Леди удачи. Все пути… - Марина Белоцерковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Оч хорошо! — шепнула Джоанна. — В кустах случайно оказался рояль… Пошли. Жак, постой на стрёме!
Подруги проскользнули в келью и остановились в раздумье: спартанской обстановке позавидовал бы даже Диоген. Скудное каменное ложе с тощим соломенным тюфяком, узкая деревянная доска — лавка, такой же почти импровизированный стол да неугасимая лампада перед иконой в углу — вот и вся роскошь казначея Егорьевской обители. Наскоро обшарив нехитрые пожитки Амвросия и простучав для успокоения совести стены и пол, Джоанна и Ксави в растерянности глянули друг на друга.
— Книги тут нет — это ясно! — Джоанна почесала кончик носа. — И быть не могло. Все-таки Амвросий — человек умный, такую ценность без охраны, без замка́ держать не станет. А куда умный человек прячет ценную вещь?
— Или на видное место, или там, где такого добра до фига… Или там, где самая мощная охрана.
— Точно. Видное место, предположим, мы уже осмотрели. Там, где книг много — это библиотека, так? А где охрана — это что?
— Казна, что ли? — пожала плечами Ксави.
— А что! Это идея! Пошли!
— В сокровищницу?
— Сначала в библиотеку.
Надвинув капюшоны на самые глаза во избежание неприятностей, друзья шли по переходу. Жак то и дело путался в полах длинной, не по росту, рясы. Выбирать не приходилось — костюм и так был конфискован из первой попавшейся кельи.
— А где Крошка? — завертела головой Мари.
— Сидит под лестницей возле библиотеки, — тихо ответил Жак и постарался отодвинуться в тень — навстречу довольно быстро шел невысокий сутулый монах с угрюмым изжелта-темным лицом.
— Почему-то мне знакома эта злобная харя! — шепнула Ксави, когда монах миновал их. — Или у меня уже дежа вю[125] на нервной почве?
— Можешь быть спокойна за свой рассудок, — задумчиво произнесла Джоанна, украдкой глянув ему вслед. — Похоже, я тоже где-то видела этот ходячий уголовный кодекс… Ладно, потом разберемся. Кажется, в библиотеку по этой лестнице?
* * *Длинный палец Ксави стремительно скользил вдоль корешков фолиантов.
— Всё не то. Это какие-то мастодонты, а не книги, — бормотала она. — Как я уже соскучилась по нашему маленькому изящненькому томику!..
— Ты там поаккуратнее, жертва ностальгии, — голос Джоанны доносился глухо из глубины сундука, куда она зарылась в поисках Ключевского, рискуя быть погребенной старыми пыльными летописями, — твои родственники в джунглях будут огорчены твоей безвременной кончиной.
С высоты четвертой полки Мари глянула на ту часть тела подруги, которая еще оставалась снаружи:
— Я всегда знала, что вы, сеньора, весьма невысокого мнения о моих способностях, в то время как… А, черт! — Ксави сунула палец в рот. — Плотники у них хреновые, должна признать. Вместилище знаний можно было хотя бы остругать!
Джоанна вынырнула из сундука:
— Фу-ф! Ну и пылища! — она похлопала руками по камзолу. — Похоже, здесь добрая дюжина покойничков[126]!
— Не забудь стряхнуть пыль с ушей, — посоветовала Мари и, оттолкнувшись от полки, приземлилась на пол, как кошка — на четыре конечности. — Всё! Или я — королева Виктория, или в этих шкафах книги нет!
— Да уж, два часа потрачено впустую, — Джоанна брюзгливо осмотрела огромный подвал с нишами, шкафами и сундуками вдоль стен. — Если мы не пропустили ее впопыхах, то пора переходить к следующему номеру программы.
Ксави бодро кивнула и подошла к Елизарию, который с терпеливой безнадежностью во взоре сидел на скамье. Свеча, стоявшая в бронзовом подсвечнике рядом со стопкой рукописей, наполовину оплыла и сильно коптила.
— Ну, что ж, брат Елизарий, — бесцеремонно хлопнула она маленького библиофила по плечу, — живи в мире.
— Нет уж, простите, — Джоанна решительно отодвинула Ксави в сторону. — В мире он будет жить после того, как мы уйдем. А сейчас Елизарий нам скажет, — голос Джоанны стал мягким и мурлыкающим, — где находится книга. Правда, брат Елизарий? Ведь ты же не хочешь на дыбу?
Книгочей дернулся и запричитал навзрыд:
— Не ведаю! Видит Бог, не ведаю! Да что же это, святые угодники!.. Да за что ж это мне, грешному!..
Дальнейшие слова слились в бессвязное бормотание. Ксави поджала губы. Пару секунд она брезгливо наблюдала за агонизирующим иноком, затем аккуратно взяла Елизария за грудки и, приподняв, отчеканила ему в лицо:
— Или ты перестанешь вопить, как недорезанный, и расскажешь все, что знаешь, или я сделаю из тебя портрет для одной из твоих летописей. Понял, Пимен[127]?
Что понял несчастный библиотекарь, было трудно сказать. Вперемежку с рыданиями из него вылетали фразы, в которых лишь гений психологии мог уловить остатки смысла. Раздражение на лице Джоанны сменилось удивлением, затем интересом. Ксави тоже с легким недоумением глядела в лицо висящему в ее руках книгочею. А тот всхлипывал:
— Не погубите!!! Ох, не губите душеньку! Яду дадут… Тихо-тихо… Скажут: почил в бозе… Как брат Онуфрий… Как отец Метропий — прежний архимандрит… Не хочу яду!
— Кто даст яд-то? — Джоанна заглянула в слепые от страха глаза маленького инока. — Да оставь его, Ксави!
Мари аккуратно опустила Елизария на лавку. Тот обмяк, как тряпичная кукла. Джоанна подсела рядом и ободряюще положила ладонь на безвольно повисшую руку монаха.
— Кого опасаешься?
— Бес! Бес! — жарко зашептал библиофил. — Отца Метропия, благодетеля, порешил. Думал сам монастырь под управу взять. Ан нет, Синод отца Михаила, пришлого, возвел. Теперь вовсе озверел… Брат Онуфрий, тоже книгочей, поперек молвил — он и его… — Елизарий всхлипнул, утер нос рукавом рясы и вдруг сверкнул глазами: — Думает, не ведает никто. А я — я ведаю! Сам видел. И как зелье у чужеземца торговал, и как архимандриту питье нес, и как последние часы его стерег, аки пес смердящий. Всё ведаю, и в летопись для памяти внес… Сталось сие непотребство лета шестьсот девяносто осьмого февраля двенадцатого…
— Да кто злодей-то? — Джоанна склонилась к иноку.
Тот подался вперед так, что почти уткнулся носом в ее пушистую шевелюру, шепнул:
— Отец Амвросий, казначей! — и, словно перепугавшись своей смелости, снова обмяк.
— Ах, вот оно как! — Джоанна распрямилась, как клинок. — Так значит, мы имеем дело с профессионалом?! Ничего, нашла коса на камень!.. Вот что, — она обернулась к библиофилу, — брат Елизарий, не бойся. Никто тебя не обидит. А обидит — пожалеет. Найди, мил человек, ту летопись, где записал ты о деянии преступном, и жди нас. Жак!
В дверь засунулась вихрастая голова.