такой выбор чтения был тогда редкостью. Впечатлитель¬

ный Орленев заговорил о родстве их душ и без промедления, те¬

перь уже не шутя, предложил ей стать его женой, другом и по¬

мощником. Сперва она растерялась, но, посмотрев на Орленева,

на его сияющие глаза, неожиданно для самой себя дала согла¬

сие. И тогда, как пишет Н. П. Орленева в дополнениях к рас¬

сказу матери, «перед ними возникли непреодолимые препятствия.

Без согласия родителей «увезти» себя она не разрешила бы.

А препятствием были и разница в возрасте — тридцать лет — и

разница в среде,— от одной мысли, что Шурочка куда-то уедет,

став женой актера, родные пришли в ужас...».

Препятствия, как мы знаем, Орленева не пугали. На какое-то

время он уехал по своему очередному маршруту, у них завяза¬

лась переписка. Вскоре вернувшись, он застал Шурочку уми¬

рающей от тропической малярии. Потрясенный бедой Орленев

окружил свою избранницу такой заботой, которая не оставила

сомнения в его чувстве. Все перипетии этой любви, ставшей по¬

том привязанностью до конца жизни, легко проследить по пись¬

мам Орленева к Александре Сергеевне, она их тщательно сохра¬

няла, и вот они перед нами, сто тридцать одно письмо. Первое

датировано 15 июля 1916 года, последнее — 1928 годом2.

Любовь с первого взгляда — такое с ним случалось не раз.

Вспомните встречу с Назимовой в Костроме. Тогда он не рассуж¬

дал, он восхищался пленившей его красотой молодой женщины.

К этому добавьте еще и безотчетный профессиональный оттенок:

он сразу поверил в Назимову-актрису, умную и сильную парт¬

нершу. Ничего похожего на то, что произошло в Астрахани. Для

сорокасемилетнего Орленева, человека уже много пожившего,

Шурочка Лавринова была воплощением молодости, которая все